автора, живших в мрачный постпленный период, мысль о совершенстве плана Божьего вселяла какую-то надежду на лучшие времена. Поэтому, кажущийся пессимизм книги – не беспросветен. Эта особенность текста Екклесиаста высоко ценится христианскими подвижниками.
Вот почему книгу можно считать горьким питьем, но данным, как средство исцеления.
«И Бог воззовет прошедшее».
По отношению к людям такой порядок вещей преследует определенную цель: показать им их полную зависимость от Творца, чтобы они « благоговели пред лицом Его». Но при этом нельзя помыслить о Творце, как о деспоте, действующем только по своему произволу.
Я мог бы привести еще много интересных мыслей по поводу конкретных мест библейского текста, - закрывая книгу, произнес Владимир Николаевич. - Но, думаю, и этого достаточно.
-Выходит, -задумчиво сказал Герман, - что причина неудовлетворенности и разочарований кроется в противоречии между стремлением человека к вечности и пределами его возможностей.
-Более того, - заметил Владимир Николаевич, - это толкование утверждало, что стремление к вечности заложено в сердце людей самим Создателем.
Потом Герман снова что-то спросил, затем что-то ответил. И как-то незаметно в этот вечер инициатива разговора постепенно перешла к Герману. Точнее, инициатива не самого разговора, а инициатива задавания вопросов. В конце концов, разброс направлений этих вопросов стал столь велик, что Герман задал общий, в некотором смысле, завершающий все вопрос:
-Владимир Николаевич, - сказал Герман, - спектр ваших интересов, непосредственно не имеющих отношения к той профессии, которая, грубо говоря, вас кормила, потрясает. Ну а что же удалось вам в этом свободном научном поиске? Не могли же вы при этом руководствоваться только простым человеческим интересом? Скажите честно, мечта о всемирной славе была? Упоминание при нашей первой беседе Книги Екклесиаста - это похоронный звон так и не пришедшей славе?
Герман понимал, что в доме хозяина неприлично и бестактно задавать подобные вопросы. Но даже небольшой опыт общения с Владимиром Николаевичем подсказывал Герману, что этому человеку можно задавать, практически, любые вопросы без опасения быть неправильно понятым. А если и случилось бы такое, то без опасения вызвать таким вопросом обиду хозяина. Владимир Николаевич создавал у Германа впечатление человека, ум, а, точнее, разум которого делал его недоступным для ничтожных обид.
Как Герман и ожидал, Владимир Николаевич воспринял все вопросы без всякого раздражения, и спокойно и обстоятельно начал отвечать.
Правда, сразу же поняв, что в вопросах физики вообще, и ядерной физики в частности, Герман – настоящий, к тому же еще и медный, «чайник», Владимир Николаевич не стал давать никаких пояснений своим «открытиям». (В разговоре с Германом он нейтрально называл их «гипотезами»).
Справедливости ради следует сказать, что выведенные им «гипотезы-открытия» Владимир Николаевич своей интеллектуальной собственностью не считал. О причинах такой скромности Владимир Николаевич распространяться не стал, а лишь написал Герману в его блокноте следующий адрес: «www.xsp.ru».
-Это сайт Интернет-журнала «Непознанная Вселенная», - пояснил Владимир Николаевич, - где, при желании, вы легко сможете найти изложение как самих «гипотез», так и обстоятельства их появления. Я бы, конечно, мог сейчас открыть в интернете сайт этого журнала, но даже беглый просмотр материалов, которые я в нем изложил, потребовал бы слишком много времени. Так что, если будет интересно, посмотрите, когда уже вернетесь в Москву.
-Непременно все посмотрю самым внимательным образом, - сказал Герман похожую на обещание фразу, пряча блокнот в карман. И добавил: - Если, конечно, хоть что-нибудь там пойму.
-Что-нибудь обязательно поймете, - уверил его Владимир Николаевич. Видимо, боясь глобальностью своих интересов создать у Германа ложный комплекс неполноценности, и не желая утратить собеседника, Владимир Николаевич, почти неожиданно, закончил следующим:
- Неугасимое стремление людей познать самих себя и смысл своих «трудов» вне пределов времени – и есть отпечаток вечности человека. Кстати, можете считать это и завершением моих мыслей об Екклесиасте.
Без сомнения, это было сказано в оправдание тех колоссальных сил и времени, которые были потрачены на так и оставшиеся безвестными и никем не востребованными «труды», которые теперь пылились в закрытых полках книжного стеллажа.
Немного помолчав, Владимир Николаевич добавил:
-Мне теперь уже пора говорить о пределах… О пределах возможности быть здесь.
Герман сначала и сам не понял, как сорвался у него вопрос:
-А вы боитесь смерти?
Но вопрос нисколько не смутил Владимира Николаевича. Наверное, он его даже ждал. Во всяком случае, ответ, как заготовленный и продуманный заранее, прозвучал тихо и без эмоций:
- Если вы хотите узнать, стремлюсь ли я в мои годы к встрече с этой Дамой с косой, скажу «нет!» Но, понимая, что дни каждого из нас сочтены, и мои неотвратимо приближаются к концу этого счета, на ваш прямой вопрос отвечу: «смерти не боюсь». Произношу эти слова, не пытаясь никого убедить в их искренности.
Смерть представителя поколения, следующая за смертью его родителей, лишь подтверждает извечно определенный Природой порядок. Остающиеся после нас дети и внуки продолжат движение земной жизни. Так разве можно бояться порядка? Лично меня порядок всегда успокаивал. Минутку, - вдруг вспомнив что-то, сказал Владимир Николаевич и, поднявшись, подошел к книжной полке и сразу вынул какую-то книгу. Он полистал страницы и быстро нашел место, которое искал. – Вот, послушайте, что писал Моцарт своему отцу. Если не ошибаюсь, автору письма тогда было немногим более тридцати, а старый отец уже болел.
«Поскольку смерть, - начал читать Владимир Николаевич, - если смотреть здраво, - неизбежная участь, ожидающая всех нас, я за последние два года заставил себя свыкнуться с этим добрым другом человечества, так что ее появление больше меня не страшит. Я думаю о ней спокойно и с умиротворенной душой. Я благодарю Бога за то, что Он дал мне возможность познать, что смерть это ключ, которым открываешь дверь в царство истинного блаженства. Я никогда не ложусь в постель, не поразмыслив вначале – хоть я и молод еще – о том, что могу и не увидеть грядущего дня. Однако никто из людей, меня знающих, не может сказать, будто я стал жаловаться на судьбу или поддался меланхолии». Лучше и не скажешь, - завершил приведенную им цитату Владимир Николаевич.
Несмотря на большую разницу в возрасте, разговаривать Герману с Владимиром Николаевичем было легко и непринужденно.
В мозгу Германа тут же пронеслась мысль: «Так ведь и я не боюсь смерти, хотя после меня не останется моих детей!»
И все же, Герман на уровне подсознания ощущал, что между их обоюдной небоязнью смерти есть какая-то разница.
Это ощущение не давало ему покоя весь вечер, и даже когда он вернулся в свое временное жилье, оно не позволяло уснуть и требовало ответа.
Ответ, как это часто и бывает, пришел вдруг, на грани сна и бодрствования, когда раннее летнее утро обозначило свое наступление узкой полоской света на востоке.
«У Владимира Николаевича есть надежда, что душа его может продолжить движение к Единому Я и стать Одним со Всем после прекращения существования на земле его физического тела. У меня же нет даже надежды. Моя душа должна быть вырвана из потока и ей никогда не суждено стать Океаном».
«Где и от кого я слышал эти слова?» – таков был первый вопрос этого нового дня. Дня, в который Герман услышал в себе требование все того же властного голоса незримого Отто. И голос этот приказывал Герману немедленно возвратиться в Москву.
Теперь, когда Отто, или даже только его голос, проникли и в эти места, Герман почти физически ощутил - роковая неизбежность чего-то, завершающего абсолютно всё, приблизилась к нему вплотную.
Да нет! Само оно приближаться не может! Его кто-то должен приближать.
Но кто?
Кто?
КТО???
На этот раз никакой голос ему не ответил.
В ночь, наступившую за этим днем, не простившись ни с Владимиром Николаевичем, ни с Настоятелем Надвратной церкви на Святых вратах, Герман уехал.
Он возвращался в Москву, теперь окончательно понимая невозможность уйти –уйти от самого себя, уйти от своей вины. И от... Но этого слова он не смог произнести даже мысленно.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
«Полет Оперенного змея»
24.
Вернувшись в Москву, вечером того же дня Герман нашел в Интернете указанный Владимиром Николаевичем сайт журнала «Непознанная Вселенная» и с большим интересом прочитал рассказ, который, судя по дате, был напечатан в журнале первым. Поскольку никогда раньше Герман об этом рассказе ни от кого не слыхал, можно было сделать вывод, что он попросту никем не был замечен. И непонятно почему – рассказ был прелюбопытным. Назывался он «Лето 1971года». И вот этот рассказ:
........................
«Лето 1971 года. Вместе с семьей (жена и двое маленьких детей) жил я тогда в молодом, быстро растущем городе на Волге, косвенно участвуя в очередной «великой» стройке коммунизма. Занимая в своей системе довольно ответственное место, был загружен на работе, как говорят, до предела. К тому же, заботы о воспитании детей, казалось бы, совсем не оставляли свободного времени для каких-то увлечений. И все же я находил его. После одиннадцати вечера, когда вся семья засыпала, я позволял себе часа на два-три окунуться в атмосферу свободного творчества. Четырех-пятичасового сна мне хватало для восстановления сил. Мы были тогда еще молоды и проблемы усталости были так далеки.
Моим увлечением была теоретическая ядерная физика. Оно навалилось на меня внезапно без какой-либо предыстории, после прочтения в 1962 году только что вышедшей книги Даниила Семеновича Данина «Неизбежность странного мира». Масштабы и глубина этого увлечения больше соответствуют понятию «наваждение». Это была всепоглощающая страсть. Чем бы я не был занят, какие бы повседневные проблемы не приходилось решать, какой-то участок мозга продолжал находиться в целенаправленном поиске того, что было связано с теоретической ядерной физикой, а точнее, с вопросами строения атомного ядра. Дело дошло до того, что я стал индивидуальным подписчиком реферативного журнала «Теоретическая ядерная физика». В той большой стране, в которой мы тогда жили, индивидуальных подписчиков этого журнала, по роду своей основной деятельности никак не связанных с ядерной физикой, думаю, было не так уж много. А я по жизни к ядерной физике имел отношение разве что, как потребитель электроэнергии АЭС. По образованию, -и вовсе, типичный гуманитарий.
С точки зрения здравого смысла и тогдашних канонов психиатрической экспертизы мое увлечение без труда можно было бы подвести под диагноз «раздвоение личности».
Мог ли я, не рискуя своим социальным положением, кому-то признаться в своем увлечении, когда с экрана популярной телепередачи устами ученого с мировым именем был декларирован тезис: «хобби – занятие для бездельников», а на страницах научно-популярного журнала была опубликована за подписью
