ту сумку, из которой тот только что был извлечен. Вместо него на столе появилась оригинальная бутылка рябиновки собственного производства и разносолы.
-Рябиновка моя; - с гордостью произнес Владимир Николавевич, - приготовлена по старым рецептам. Разносолами снабжает невестка. Раз в год сын с ней обязательно приезжает на несколько дней погостить. Внуки приезжали, когда были еще школьниками. Сыну повезло с женой. – И какие-то далекие воспоминания осветили при этих словах его замечательные глаза.
За ужином Герман, как знаток, в полной мере вознаградил хояина искренними комплиментами по поводу его рябиновки, хотя выпили они всего лишь по три рюмки. Разносолы невестки тоже были отменными. Герман вообще заметил, что здесь ему исключительно вкусно елось и пилось, хоть местная снедь и не отличалась каким-то особым разнообразием – картошка, огурцы, помидоры, грибы, рыба... Но вкусно ему здесь всегда было так, как не было никогда ни в одном ресторане.
Разговоров особых за ужином не было, так – обо всем и ни о чем одновременно. Оба в предвкушении интересной беседы берегли темы на потом.
После ужина хозяин пригласил Германа в небольшую комнату, одна стена которой была полностью занята библиотечным стеллажем. В правом углу (к огромному удивлению Германа, хозяину, судя по некоторым вычислениям из его биографии, было, наверняка, не за шестьдесят, как показалось вначале, а за все семьдесят!) на специальном столе стоял персональный компьютер современной конфигурации, плазменный монитор и хорошие динамики. Уловив удивление в глазах Германа, Владимир Николаевич подтвердил:
-Интернет, конечно же, есть. Тариф, правда, не безлимитный, но трафик достаточно большой. Хотелось бы, конечно, безлимитный – ведь это мое окно в мир, но тут уж ничего не поделаешь, безлимитный сюда еще не провели. Спасибо сыну за компьютер. Его подарок.
Они уселись на уютный диван, который стоял в метре от стеллажа с книгами. На уровне глаз сидящего на диване в стеллаж был вмонтирован цветной телевизор с небольшим экраном.
-Так сказать, личный кабинет, - пояснил Владимир Николаевич. - Впрочем, здесь всё только личное. Жена, царство ей небесное, умерла давно и похоронена далеко от этих мест. Стараюсь хотя бы раз в год навещать ее погост. А с душой ее разговариваю почти ежедневно, хотя некоторые утверждают, что часто души ушедших беспокоить не следует. Да я и не беспокою. Просто беседую. Иногда слышу и ее слова.
-А что привело вас сюда, - спросил Герман, - в этот, такой далекий от всего на свете край?
-Что привело? – переспросил Владимир Николаевич. – Стихи.
-Стихи?
-Да, попавшиеся однажды на глаза стихи Николая Рубцова. Хотите послушать?
-Хочу, - сказал Герман.
И Владимир Николаевич негромким голосом прочитал наизусть:
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы,
Диво дивное в русской глуши!
И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, небывалой досель...
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле...
-Когда не стало жены, - произнес задумчиво Владимир Николаевич, - душа потребовала уединения и покоя. И тогда я нашел для себя это место.
Владимир Николаевич замолчал, вспоминая, видимо, что-то свое, глубоко личное.
Молчал и Герман. Он смотрел на книги,среди которых жил этот странный человек.
Большая часть полок библиотечного стеллажа была занята книгами классиков русской и мировой литературы. На отдельных полках стояли книги из серий «Всемирная литература», «ЖЗЛ», «Жизнь в искусстве», «Воспоминания современников», «Поэзия», хотя собрания сочинений Пушкина и Лермонтова занимали особое место. Внимание Германа привлекли две соседние верхние полки: на одной из них стояли десятки книг по физике. Да не просто по физике, а по ядерной физике: «Основы ядерной физики», «Физика элементарных частиц» и т.п. Первой книгой этой полки была «Неизбежность странного мира». На другой - соседней!- литература религиозного направления: разные издания канонической Библии, множество фундаментальных «Толкований» библейских текстов, «Книга перемен» и «Тибетская книга мертвых»; «Библейские сказания» Зенона Касидовского соседствовали с Кораном и книгами индуистских философов.
Герман пытался по книгам определить профессию хозяина дома, хотя по социальному статусу сейчас он определенно относился к категории «пенсионеров, находящихся на заслуженном отдыхе».
Угадав ход его мыслей, хозяин, уж как-то слишком прозаически-буднично, произнес:
-Я врач, с почти полувековым стажем работы по специальности.
-Врач? – переспросил Герман, невольно снова посмотрев на полки с книгами по физике и по различным религиям.
- «Жизнь большинства людей, - произнес Владимир Николаевич, - мертвая дорога и никуда не ведет. Но иные с самого детства знают, что они идут к неведомому морю. И они чувствуют веяние ветра, удивляясь его горечи, и вкус соли на своих губах, но еще не видят цели, пока не преодолеют последнюю дюну, а тогда перед ними раскинется беспредельная, клокочущая ширь, и ударит им в лицо песок и пена морская. И что ж остается им? Ринуться в пучину или возвратиться вспять…».
-Как красиво вы сказали: «Ринуться в пучину или возвратиться вспять…», - задумчиво повторил за Владимиром Николаевичем Герман.
Владимир Николаевич немного помолчал, потом сказал:
- Эту красивую фразу придумал, к сожалению, не я. Ею открыл много лет назад свой роман «Дорога в никуда» Франсуа Мориак. От себя я только могу добавить, основываясь на собственном опыте, что даже из многих тысяч тех, кто якобы с детства ощущает какой-то призыв свыше, к берегу своего моря добираются единицы. Остальные гибнут и пропадают безвестно в песчаных дюнах также, как и миллиарды тех, кто никогда никуда не стремился, а покорно, с самых первых дней своего сознательного существования, принимал уготованную ему Создателем дорогу в никуда.
-Когда-то, еще в юности, - задумчиво произнес Герман, - у Ибсена меня поразил один вопрос: «А был гуманен к сыну сам Господь-отец?». Не могу сказать, что с тех пор я только и делал, что бился над разрешением этого вопроса, но занозой в голове он у меня сидел. И вот только теперь, в свете сказанного вами, этот вопрос становится мне понятен.
-И каким же образом?
- Конечно же, Ибсен задал этот вопрос, представляя картину распятия Иисуса, обращение Его с креста к Богу-отцу. Я подразумеваю под Отцом Бога - Создателя человека. А Христос, какими бы Божественными качествами Его не наделяли, все же был человеком, и в сознание Его, стало быть, тоже было вложено свыше стремление достигнуть своего берега моря. И которому почему-то, в конце концов, было отказано выполнить это предначертание Создателя. Согласитесь, разве в таком ракурсе не допустимо ли говорить о негуманном отношении Отца к своему созданию? Другое дело, что нам не дано понять замысел такого "негуманного" (с точки зрения земного человека) действия. И непонимание замысла, конечно, не дает права на обиду.
-Был ли гуманен Господь к своему сыну? – повторил в свою очередь Владимир Николаевич. – Действительно, был ли?... Правда, этот вопрос можно трактовать и с другого ракурса... Впрочем, не будем в запале умствований отклоняться от основной мысли, которая так четко звучит в упомянутом мною романе Мориака. Она заключается в том, что в мире есть только одна-единственная истина - о роковой неизбежности и всевластии смерти. К ней неизбежно приходит любой мыслящий здраво человек, проживший долгую жизнь. И качество жизни при этом не имеет никакого значения.
-А на мой взгляд, - сказал Герман, - смерть – это не только единственная истина в мире, но и единственная в нем справедливость.
Владимир Николаевич в беззвучном вопросе повел бровями.
-Можно задать вам один вопрос? – спросил Герман Виктора Николаевича.
-Пожалуйста.
-Скажите, какого вы вероисповедания?
-Вас удивило то, что на моей – я ее называю религиозной – полке, кроме Библии вы увидели книги, практически, по всем основным религиям?
-Да.
-Что ж, поясню, - сказал Виктор Николаевич. – В детстве я, как и большинство моих соотечественников, был крещен в православие. А со временем стал читать – сначала Библию, потом Коран, Бхагават-Гиту – словом, все, что попадалось на тему Высших сил. И кто я сейчас: православный, иудей, индуист – понятия не имею. Я только знаю, что над всем есть Бог, а в какой церкви его благодарить – для меня, как, думаю, и для Него, значения не имеет. «Когда идешь в дом Божий, будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению».
-Это цитата из Библии? – спросил Герман.
-Да, это слова из моей любимой библейской книги Екклесиаста.
-Это где «суета сует»?
-Именно, - подтвердил Владимир Николаевич. – И хоть вы правы, и основной тезис этого текста заключен в словах: «Все суета сует», лично я воспринимаю эту книгу, как чашу с горьким питьем, но данную нам, как средство исцеления. Автор «Книги Екклесиаста» донес до нас то, что адепты более древних, чем иудаизм и христианство, религиозно-философских учений Востока знали давно. Сторонники этих учений воспринимают смерть совсем не так, как мы - европейцы. Впрочем...
-Что впрочем? – спросил Герман.
-Впрочем, вижу, что утомил вас своими монологами. Вы уж меня простите, собеседников у меня здесь немного, вот и воспользовался таким благодарным слушателем, как вы.
-Нет, нет! – живо запротестовал Герман. – Мне очень интересно все, что вы мне говорите. Сюда ведь и приезжают, вероятно, в основном, за монологами?
-И все-таки, - настоятельно произнес Владимир Николаевич, - предлагаю перенести продолжение нашей беседы на завтра. Если, конечно, вы не против?
-Ну, что ж, на завтра, так на завтра, - с какой-то непонятной почти радостью согласился Герман: коль разговор вплотную подошел к теме смерти, у него найдется о чем порассказать и самому. – Только можно попросить у вас об одном?
-О чем?
-Дайте мне с собой почитать с собой Екклесиаста.
Владимир Николаевич достал с полки Библию и протянул Герману.
-Пожалуйста, - сказал он.
-Я завтра вам верну, - пообещал Герман.
Владимир Николавевич улыбнулся и сказал, что в такой спешке нет никакой необходимости.
-Вернете, когда прочитаете.
Они условились на следующий день встретиться у того же самого озера, где произошла их первая встреча.
Возвращаясь к себе на квартиру, Герман не мог отключиться от мысли: «чем же Виктор Николаевич так напоминает ему отца?»
Небольшую по размеру Книгу Екклесиаста Герман прочел быстро.
Прочитав, он долго размышлял над тем, что же в этой книге Божественного? Почему она вошла в каноническую Библию? Он видел рассуждения совершенно земного человека, со всеми его страстями, исканиями, мыслями.
В конце концов, подумал Герман, чем еще, как не беспрестанной, утомительной, бесконечной суетой и борьбой со скукой является жизнь любого человека? Все наши поиски своего места в жизни, возвышения, падения, устремления,
