месяца два-три. Ты говоришь, что должен быть у этого... тьфу ты, прости Господи, опять забыл – у Кукулькана! - в конце сентября?
-Да, батюшка, двадцать второго сентября.
-А ты побудь у нас до самого октября. Походи на службу, помолись, если веруешь, а не веруешь... – тоже помолись. Во всяком случае, попробуй. Поразмышляй. Постарайся не думать обо всем, что ты оставил там, - батюшка показал головой куда-то неопределенно, за ворота монастыря. - Водички попей святой. Вон, видишь колодец? Вода в нем не только от физических недугов, но и от душевных хорошо исцеляет. А Сатана тебя здесь, - батюшка осенил себя быстрым крестным знамением, - не достанет. Это место святое, намоленное, он таких мест пуще огня своего адского боится. А там и ответ сам собой прийдет, что тебе дальше делать. Ты говоришь, что ты художник?
-Да, батюшка, художник.
-Ну вот видишь, как хорошо, - радостно улыбнулся батюшка.
-Что же в этом хорошего? – не понял Герман причину его радости.
-Здесь много чего есть художнику посмотреть, и много чему поучиться, - сказал батюшка. – Эти стены видели знаешь сколько художников? Художники сюда отовсюду приходили - и из Москвы, и из Петербурга, и из Ростова.., и создавали свои самые лучшие, самые искренние творения.
-Что же они тут рисовали? – спросил Герман, оглядываясь вокруг.
-Фрески реставрировали, да и прочие работы делали. Своим трудом они славили Господа, и за это им было даровано вдохновение, покой и мир... И ответы, - добавил он.
-И я могу жить прямо здесь, при монастыре? – спросил Герман.
-Нет, к сожалению, жить при монастыре пока негде. Вот в Кирилло-Белозерском, в нем есть странноприимный дом, а у нас... Здесь, кто приезжает, селятся обычно в гостиннице или по домам. Народ у нас хороший, добрый, не обидит.
-Нет, в гостиннице я точно жить не буду, - уверенно сказал Герман.
-Тогда постучи в любой дом, тебе сразу скажут, у кого можно поселиться. Еще и баньку протопят. У нас на севере банька – первое дело! – смачно, с нескрываемой любовью к баньке добавил батюшка.
Они дружелюбно попрощались, после чего Герман пошел в село искать пристанище. Теперь, ближе к вечеру, когда и без того прохладный день стал еще холоднее, вопрос с ночлегом уже не казался ему такой ерундой, как с утра.
21.
Местные жители, как совершенно справедливо сказал о них священник, были действительно очень сердечны и дорожелательны. Впрочем, качества эти, как ему рассказали, вообще были характерны для большинства северян. Правда, в том сельце, в котором на время поселился Герман, для такой доброжелательности были и некоторые подспудные мотивы. Конечно, не в таком количестве, как в Кириллове, но и сюда приезжало достаточное число туристов со всего мира, и туристы эти привносили вполне ощутимый вклад в более, чем скромное благосостояние местных жителей. В первом же доме, куда постучал Герман с целью найти ночлег и временное пристанище, ему с радостью предложили и приют и стол. Причем, по меркам не только Москвы, но и любого другого города, за плату более, чем символическую. А в Москве за такую плату можно было бы разве что один раз проехать в метро. Комфорта, конечно, в доме, где поселился Герман, особого не было, но баня была.
Странное, необъяснимое настроение овладело Германом в этом сельце. Вроде бы, он и ехал сюда ради далекого монастыря, а в монастырь почему-то, практически не заходил. И не то, чтобы ему не хотелось этого, нет. Просто для умиротворения ему оказалось достаточно гораздо меньшего, чем монастырь – реки, двух озер, низкого неба, разлитого в самом воздухе невероятного покоя, беззлобного лая собак, бегающих без привязи по улочкам, вечерней баньки, утреннего крика петухов. Захватив с собой из Москвы, скорее по привычке, чем из желания рисовать, маленький портативный этюдник, он вдруг ощутил давным-давно забытое желание ходить на этюды. Хозяин дома, где жил Герман, напилил ему из неупотребленных в дело кусков оргалита целую гору маленьких – 18х24см – подрамничков, которые Герман по утрам набирал с собой в этюдник и уходил на пленэры. В двадцать минут набрасывая маслом основу того или иного пейзажа, он тут же доставал новый прямоугольничек оргалита, прямо на том же месте, где стоял, менял ракурс и сразу начинал следующий этюд. Как и большинство, так называемых, концептуальных художников, Герман с презрительным высокомерием относился к пейзажной живописи. В его кругах пейзажи небрежно называли неопределенным понятием «лужок-бережок». А здесь ему, кроме этих лужков-бережков, писать ничего больше не хотелось. И от создания своих незамысловатых этюдов он чувствовал такое удовлетворение, которого никогда раньше не ощущал при написании даже самой «многосмысленной» из своих картин. Он словно начисто забыл и о своих исканиях, и об Отто, и о Кукулькане.
А недавно, когда ему ночью вдруг вспомнилась мама, и то, что ее больше нет, он тихо и горько заплакал.
Так прошло несколько дней.
Посмотрев этюды Германа, хозяин как-то вечером рассказал ему об одном очень красивом месте, которое Герман просто обязан посетить. «Там есть, что порисовать», - убежденно сказал хозяин. Неподалеку, всего в двух с половиной километрах к югу, по его словам, был расположен какой-то старый, почти полностью разрушенный погост. От этого погоста сохранилась лишь старинная деревянная церквушка в полуразрушенном состоянии. И еще там есть одно чудное озеро. «Очень красивое место, - заверил хозяин. – Покойное».
На следующее утро Герман с этюдником направился к этому погосту.
Прийдя на место, он оказался у небольшого лесного озера. Саму церковку он поначалу даже не заметил, она буквально утопала в зелени деревьев. Вид действительно был изумительный.
На берегу озера сидел одинокий рыболов.
Герман хотел было раскрыть этюдник, но передумал. Захотелось просто полюбоваться расстилающимися перед ним видами. Он подошел к рыбаку и попросил разрешения присесть неподалеку. Обычно рыбаки не очень любят, когда рядом с ними подсаживаются посторонние. По их приметам, это верный признак неудачной рыбалки. Но, как ни странно, этот рыболов, приятно улыбнувшись, дружелюбно сказал «пожалуйста» и жестом указал на место рядом с ним.
Несколько минут прошли в полном молчании. Со стороны могло показаться, что каждый занят своим делом: рыболов - ужением рыбы, художник - любованием прекрасным пейзажем. Неожиданно Герман обратил внимание, что поплавок уже почти полностью ушел под воду и медленно продвигался, направляемый невидимой рыбой, к ближайшему ивовому кусту, а рыболов не предпринимал никаких действий к ее поимке. Герману стало понятно, что рыболов или плохо видит, или занят какими-то своими мыслями и потому даже не замечает поклевки.
-У вас клюет! – с каким-то, уже почти забытым азартом, подавляя возглас, негромко вскрикнул Герман.
-Да пусть себе клюет, - почти равнодушно произнес рыболов. Но рука его автоматически вместе с этими словами сделала привычное подсекающее движение, и уже через несколько секунд он снял с крючка приличного карася. Нанизав новую наживку, рыбак почему-то не забросил снасть в воду, а установил удилище на какую-то рогатинку и повернулся лицом к Герману.
На вид ему было за шестьдесят. Германа поразили его глаза: голубые, как у ребенка, и в тоже время наполненные неизбывной тоской и одиночеством. Чем-то неуловимым он напоминал Герману отца; только тот был помоложе, когда умер.
-Мало заказов или плохо продаются картины? – то ли спросил, то ли подтвердил собственную догадку рыболов. По дружелюбному тону было видно, что вопрос этот задан без всякой задней мысли и без всякого намерения как-то обидеть Германа. Это было естественное и, наверное, непреодолимое желание начать разговор.
Герману нисколько не показался бестактным его вопрос.
Как бы боясь, что разговор на этом может и прекратиться, рыболов представился: «Владимир Николаевич». Знакомство свое они скрепили крепким мужским рукопожатием.
-Обычно летом сюда приезжают те художники, чьи заработки не позволяют им отправиться на Сейшелы... Или, на худой конец, в Анталию. - И почти сразу же добавил: - У меня сын тоже художник… Живет в Москве. Последнее время специализируется исключительно на портретах. Сейчас отдыхает с семьей в Крыму, в нашем любимом семейном Коктебеле. Пишет, что заказов сейчас стало меньше.
-Кризис сказывается на всем, - глубокомысленно заметил Герман. И, в свою очередь, чтобы поддержать беседу с незнакомым, но очень располагающим к себе и приятным с первого взгляда человеком, рассказал немного о себе. Что приехал несколько дней назад, что, как и его сын, живет в Москве (по растянутости слова и даже некоторой задумчивости, с которыми было произнесено «в Москве», наблюдательному человеку нетрудно было догадаться, что назвать место проживания в последние месяцы Герману было совсем не просто), здесь остановился у очень приветливых людей, которые и посоветовали ему прийти на этюды на этот погост. О цели своего приезда Герман умолчал: подумал, что при первом знакомстве как-то неловко раскрывать душу перед первым же встречным, хотя и необъяснимо симпатичным человеком, да еще и на трезвые головы. О том, что он в первый же час открыл душу священнику, Герман даже не вспомнил – священник воспринимался все же как-то иначе, чтобы назвать его первым встречным.
Владимир Николаевич, наверное, уловив в облике Германа какую-то неприкаянность, неожиданно, не только для Германа, но, наверное, и для себя, предложил:
-А приходите сегодня же вечерком ко мне в гости. Уж простите, грешен: по извечному пристрастию русской интеллигенции к празднословию люблю провести вечер за преферансом или хотя бы за беседой, пусть и без карт.
Отказываться Герман и не собирался.
Владимир Николаевич рассказал Герману, как его найти (он жил в том же селе, где обосновался и Герман), и Герман на обратной стороне подрамника кисточкой записал адрес.
-Я пойду, поищу место для этюдов, - сказал Герман. Ему хотелось найти сейчас повод уйти, чтобы за незначительными репликами не расплескать тех тем, которые, интуитивно чувствовал, они будут обговаривать вечером.
Владимир Николаевич, видимо, испытывал то же самое желание, и потому только улыбнулся своей чистой детской улыбкой..
-Тогда, до вечера, - сказал на прощание Герман.
-До вечера, - сказал в ответ Владимир Николаевич.
..............................
Найти указанный адрес в небольшом селе было легко.
Небольшой, но очень опрятный снаружи деревянный домик сразу же обращал на себя внимание именно этой опрятностью и отсутствием многочисленных хозяйственных построек вокруг. С собой Герман «на всякий случай» прихватил бутылочку хорошего коньяка (он был куплен еще в Москве) и закуску, которую купил в одном из местных магазинов. Магазин этот, как успел заметить Герман, был, в основном, почти всегда закрыт, а сегодня вдруг открылся. Закуска состояла из того «самого лучшего», по словам молодой красивой продавщицы (и уж точно самого дорогого), что еще сохранилось в ее забытом Богом непрезентабельном заведении с нерегламентированным режимом работы.
Одним взглядом оценив высокое качество коньяка, Владимир Николаевич, тем не менее, попросил вернуть его в
