Чайковский на нудистском пляже. Полная версия

ведь было невдомек, что Гектор Петрович их застукал прямо в собственной спальне.
Чтобы начать контрнаступление, требовалось дождаться его поступков. А Чайковский продолжал бездействовать, и это бесило...
Решили, что Степану временно следует прекратить визиты  в Лаврушинский. Нужно было придумать правдоподобный «excuse» - например, что он «уехал» в деревню дописывать новую поэму «Натали в барской усадьбе на фоне пейзан». Но встречаться тайно они, наверное, будут продолжать. Оборвать роман было жалко, вернее, ту её часть, которая происходила в кроватке...
Ладно, сегодня сделаю Геку приятно – решила Анромухина. Но тот вдруг не проявил к ее прелестям ни малейшего интереса.
На следующий день, когда  она намеренно попросила его намазать спину увлажняющим кремом, Чайковский почти брезгливо выполнил просьбу и ускакал на кухню жрать жареную навагу. Тогда она улеглась на кровать   и стала демонстративно себя поглаживать. Чайковский несколько раз  прошнырнул   мимо спальни, но, не сдавшись,  исчез в недрах кабинета. Стало еще любопытней…
Эта борьба, впрочем,   закончилась совсем неожиданно -  Андромухина объявила Геку, что с подругой улетает на две недели в Таиланд по очень горящей путевке.
                                                  ***



ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ГЕКТОР И ГЕТЕРА


Пока Андромухина гадала, почему ее чары перестали действовать на Чайковского, у него было свое кино.
Ключи от хазы ему одолжил   Цукерман, съехидничав:
- Ну что, пяти минут тебе хватит, Казанова?». И проститутку организовал он же - Она адрес знает. Чисти перышки.
В ожидании гетеры Гектор Петрович  обнюхал  подмышки и прополоскал рот обнаруженным у Цукермана в ванной зубным хвойным экстрактом. Нездоровый желудок требовал постоянно  освежать дыхание.
Когда шлюшка позвонила в дверь, Гектор Петрович долго не открывал, пытаясь тщательно рассмотреть ее через дверной глазок. Впустив, наконец,  в комнату, выскочил  в коридор и взволнованно набрал Цукермана.
- Цукер, это настоящая проститутка? - шепотом страдальчески спросил Чайковский.
- Самая настоящая – веско подтвердил Цукерман.
-  А как у нее с половой гигиеной?
- Не морочь мне голову! Если боишься, натяни на свой щекотун пару гондонов. Или стребуй у нее справку для бассейна.
- Она что, ходит в бассейн? - уважительно спросил Чайковский. А потом подозрительно добавил -   Какая-то она не первой  свежести. Полкило макияжа на лице.
- Еще с осетриной её сравни – возмутился Цукерман. – Ты что,  за такие деньги хотел Лоллобриджиду заполучить? Буфера большие? Как заказывал?
-  Но у нее не только вымя, но и все какое-то чересчур объемное.
- Ну и хватай ее за ягодицы и ни о чем не думай» – рявкнул Цукер и бросил трубку.
- Как Вас величать, милая барышня? - с глупейшей (и гнуснейшей) интонацией поинтересовался Гектор Петрович.
  - Пусть будет   Виолетта. А как мне обращаться к моему  брутальному мачо?
  - Модест Петрович – представился, зачем-то слегка соврав, Гектор Петрович.
  - Как Мусоргский  – подивилась продажная женщина – я его в музыкальном училище проходила.  - Да, ежели будет желание снять  меня на несколько дней в качестве «эскорта» - цена обсуждается отдельно» – на всякий случай сделала она  маркетинговый ход.
- Нет-нет-нет, мне не нужен эскорт – ужаснулся Модест, то есть Гектор Петрович.  Я завтра отбываю в командировку –  извиняюще добавил он.
Разнервничавшемуся Чайковскому путана сперва показалась вульгарной, жирной и даже отвратительной. Но когда она  стянула с себя облегающее короткое платье, Гектор Петрович справедливости ради отметил, что без этого аляповатого непропорционально тесного для ее крупного тела наряда выглядела она очень даже фигуристо.  Внушительные габариты совсем не портили впечатления,  а лишний жирок на животе – а куда от него денешься -  лишь  добавлял  чувственность её облику. Вот с макияжем действительно получился перебор, отчего Виолетта  казалось значительно старше, чем была на самом деле.
Под    оранжевым бюстгальтером у нее обнаружилась весьма недурная грудь четвертого размера с расширенными слюдяными, чуть оттопыренными сосками, может и не такая упругая, как бывает у юных кокоток, но и совсем не дряблая. Снимая трусики,  она непроизвольно сделала не характерный для профессионалок жест, стыдливо прикрыв рукой свою соболетку.  Целлюлит, только начинавший проявляться на ее полноватых бедрах, не  успев сильно подпортить их и,   как легкая паутинка на старинных полотнах,  сближал с эпохой  Венеры Тициана.  
Когда Виолетта, подмывшись,  вернулась в спальню, она обнаружила сидящего на краю кровати похожего на нахохлившегося воробья  Чайковского,  на котором оставались лишь два поношенных носка неопределенного цвета, один из которых, вдобавок, оказался дырявым. Заслуженный нудист  жутко комплексовал.
Полчаса кислых страданий закончились ничем.
- У меня раньше всегда получалось – как школота оправдывался Гектор Петрович.
- Еще тот пихарёк - вздохнула проститутка.
Виолетта уже засобиралась уходить, когда Гектор Петрович стал упрашивать ее побыть еще чуток, «просто так», и,  поскольку время  заказа  было оговорено заранее и формально еще не истекло, она задержалась. Тут, неожиданно для обоих  и случилась  самая задушевная часть встречи. Чайковский угощал Виолетту цимлянским полусладким и шоколадными конфетами. Не хватало только букета  белых роз, и можно было бы решить, что у парочки   романтическое свидание.  Откупоривая шампанское, Чайковский  громко хлопнул пробкой в потолок и неуклюже выплескал на девицу треть бутылки. Благо, она была без платья, поэтому ничуть не рассердилась, и даже рассмеялась. Виолетта вообще оказалась весьма смешливой, а это до определенного предела  нравится мужикам.
Бокалов в чужой квартире Гектор Петрович сходу не обнаружил, поэтому шампусик потребляли из сиреневых чайных чашек с золотистой каймой.
Сперва заговорили  о Модесте Петровиче, поскольку эта была единственная очевидная тема для беседы.   Чайковский похвалил его  цикл фортепианных пьес «Картинки с выставки» и колоритную «Ночь на Лысой горе», а затем  перешел на характеристику неоконченной при жизни композитора «Хованщины»:
- Понимаете, исторической кульминацией сюжета явился спор об истинной  вере, состоявшийся в  1682 году в Грановитой палате  Московского кремля  между царицей Софьей  и князем Хованским. Но композитор  в своем  либретто  перемешал эти события с теми, которые случились на семь лет позже и привели к власти  Петра.
Память у Гектора Петровича была превосходная. Почти как у Димы Быкова. И это серьезно замусоривало голову.
- К сожалению - продолжил он -  «Мусоргский пристрастился к алкоголю еще в юные годы в  школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, а со временем  вообще  превратился в  хроника  и помер от белой горячки в  Николаевском военном госпитале под именем  «вольнонаёмного денщика ординатора Бертенсона». Вы, милая моя, наверное, видели портрет Модеста Петровича, написанный  Репиным  буквально за несколько дней до   кончины композитора.  Будете в следующий раз в Третьяковке, приглядитесь, насколько на нем  точно передана трогательно-детская и одновременно печально-предсмертная улыбка композитора.
Виолетта слушала Гектора Петровича, раскрыв рот. Она показалось Чайковскому необычно образованной для своей специальности. По крайней мере,  упоминание «могучей  кучки» не вызывало у нее ни смеха, ни недоумения.
- А я Чайковского больше люблю - продолжила  Виолетта  музыкальную тему. Гектор Петрович вздрогнул. Что ж, стали обсуждать  творчество очередного гения. Не обошли вниманием и интимную сторону его жизни.
- Вы же знаете, что Чайковский – был… – начала строить фразу собеседница – и Гектор Петрович даже зажмурился в ожидании того самого слова, которое было произнесено в его адрес  на пляже в  последние летние выходные. Но она продолжила – «гомосексуалистом».  В таком окончании  фраза прозвучала более уважительно и корректно по отношению к великому композитору, хотя одновременно и забавнее, поскольку после «гомос» вместо привычного для нашего слуха «э» у нее шло смягченное «е». У дамы полусвета  было очевидно немосковское произношение, что, впрочем, весьма типично для шлюх, обслуживающих жителей нашей столицы.
- Конечно, мне хорошо известен сей факт. Петр Ильич (Чайковский непроизвольно старался упоминать знаменитого однофамильца лишь по имени отчеству), например, свою Шестую симфонию  посвятил   племяннику и одновременно  интимному партнеру Бобу Давыдову. А какие нежнейшие письма он писал  своим молодым друзьям! Умер же по глупому случаю, по нынешним меркам совсем не старым -  в 53 года, испив некипяченой воды в одном из ресторанов Петербурга, после чего  заболел холерой...
Опорожнив  две бутылки шампанского, собеседники настолько расслабились, что внезапно перешли на частные темы.
Чайковский хотел было  поинтересоваться, как Виолетта пришла в профессию, но припомнив советский анекдот, в котором валютная проститутка на аналогичный вопрос  коротко  отвечает «повезло», - счел его неуместным. Впрочем, собеседница сама оказалась неисправимой болтушкой и, вопреки устоявшимся правилам общения с клиентами, доверительно пересказала почти всю  свою биографию.
Во-первых, Виолетта оказалась Полиной. Ее мать  была родом с Полтавщины, из Села Весёлый Подол, что расположено   на правом берегу речки Хорол в том месте, где в нее впадает речушка Кривая Руда. Или наоборот Хорол впадает в эту самую Кривую Руду - Полина этого точно не помнила. «Да, имейте в виду - «Веселых Подолов» на Украине целых шесть штук – развеселилась она.
Вся её родня когда-то  трудилась на веселоподолянском сахарном заводе. Однако за сахарной жизнью маманя  подалась сначала в Мариуполь, а затем волей случая оказалась в Каменце-Подольском, подарившем миру таких знаменитостей, как  основатель хасидского движения в иудаизме Бааль Шем Тов,   международный гроссмейстер Штейн, футболист   Капличный, который «играет головой отлично», писатель Веллер  и Аркаша Укупник.
Семейная легенда гласила, что появление на свет Полины было  напрямую связано с пребыванием в городе съемочной группы «Д’Артаньяна и трех мушкетёров».
«Неужели, пока  доснимали   осаду Ла-Рошели,  Портос  отметился – подивился Чайковский, соотнеся габариты главных героев фильма с размерами Полины…
В общем, росла  она без отца.  В положенный срок была зачислена в    детский садик, где выучила свою первую кричалку – «помни дружок, открывая тетрадь, - Ленин учился на круглую пять",  затем в школу, где даже  успела погордиться пионерским алым галстуком, который топорщился над выпирающими из под школьной формы  необычно рано сформировавшимися сисяндрами, приводившими уже тогда в состояние нервического беспокойства даже старшеклассников.
Еще в школьные годы Полина  с упоением занималась музыкой – спасибо мамке, за то, что вовремя отдала ее в музыкальное училище.
Преподаватель по фортепьяно Соломония Абрамовна уговорила Полину поступать в киевскую консерваторию, между прочим, имени  Чайковского. Ну,  не в московскую же, которая  стала заграницей.
Полина в консерваторию не  прошла. Год перебивалась в Киеве, снова поступала,