старший сын с семьёй перебрался в Мувск, где построил себе через долевое строительство квартиру как раз накануне начавшихся в мире «событий».
Отношения у них в семье были своеобразные. Во всём царил коммерческий подход, что сразу оттолкнуло от них Олега, который совсем по-другому представлял себе и семейные, и родственные, и дружеские отношения. Обещания выполнялись только в том случае, если их выполнение было выгодно обещавшему, или благополучно «забывались»; взятые в долг деньги не возвращались, пока кредитор уже окончательно не выходил из себя и не начинал «давить на все педали»; любое дело поворачивалось только к своей, узкокорыстной выгоде. Апофеозом было однажды высказывание подвыпившего Макаровича: «Не умеете вы, молодёжь, дела вести! То ли дело я: с людей имею, а они даже стесняются мне напомнить про мои долги! Вот как надо!» Олег так работать не умел и не хотел, в таком ведении бизнеса не видел перспективы, и постепенно контакты между ними свелись к чисто формальным. Ходили в гости по праздникам, отмечали – иногда – дни рождения. Не больше. Олега удивляло, как так можно: в конце 90-х Макарович уже прилично раскрутился, - отталкиваясь от капитала, наработанного на торговле левым горючим в период, когда он после увольнения из армии работал начальником топливного узла; имел свой магазин, сеть точек в пригородах; но ни разу не предложил родственнику, каковым себя полагал Олег, его семье, хотя бы палку колбасы без магазинной наценки, - в то время, когда Ирина, в то время уже жившая в доме Макаровича с мужем – его сыном, встречаясь с сестрой, без задней мысли рассказывала, что «они домой тащат столько, что половина пропадает и потом выбрасывают на помойку!»
Олега удивлял и отталкивал такой подход… Впрочем, как быть с испортившимися продуктами, Иван Макарович, кстати, любивший, когда его называли «комбат» в память о известной песне, определился достаточно радикально: было взято в аренду придорожное кафе, где в обжарку, а если «совсем плохо» - то в пельменный фарш шла вся испортившаяся колбаса. Таков он был, Иван Макарович со своей семьёй, - сыновья не отставали от отца; сестра жены вошла в эту семью, и поначалу её рубило такое отношение – как к людям «вне семьи», так и внутри семьи, - но постепенно она вошла в колею, адаптировалась… Стала там своей.
Окончательный разрыв отношений с ними произошёл после того, как обстоятельства заставили продавать квартиру в военном городке, которая досталась Олегу и Лене «в наследство» после отъезда на Урал отца сестёр. Олег к тому времени уже купил хорошую квартиру в Башне, в Мувске; сестра Лены тоже уже жила в своей квартире – в военном городке; подарке сыну (сыну! Не семье сына! – он был очень предусмотрителен!) от Ивана Макаровича. При разделе квартиры Ирина повела себя настолько по-скотски, что Олег был не то что поражён – он был в ужасе: как так можно вести дела даже не между родственниками, а и просто между вменяемыми людьми??.. Он был порясён. Но квартира была записана на Лену, и – он отдавал себе потом отчёт, - он, очень любя в то время свою жену, дал слабину; да и деньги были нужны срочно и любой ценой, - и Лену «бывалые коммерсанты» - «Макаровичи» в итоге провели как деревенскую дурочку, вне всякого закона оттяпав в свою пользу ровно половину стоимости, включая стоимость двух полноценных ремонтов, собственноручно выполненных Олегом. Дело было не в деньгах – и до, и после Олегу приходилось терять в коммерческих операциях суммы не в пример большие, - дело было в подходе к делу, в отношениях, в делёжке; в том, как это было сделано. И это – такие отношения, - потрясли его; и он раз и навсегда, в тяжёлом разговоре с обеими сёстрами, в последнем разговоре, в котором он ещё общался с Ирой, объявил что ей, Ирине, теперь вход к ним в дом воспрещён. Навсегда. Навечно.
Да, была масса возражений: от «Ты не можешь, она моя сестра!» до «Ты не имеешь права, эта квартира записана на Лену!». Жена была на стороне младшей сестры, а та беззастенчиво «рвала на себя»… Эта история внесла очередную, серьёзную трещину в отношения Олега с женой, но тут он был непреклонен.
«- Не имею права? – вы не имели права делить квартиру так, как делили. Твоя сестра? – встречайся с ней где угодно, но не в моём доме! Ах, и «твой дом тоже?» А мне плевать! Как тебе было плевать на мою долю в той квартире, и что на моей стороне закон. Да, это последнее моё слово. Что сделаю, «если?..» Спущу с лестницы. Невзирая на последствия. Так что если есть желание посетить сестрёнку в Башне – пусть сразу приходит с нарядом милиции, - будет весело… Да, я сказал – невзирая на последствия!»
Давление было сильным, но, зная мужа, Лена вынуждена была отступить. В некоторых вопросах он был непоколебим; иногда его можно было «свалить, но не сдвинуть». Тем не менее (и он знал это!) несмотря на строжайший запрет, она несколько раз приводила домой, в Башню, сестру – когда Олег был в командировках. Он знал это. И она знала, что он узнает. Это была своего рода провокация и очередная, так милая её сердцу, демонстрация «независимости». Но… он не стал поднимать вопрос. По разным причинам.
В общем, общение его с сестрой бывшей жены со времени переезда в Мувск ограничивалось «позвать к телефону»; и то, слыша в телефонной трубке её голос, он испытывал такое мерзкое ощущение, как будто вляпался ладонью в чью-то холодную, скользкую соплю. С некоторых пор он не переносил её уже просто на физиологическом уровне.
После отъезда «комбата» со всем семейством связь с ними прервалась. Сестра жены звонила несколько раз Лене на мобильный, но то ли связь там была плохая, то ли Ирину жёстко контролировали во время разговора, но она так толком и не прояснила сестре ситуацию – ни где они, ни чем занимаются. А Олега это и не интересовало. Хотя, иногда вспоминая про них, он вынужден был признать, что будь у Макаровича и его семейства другие жизненные установки, и всё могло бы сложиться иначе. «Комбат» был старым опытным воякой, с легальным и нелегальным арсеналом, в чём Олег убедился, когда будучи в их доме однажды, давно, по некоей надобности, Ирина, в поисках ключей, открыла при нём незапертый оружейный шкаф «Комбата»… Там было на что посмотреть и что подержать в руках. Но… Со сволочами нам не по дороге, – однозначно был вынужден сказать себе в конце концов Олег, припомнив ещё и Хайямовское:
«Голодным лучше будь, чем что попало есть
Будь лучше ты один, чем рядом с кем попало!»
Теперь Лена встретила сестру самым случайным образом – в магазинчике на рынке.
С трудом можно было узнать в измождённой постаревшей грязной блондинке-продавщице, кутающейся в рваное пальто, прежнюю рыхлую самоуверенную даму на шесть лет к тому же младше сестры. Сейчас она выглядела как её мать, по меньшей мере. Её затравленный взгляд выдавал что последние месяцы жизни были весьма богаты приключениями.
В магазинчике продавали и меняли, как обычно, всякую всячину, без какого-либо определённого ассортимента: от консервов «МувскРыбы» до хлеба собственной выпечки; от давно немодных, вытащенных бог знает из каких и чьих «запасников» дублёнок и китайских пуховиков до патронов к гладкостволу, капсюлей поштучно и копчёной колбасы очень подозрительного происхождения. Как и в другие магазинчики на рынке они заглядывали и в этот – и вот поди ж ты… Хорошо что в этот раз она зашла одна.
История сестры после отъезда «в глушь» была проста и очевидна. Зная Макаровича и его семью, зная их взаимоотношения и гордые амбиции Лениной сестры, зная произошедшие в мире и в обществе перемены, Олег бы смог и раньше предсказать её незавидное будущее, - но он не интересовался её судьбой.
А судьба Ирины в отъезде сложилась незамысловато.
Сначала она «бунтовала» - она требовала вернуться, она никак не могла взять в толк, зачем это надо: уезжать из преуспевающего города, бросать высокооплачиваемую работу, - в глухую деревню, где воду приходилось таскать из колодца, где по щелястому полу бревенчатого дома бегали мыши, где не было даже центрального газа! Но с ней никто не собирался советоваться.
Потом, когда «началось», несколько раз съездив с мужем и свёкром в райцентр и насмотревшись на «начавшееся», она присмирела. Правильность поведения, бегства из города стала очевидной. Тем не менее, будучи, как и сестра, натурой «свободолюбивой», она, в отличие от жены младшего брата Комбата, Ольги, которая просто приняла изменившуюся жизнь как данность, пыталась восстановить своё «право голоса» в принятии решений в ставшей большой семье.
Несколько раз это кончалось ругачкой, пару раз – как ни ужасно, и это пришлось снести - пощёчиной, полученной от мужа «чтобы не лезла куда не просят»…
Но «полный Пэ» наступил, когда «Комбат» внезапно снюхался с районным уполномоченным от Новой Администрации. Оба отставные вояки, они как-то быстро нашли общий язык, - и Иван Макарович получил должность главы некоего, только-только формируемого «добровольного сельхозобразования», образуемого из горожан, эвакуируемых с подселением к деревенским, практически с неограниченными, как это принято в смутную эпоху, полномочиями. Дело нашлось и обоим сыновьям; и даже подраставшим внукам-мальчишкам. На новой должности ярко проявились как административно-военные таланты Макаровича, так и его коммерческая натура. Никогда, даже в армии и даже во время боевых действий, он не имел такой полноты власти – вплоть до вынесения и приведения в исполнение смертных приговоров, лишь утверждаемых потом, постфактум, выездными «судами» Новой Администрации. Вот тут и показало себя ранее скрываемое нутро бывшего комбата…
- Лена, Лена, ты даже не представляешь!.. – захлёбываясь слезами, рассказывала, стоя под окном Башни сестра, - Они устроили там настоящий концлагерь! Я не знала, что они такие звери! Сначала-то всё было ничего: расселение, паёк… Потом пошло… Он стал «наказывать» за малейшее неподчинение! На окраинах села поставили две вышки с пулемётами – он сказал, что от банд. А другие выходы – заминировали, тоже, говорит, от банд. А потом, когда там подорвался ночью мальчишка – он велел арестовать всю его семью, - они, говорят, сбежать хотели, а он просто первым шёл! На собрании так и объявили, - что уход с места поселения приравнивается к побегу с трудового фронта, и всех… репрессируют. И Уполномоченный из Мувска подтвердил его «полномочия»… Женщины так возмущались! Но не долго. Кормили-то всех в одной столовой – он лишил пайка возмущавшихся на три дня. Лена, как я спорила! Но Авдей меня не слушал, он говорил, что отцу виднее, он всё делает правильно! А Сашка вообще меня не слушал. А Ольге всё было пофиг – главное, чтобы дома было что кушать. А потом я узнала… Они этих, ну, арестованных… Их отселяли на край деревни, в старый коровник – и однажды ночью, он сказал, при попытке к бегству… А паёк на всех он так и продолжал получать из района! А возмущаться было уже некому – много мужчин ушло служить в «территориальные войска Администрации», - их посылали в другие сёла; и ещё часть – на работы в другой район, они охотно поехали, там паёк больше. А нас охраняли чужие… Комбат с ними тоже быстро нашёл
