твердая валюта, не подверженная никаким инфляциям – девальвациям. Сколько брал сантехника за «поменять резиновые прокладки в кране»? Правильно! Бутылку. А биде пришпондорить? Две!
- Ну, биде в те времена почти ни у кого не ставили. А помнишь, Гек, как нам всего за две поллитровки васильковые обои поклеили? – ударилась в воспоминания не перестававшая тишком поглаживать Степу за причинное место Андромухина.
- А перед уходом чуть тебя не изнасиловали.
- Так это ж они не со зла, а по пьяни. Я на них даже ни капельки не обиделась. Пойду-ка я, пописяю – вдруг ликующе оповестила всех Андромухина.
Пока финский фаянсовый унитаз за стеной глухо резонировал звуки тугой струи, Степа сосредоточился на крабовом салате.
- И вы думаете, что закладывали за воротник только от беспробудной жизни? – вернулся к общим рассуждениям Чайковский. – Фигушки! Вся советская элита квасила! Пьянство, Степа, – это наша национальная идея!!! И ежели мы здесь, в Бухляндии за столько веков не спились - значит, все не так уж и плохо?
- Надеюсь, что наши мужики, наконец, перестанут предпочитать водку женскому полу – многозначительно выразила надежду облегчившаяся Андромухина…
На этот момент непропорционально большая, круглая как кочан капусты, голова Чайковского уже неподвижно покоилась на кухонной клеенке, на которой была натуралистически изображена охотничья сценка: свирепые пятнистые собаки терзают коричневого ветвисторогого лося.
Размякшее тельце Гектора Петровича было заботливо перемещено в кабинет, распаковано и уложено на диван. «Спи ужё, моя национальная идея, прошептала Андромухина и по-матерински нежно накрыла посапывающего Гека плешивым пледом…
Продрых бы Чайковский до утра, не было бы никаких проблем. Так нет же. Сполз с диванчика и поковылял на кухню. Трубы горели. Через неплотно прикрытую дверь в спальню он углядел, как поэт Степан Иванович Домовитый вдохновенно петрушит Андромухину в позе раком, которая никак не давалась Гектору Петровичу из-за высоты кровати из массива бука со вставками из натурального ротанга. Точнее, ему в таких случаях приходилось вставать на цыпочки.
Со своего ракурса Чайковский почти не видел Андромухину, только слышал, как она постанывает. Зато был очень хорошо различим крепкий, как орех, угреватый зад Домовитого. В какой-то момент ритмичные движения любовников резко ускорились, вскрики стали порывистыми. По-видимому, участники пьяного грехопадения кончили разом. Чайковскому синхронные оргазмы не давались уже целую вечность.
- Ну, ты Степка, даешь жару – восторженно выдохнула Андромухина и, обессиленная, откинулась на кровать. Гектор Петрович из-за двери долго всматривался в ее сладострастное и одновременно такое родное лицо. Затем мышкой прошмыгнул в кабинет и по-ребячьи зарылся лицом в подушку.
Весь последующий день он был сам не свой. На вопросы бодренькой изменницы отвечал односложно – «да-нет». Она понимающе кивала: - Перебрали вы вчера, ребята. Ты бы Степу позвал, что ли, вечером на опохмел.
Устроить скандал Андромухиной? – размышлял про себя Гектор Петрович.- Фи, какая пошлость. Да ведь после этого еще придется принимать, не пойми, какое решение. Может, лучше набить Степе морду? Так это нужно было делать по горячим следам. К тому же, его соперник - моложе и в разы здоровее. А Чайковский, если честно, был трусоват.
И, вообще, не строить же задним числом из себя бретёра? Гектор Петрович представил, как он достает из фанерованного вишней ящика, изнутри обтянутого зеленым бархатом, дуэльный пистолет от Лепажа и, вытянув губы трубочкой, по-ковбойски дует в вороненый ствол. Рядом суматошатся секунданты – пусть это будут Цукерман и Гиви.
- А я предпочитаю пистолеты Кухенройтера – со знанием дела произносит с утрированным грузинским акцентом Гиви. А Цукерман грассирует Гектору Петровичу в ухо:
- Ну, зачем, Гектор, ты затеял эту дуэлю дурацкую. Ну, растопырилась твоя Андромухина. Эка невидаль. Ты же сам дразнил Степу, как леденцом, на пляже ее телом. И даже развернул обертку. Вот он и воспользовался «гостеприимным гетеризмом» — правом гостя на жену хозяина.
А Чайковский ему в ответ: да, причем тут Андромухина! Стреляюсь я, потому что мне скушно.
И, смахнув с бледно-брусничного фрака пылинку, небрежно бросает взгляд на циферблат оцепоченных «брегетов» и безмятежно произносит: Ну что ж, пора. Степа, стреляй первым.
- Что Вы, Гектор Петрович, только «аprеs Vous» И зачем же Вы поддельные котлы нацепили? Небось, уличная шантрапа втюхала, когда проезжали мимо них на своем ржавом тарантасе отечественного производства.
– Какие хочу, такие и ношу. Давай, Домовитый, пуляй!
И встает в пол-оборота к противнику, чтобы дать ему менее прицела…
Степан, продефилировав к барьеру, стрельнет и уж не промажет. А он, упав, смертельно раненый, приподнимется на одной руке и, как Пушкин, произнесет: Attendez! je me sens assez de force pour tirer mon coup.*
Умирающего свезут в Лаврушинский переулок, и, пока он будет агонизировать на своем любимом диванчике, секунданты на кухне станут пить немецкий доппель-кюммель и готовить жженку, залив в серебряное ведерко в равных пропорциях шампанское и ром и насадив на него сито, в которое поместят круглую белоснежную сахарную голову в ожидании, когда подожженный сахар расплавится и стечет вниз…
Нет, лучше уж отомстить с какой-нибудь шлюшкой, и чтобы сиськи помясистее. И не будет сильно стыдно, если чего не так. Но во сколько сегодня обходятся ****и? Может, попробовать причалить к разведенке Таньке из бухгалтерии? И еще Чайковский твердо решил бросить пить.
*фр. «Подождите, я ощущаю еще достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел»
***
ГЛАВА ПЯТАЯ. КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ
«Может, все же решить вопрос «по-богемному» – тяжело размышлял Гектор Петрович – «как Брики с Маяковским. Повешу на дверях квартиры в Лаврушинском переулке латунную табличку с надписью: «Чайковские. Домовитый». Муха будет за Лилечку, Степан – за Владимира Владимировича, а я – за Осю, из рогоносца обратившись в раскованного парня.
Говорят, у Лили Брик имелся свой безотказный подход к мужикам - «Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье».
А еще Чайковский гаденько припомнил, что, когда Маяковский проживал у Бриков, он оплачивал все их счета. Стихи по определению не могли приносить Степану большого дохода, но он хорошо зарабатывал клепанием статей и телесценариев для мыльных опер.
Пусть он начнет уговаривать эту чувственную блудницу бросить меня, - представлял Гектор Петрович - но Андромухина, конечно, откажется и тут же отправится со мной в спальню заниматься феерическим сексом, заперев на кухне рыдающего и просящегося к нам Домовитого. И вздохнет: Страдать Степе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи. А, ты, Гек, снова пристроишь их в наш «Журналец».
Если честно, еще до того, как Чайковский застукал парочку в собственной спальне, он в эротических фантазиях не раз представлял, как к ним с Мухой присоединяется кто-то третий. Как правило, это были не глянцевые звезды эстрады и кино с обложек модных журналов, как случается у некоторых, а вполне осязаемые подружки жены - конопатая хохотушка Женька, губошлёпистая Клюквина, никогда не носившая нижнего белья экзальтированная Кивина. Но самой экзотической причудой Гектора Петровича оставалась Волобуева.
Иногда для особой пикантности и остроты ощущений в свои эротические выдумки Гектор Петрович допускал и мужиков. Но ведь это были лишь фантазии! В них Чайковский сам назначал себя на любую размачованную роль, и мог делать все что угодно, да хоть бы пребольно ущипнуть за голую ляжку нынешнего соперника.
Никакую табличку на дверь квартиры он, конечно, не повесил. И долго колебался, пытаясь определить, как правильнее себя вести. Если Андромухина будут знать, что он в курсе ее побочной связи и молчит, станет ли это для него еще большим унижением? Захочет ли она уйти от него? По собственному желанию разлучаться с законной супругой Чайковский категорически не желал. Для него это означало бы конец всему: и такому налаженному уютному быту с диетическими куриными котлетами; и вовремя поглаженными рубашками подаренным на юбилей свадьбы электрическим утюгом Бош с функцией вертикального отпаривания; и, хоть давно ставшему рутинным, не частому, но зато бесплатному гигиеничному сексу; и, может, самому главному – привычной и такой приятно возвышающей в собственных глазах роли счастливого обладателя такой красивой, обольстительной, еще не старой и даже скорее цветущей Андромухиной.
В итоге он решил продолжать делать вид, что ничего не произошло. Может, все ограничилось одной пьяной «гастролью»? Но Андромухина так сладка и аромятна, как спелый абрикос. Неужели Степан не захочет повторить?
По некоторым, но лишь косвенным, уликам, мог иметь место «многосерийный» адюльтер. С чего это Степан неформально повысил собственный статус и стал величать Чайковского «Петровичем», снисходительно похлопывая по сутулому плечику? Не потому ли, что у него с Андромухиной все на «вазелине»? С другой стороны, это выглядело вполне естественным после столько совместно выпитого. Или, вот, Муха в присутствии Домовитого неизменно находилась в приподнятом настроении оцененной женщины, но и это ведь ничего не доказывало.
Встречаться им удобнее всего, полагал Чайковский, на холостяцкой квартире Степана. Кто там им может помешать? Лариска была отставлена окончательно. Ведь неспроста Домовитый перестал зазывать Гектора Петровича в свою «берлогу». При этом сам в Лаврушинский зачастил. Впрочем, вел себя целомудренно, хозяйке доставались лишь невинные чмоки-чмоки. Зато Чайковского обнимал чересчур театрально и по-предательски преданно заглядывал в глаза! Мужчины по-прежнему много выпивали вместе и были как бы искренни и дружны. Гектор Петрович несколько раз специально прикидывался пьяненьким, провоцируя Андромухину и Степана на опрометчивые нежности, но явных проявлений новых измен так и не обнаружил.
Бывали дни, когда он совсем, было, успокаивался. Чайковскому начинало казаться, что ему просто приснился дурной сон. Но уже на другой день, услышав безобидную реплику от одного из «адюльтернов», на которую ранее и внимания бы не обратил, тут же припоминал и «ореховый» зад Степана, возвышавшийся в тот роковой вечер над стоявшей в собачьей позе Андромухиной, и ее не с ним разделенные послеоргазменные восторги. Может, в интерьерах Степиного жилья – ярился Гектор Петрович - уже появились и специально приобретенные по такому случаю пушистые домашние тапочки тридцать седьмого размера; и ворсистая зубная щетка средней жесткости, счастливо сожительствующая с потрепанной жесткой щеткой хозяина в одном матовом стаканчике на полке в ванной комнате; и обязательно розовое махровое банное полотенце; и еще более махровый и более розовый женский халат; и всякие скляночки с кремами для лица и мылом для интимных мест; и стоящий на трюмо в спальне
