счастье и горе, но что из всего этого прибавилось к моему личному счастью жизни? Ровно ничего. Та же пустота в сердце, то же сознание неудовлетворенности, то же томление души...». Это им было сказано в тридцать три года.
«Почти ровесник», - подумал Герман, услышав возраст.
«А 1894 году, - говорилось дальше в передаче, - настоятелю Санкт-Петербургского подворья Свято-Андреевского скита отцу Давиду (Мухранову) - духовнику Иннокентия Михайловича Серебрякова - было откровение от образа «В скорбех и печалех Утешение» о небесном избранничестве Иннокентия Серебрякова для монашеского подвига».
«Интересно, нашел этот Серебряков, в конце концов, успокоение своей душе? - спросил себя Герман. – Сумел ли заполнить пустоту в сердце? И успокился ли его томящийся дух после того, как он принял монашество?.. А, может, это и есть ответ? – вдруг подумал Герман. И тут же сам себя спросил: - В чем? В монашестве? – Но это исключено, я никогда не имел к этому стремления. В том, чтобы строить Храм? Так уже поздно - до двадцать второго сентября осталось времени всего-ничего. Или ответ в самом слове «Храм»?..»
Было бы неправдой сказать, что внутри Германа все в один миг перевернулось. Или что он вдруг почувствовал неодолимое стремление тут же все бросить и уйти в монастырь. Нет, всего этого не было. Но была уверенность в том, что этим недолгим сюжетом кто-то свыше показал ему пример того, каким, в принципе, может быть решение.
Для Германа не имело значения, в какой из Храмов необъятной Руси отправиться в поисках ответов, лишь бы этот Храм был подальше от Москвы. А еще лучше, вообще от людей. Ему не представлялось, чтобы где-то ближе могла найтись та обитель, в которой ему смогли бы ответить на вопросы, которых он, в сущности, даже не знал сам. Он был сейчас подобен тому библейскому царю, который призвал мудрецов, чтобы они открыли ему значение сна, но при этом заодно и рассказали, что же ему вообще приснилось.
Герман открыл Интернет и в поисковой системе набрал: «Монастыри Севера». Монастырей оказалось довольно много. Выбрав тот из них, название которого ему понравилось больше остальных, Герман хотел по телефону тут же заказать билет на самолет и сейчас же лететь до Вологды. Но рейс вылетал только завтра вечером. Потому приходилось ехать поездом, благо они ходили ежедневно. Наскоро сложив в дорожную сумку все самое необходимое, Герман вызвал такси до Ярославского вокзала и через два часа был уже в пути до Вологды.
20.
Поезд шел ночью, чуть более восьми с половиной часов, и его расписание было рассчитано так, что прибывал он в Вологду как раз к первому автобусу на Кириллов, откуда, собственно, и начинается паломничество по монастырям.
День задавался прохладным и влажным. Впрочем, за все время своего пребывания здесь другой погоды Герман так и не увидел. Дождь бывал каждый день.
Автовокзал находился прямо возле железнодорожного вокзала, и, сев на автобус, он по очень даже приличной дороге преодолел 130 км пути всего за два с половиной часа.
Герман, по извечной привычке русского человека ездить за пределами Москвы по плохим дорогам, полусонно подивился такому качеству дорожного полотна, и, поскольку сидел на переднем сидении, то и попросил водителя разъяснить ему причину его удивления. Водитель, который только рад был с утра, чтобы не хотелось спать, перекинуться с кем-нибудь словцом-другим, рассказал, что дорога, по которой они сейчас ехали, появилась здесь сравнительно недавно, в 70-х годах.
-А вон там, - показал он в сторону обочины, - местами, вдоль той, по которой мы едем, встречаются участки старой дороги. Но ездить по ней было гиблым делом. Самым разумным было добираться по воде из Череповца.
Утолив таким образом свое вялое любопытство, Герман задремал, отчего путь до Кириллова показался ему еще короче.
Герман, еще будучи в Москве и выбирая в Интеренете монастырь, в который поедет, решил, что в Кириллове он останавливаться не будет. Хоть в нем и располагался Кирилло-Белозерский монастырь, один из старейших на Руси, но находился он, по представлению Германа о том, что он ищет, хоть и в красивом, но слишком многолюдном городе. Потому, расспросив местных жителей, как добраться до того монастыря, к которому он, собственно, и направлялся, Герман по их советам проехал часть пути еще на одном автобусе, а дальше по лесной дороге весь оставшийся путь шел пешком. Так он дошел до села, носящего то же название, что и монастырь. Основная часть села была на этом берегу реки, а монастырь на том. От села к монастырю через реку вел старый, широкий, со сломанными в некоторых местах перилами, но все еще довольно крепкий, и, видно, что регулярно подновляемый, деревянный мост.
Монастырь был выстроен на холме, между двух озер, соединенных небольшой речушкой, настолько бурной, что местные жители говорили, будто она не замерзает даже во время суровой местной зимы. Монастырь не отличался особым внешним величием или какой-то пышностью архитектуры. Но, несмотря на кажущийся аскетизм, этот монастырь все равно был и красив и изыскан одновременно. Казалось, что от него и вправду исходил какой-то дарящий покой небесный свет. Это общее впечатление суровой красоты только усиливало низкое, сиренево-серое небо в клочковатых неприветливых облаках, подсвеченных сверху холодным светом невидимого за тучами Солнца.
«Господи, как хорошо», - подумал Герман впервые за много месяцев.
Что именно было хорошо, он не мог сказать точно. Хорошо было всё, и хорошо было везде. Хорошо, тихо и покойно. Тишина и бесконечный покой, проникающий во все. Тихая, давно ждущая его обитель меж двух озер. Тихая пристань души.
«Души.., - эхом подумалось Герману. – Может, все это - Отто, Сара, Бимини, «Рябиновые бусы» - только плод моих больных фантазий? И душа у меня всё же есть? А может, просто здесь Отто не властен?»
Бабульки стирали белье в озере, водя им по воде туда-сюда, нацепив на длинный шест. Монах плыл в лодке посреди озера. Рябь дрожала на холодном серебре воды. Утки качались на воде. Не сюда ли он должен был прийти с самого-самого начала? Зачем он поехал из родного дома в Москву? Что он хотел в ней найти, когда всё – вот оно, вокруг, пред тобой, навечно.
Герман не стал терять времени на поиски жилья, обустройство и тому подобную чепуху, которая здесь, в этих местах, казалась еще мельче и еще ненужнее, чтобы уделять ей хоть минуту такого драгоценного, и в таком малом количестве оставшегося, времени. Безвредно облаиваемый бегающими по селу собаками, он прошел через село и сразу пошел в сторону монастыря. К кому он там подойдет? – Неважно, к кому. К Настоятелю, к старцу какому-нибудь, к звонарю - словом, к кому-нибудь. Здесь, наверняка, все живущие должны быть преисполнены этим всеобщим состоянием святости. Он просто подойдет к первому попавшемуся монашеку и спросит: «Что мне делать, Отче?»
Людей через мост к монастырю шло не много. Как ему потом рассказали, много их прибывает с паломническими эскурсиями, и, в основном, зимой, потому что зима считается для путешествия в эти края самым оптимальным временем года. Хотя, для того, чтобы увидеть знаменитые на весь мир монастырские фрески, необходимо ехать сюда летом. Дело в том, что с мая по сентябрь бывает та самая «подходящая влажность и температура», которые безвредны для фресок, и потому именно в эти месяцы Собор, в котором находятся фрески, открывают для, так называемого, «проветривания».
Одна из церквей монастыря была покрыта густой клеткой строительных лесов. На лесах трудилось несколько рабочих, а внизу, у основания лесов, Герман увидел человека в священническом облачении. Потом он их видел еще много, но этот был первым. К нему Герман и подошел.
Это был еще совсем молодой священник, с зачесанными назад, не такими уж и длинными, как это принято ожидать от насельников монастырей, темно-русыми волосами, с тонким, чуть с горбинкой носом и густой бородой. Увидев направляющегося к нему Германа, священник посмотрел на него прямо и доброжелательно. Своим видом он показывал Герману, что ждет его и готов его выслушать.
-Здравствуйте, батюшка, - сказал Герман, и сам удивился тому, как произнес он это слово «батюшка» - без всякого напряжения, хотя тот и был на вид лет на пять моложе Германа.
-Здравствуй, сын мой, - ответил священник. Голос у него был высокий и мягкий.
-Уделите мне несколько минут, батюшка, - попросил Герман, уже даже с некоторым удовольствием повторяя это уютное, и какое-то пахнущее домашними пирогами слово - «батюшка».
-Слушаю тебя, сын мой, - сказал священник, снова называя его сыном.
Как выяснилось, он и был Настоятелем. Правда, не монастыря, потому что монастырь по-прежнему, с тех времен, как в нем запретили службы, в основе своей оставался музеем, главным экспонатом которого являлись написанные на стенах одного из его Соборов фрески. Священник же был Настоятелем Надвратной церкви на Святых вратах, в которой после перестройки для местной православной общины разрешили проводить богослужения.
Они шли по монастырскому подворью и Герман, как на исповеди, рассказывал впервые увиденному им священнику обо всех, до мельчайших подробностей, событиях последнего года своей жизни. Он начал с того самого дня, когда ему на мобильный телефон позвонил Давид и попросил забрать картину. Он рассказывал о своей запойной жизни и о Татьяне, о том, как согласился переделать картину с рябиной. Рассказывал о Саре и о Париже, о картинах, написанных за этот год. Рассказывал о Лондонском казино и о Бимини, о неведомом летчике и о своем сне с похожими на русских Святых индейцах майя. Рассказал он также о смерти Татьяны и об убийстве безногого инвалида в электричке. Потом рассказал о свалившихся на него, как с неба, славе и богатстве, которые сам он считал незаслуженными, и о своем безразличии не только к славе и богатству, но и ко всему остальному на свете. В завершение он рассказал и о предстоящей встрече у храма Кукулькан.
-Что же мне делать, Отче? – закончил свою долгую путанную речь Герман.
-Ну, Отче – это уже излишне, - с улыбкой произнес священник. – Достоточно просто «батюшка»... Если, конечно, вам удобно такое обращение, - немного смущенно добавил он.
-Удобно, батюшка, - сказал Герман. – Вы только ответьте на мой вопрос – что мне делать теперь?
-Что делать? – переспросил священник. – Не знаю.
-Не знаете?
-Не знаю.
-Выходит, батюшка, я зря ехал?
-Ты спросил меня, знаю ли я ответ. Я честно тебе ответил, что не знаю, - сказал батюшка. – Но кто я, чтобы знать всё? Проси Его, - батюшка обратил взор к небу, - Он обязательно даст тебе ответ. Только постарайся услышать этот ответ. А я, честно говоря, даже не очень сведущ, о каком храме... как ты его назвал? Кулюкан?
-Кукулькан, - поправил батюшку Герман.
-Спасибо. Название-то какое, так сразу и не упомнишь. Так вот, я даже не знаю, о каком храме Кукулькан ты говоришь. Да, по правде сказать, и узнавать о нем ничего не хочу. Из твоих слов я понял одно, без всяких сомнений -это не храм никакой, а обыкновенное капище язычников. Если тебе интересен мой совет, я бы постарался тебе его дать.
-Очень интересен, батюшка.
-Тогда, вот что я могу тебе посоветовать: поживи здесь
