запах курева, исходящий от военкома, запах портупеи и сапог, чем-то напоминающий запах сбруи, терпкий запах не совсем свежей солдатской формы. Но это был здоровый запах молодого сильного мужчины, и он нравился Лизе. Да и вообще… Военком был симпатичен ей.
— Ты жила у Маминых. Ты работала в штабе белых. Ты была у Махина. Это старая жизнь. А мы, большевики, строим новую жизнь. В которой заводы будут принадлежать не Маминым, а народу. В которой барыньки не будут отдавать служанок на утеху приятелей. В новой жизни не будет ни бар, ни барынь. Но это будет потом. А сейчас идёт война. Гражданская война. Мы против них. Красные против белых. Мы их одолеем, это однозначно. Потому что народ воюет против эксплуататоров за свою свободу. Дело только во времени. И вот ты, Лизонька, хорошо подумай, и скажи мне: ты с ними или с нами? Только честно скажи. Или ничего не говори, а встань, и иди куда хочешь. Я буду считать, что ты ни с кем. Держать и неволить не стану, мы с девушками не воюем.
Лизе вовсе не хотелось уходить из этого кабинета. Она поняла, что зачем-то нужна Захарову, и ей это очень нравилось.
— Я с вами, Сергей Парменович, — сказала Лиза и смело глянула в глаза военкома.
Внимательные, заботливые глаза. Красивые… И опять ей захотелось прильнуть к груди этого человека, спрятаться от всего—всего… Она чувствовала, что этот мужчина сумеет защитить её от кого угодно, сможет позаботиться о ней.
«Влюбилась, что-ли, дурочка?» — мелькнул вопрос к самой себе. И сердце радостно встрепенулось. И сама себе ответила сконфуженно, что глупости всё это. И не поверила себе.
— Тогда я тебе кое—что сейчас расскажу, а ты ничего мне не отвечай, завтра решим окончательно, что и как.
Захаров говорил очень серьёзно. Так серьёзно глупостей не предлагают. Да и вряд ли он пригласит её работать у них секретаршей или сестрой милосердия, думала Лиза. А что тогда?
— Мне поручили сформировать Николаевскую дивизию. В неё войдут бригады Чепаева и Кутякова…
— Вы будете Чепаевым командовать? — удивилась Лиза.
— Ну… Немного, — словно смутился Захаров. — Мы с ним, вообще-то друзья, так что не важно, кто кем командует. Главное, одно дело делаем. Так вот… Те командиры, которые много знают о своих противниках, побеждают. А знать нужно, сколько и какие войска у противника, где они расположены и куда передвигаются, а ещё лучше — какие у них планы. Я ведь тебя в штабе сразу признал. А когда услышал, что тебя за купеческую дочь приняли… Ты ведь уже была в Самаре как бы купеческой дочерью… И никто не заподозрил, кто ты на самом деле…
— Да это не сложно, представиться купеческой дочкой. Главное, у нас имена похожие. Она Лида, я Лиза. А жили мы почти вместе. Так что я без малого всё про неё знаю, — улыбнулась Лида.
— Так вот, ежели ты поедешь в Самару… Ну, скажем, возвращаясь на работу к Максимову. Он же приглашал тебя? Ты потихоньку поедешь в Самару. Ну, не прямком, а по окружной дороге. Через Хвалынск, через Сызрань… Ну и посматривать будешь по сторонам, где какие войска и прочее. Тебе же никакие проверки не страшны! Тебя сам начальник штаба КОМУЧа ждёт! Ты же с подполковником Махиным встречалась!
Захаров восторженно вскинул руки вверх.
— Так это что… — растерялась Лида, — шпионкой, что-ли, быть?
Захаров поморщился.
— Шпионка, Лизонька, это когда за деньги шпионит, или против нас. А когда за идею, за своё свободное Отечество — это разведчица. Это почётнее, чем на коне десяток врагов зарубить. За это не деньги, а ордена дают! И одна хорошая разведчица спасает тысячи жизней наших бойцов, выигрывает крупнейшие сражения.
— Да я ж никакая не разведчица, — растерялась Лиза. — Я ж ничего не умею.
— А тебе ничего уметь не надо. Будь Лидой Маминой, езжай работать в штаб к Максимову, смотри где что. Как информацию нам передавать, научим.
— А как же я буду Лидой? Вдруг она объявится, скажем, в Самаре. Или Иван Васильевич по каким делам торговым в штаб обратится. Максимов его и обрадует, мол, дочка ваша тут была…
Захаров понимающе кивнул.
— Ты правильно рассуждаешь. Молодец. Но с этой стороны тебе ничего не грозит. Не знаю, как ты воспримешь эту весть… Лида Мамина умерла в госпитале Саратова от тифа. Она, как и ты, не смогла тогда выехать из Саратова. Заболела, попала в госпиталь. К ней никто не приходил, о её судьбе никто не справлялся. Так что, родственники не знают, что девушка умерла.
Захаров исподлобья взглянул на Лизу, проверяя её реакцию на новость.
Губы девушки печально шевельнулись, голова качнулась.
— Мне бы маменьку проведать…
Захаров положил ладонь на плечо девушки, и со всей возможной теплотой и участием произнёс:
— Твоя матушка умерла, Лизонька. По пути сюда я заезжал в ваш дом. Там сейчас другие живут. Чужие люди.
Лиза тихо заплакала.
Захаров легонько приклонил голову девушки к своему плечу, успокаивающе погладил её.
— На всё воля Божья, — вздохнула Лиза и отстранилась от военкома. — Я буду с вами работать. Только вы меня уж подучите, чего и как…
— Вот и хорошо. Обязательно подучим.
Захаров одобрительно коснулся локтя девушки.
— Мне бы на могилку сходить, — попросила Лиза.
— Я понимаю тебя. Но нельзя, Лизонька. Дело в том, что тебя люди уже приняли, как Лиду Мамину. Нужно эту версию поддержать. Пусть ты будешь дочерью купца Мамина. Да ты и сама это придумала, когда работала в штабе Максимова. Документы мы тебе выпишем, настоящие, дореволюционные. Если придётся где рассказывать, рассказывай всё, как есть. Только не как Лиза, а как Лида. Потерялась, мол, на вокзале, села не в тот поезд, попала в Самару. Факт, что ты служила у Максимова, защитит тебя от белых как броневой щит. В Балакове тебя арестовали на пристани, узнав тебя как дочь Мамина. Привезли в штаб для выяснения. Откуда-то узнали, что служила у Максимова, и перевезли в военкомат для допросов. Жить будешь пока здесь. Наш специалист расскажет тебе кое—что о разведке: как вести себя, как проверить, не следят ли за тобой. В общем, научит самому необходимому. А остальному ты научишься в процессе работы.
Захаров одобряюще прикрыл ладошку девушки своей ладонью.
— Нельзя тебе на могилку, — уговаривал он Лизу. — Не дай бог, кто из ненужных людей увидит тебя. Заинтересуется, почему дочь Мамина по бедняцким могилам ходит… А тебе предстоит очень важная работа. Огромной важности работа — и не только для дивизии, которую я скоро возглавлю. Ты сама будешь стоить целой дивизии! Понимаешь?
— Понимаю, — вздохнула Лиза.
= 7 =
Несмотря на лето, Волга замерла. Она казалась величаво—спокойной и мирно-тоскливой, тихой и молчаливой. Сверху вниз не тянулись возвышенные караваны белян и не ползли широкие плоты леса. Не шли снизу вверх буксиры и не тянули железные баржи, налитые нефтью. Стали лесопильные заводы, и за отсутствием топлива остановились металлургические предприятия. Безработица разъедала страну, как плесень.
Средства, собранные с буржуазии, не представляли уже реальной ценности: сырьё и топливо будто бы отсутствовали в природе, а дензнаки приходили в ничтожество.
Запасы хлеба балаковские комиссары отправили в Москву, город остался без хлеба. За хлебом надо было идти к крестьянству, и продовольственные отряды, прекратившие деятельность на время сева, снова двинулись в деревню. Деревня ожидала товаров, обещанных ей весной, и не дождавшись товаров, отказала в хлебе. Восстали сёла, приближённые к городу, организовали единый повстанческий штаб. Крестьяне вооружились дубьём, топорами и вилами, в кузницах ковали наконечники для пик.
Ночь для комиссаров снова превращалась в день: совнарком заседал беспрерывно.
— Восстание подавить вооружённой силой! — требовал комиссар Коломытов.
— К сожалению, мы располагаем отрядом всего в сорок человек. Да и оружия у нас недостаточно, — вздыхал комиссар Гемма. — Но наша вооружённая сила будет охранять город.
— Классовый враг, замерший на время в нашем городе, оживился и задвигался. Самара занята чехословаками, в Саратове вспыхнуло восстание анархистов, отзвуки московского лево—эсеровского мятежа докатились до нас. Наша советская территория со всех сторон окружена фронтом. Мы оказались островом шириной вёрст в семьдесят, стиснутым белым морем. Надо ехать в повстанческий штаб, чтобы укротить восстание мерами морального воздействия, — высказывал свою точку зрения секретарь горкома, товарищ Новиков.
Разъяснять крестьянам линию партии, и откуда возник чехословцкий мятеж, поручили начальнику Балаковской районной милиции Коломытову и заместителю комиссара внутренних дел Михаилу Задорнову, бывшему матросу, присланному в Балаково для укрепления советской власти.
Михаил Задорнов, как и положено матросу, ходил в выгоревшей до слабосинего цвета тельняшке, в изрядно затасканных клешах и накинутом на плечи бушлате. Бескозырку не носил по причине её утери где-то в поезде, когда ехал в Балаково и накушался со случайными знакомыми самогону.
Комиссары ехали полями, поросшими рожью и пшеницей, ехали ковыльной степью, обожжённой солнцем. Ехали в Кормёжку.
В небе нескончаемо журчал жаворонок. Какие-то птицы чирикали, свистели и щебетали по обе стороны от дороги. Густые, парные волны нагретого жита мешались с сухими неподвижными запахами пыльного ковыля. Лениво трусила лошадь, одноколка скрипела рессорами, тряслась и прыгала на неровной грунтовке. Михаил держал вожжи, в полудрёме думал о хлебе, о голодающих столицах, о мятеже, разразившемся на Волге.
На мосту, ведущем в деревню, где располагался повстанческий штаб, комиссаров остановил сторожевой пост.
— Стой! Кто идёт? — сердито выкрикнул рыжебородый старик, требовательно подняв руку вверх.
— А то стрелять будем! — боязливо добавил высоким голосом стоявший за стариком парень и взял на изготовку трёхлинейку.
— Комиссары из города! — без капли уважения к службе отозвался матрос и даже не придержал лошадь.
Молодой растерянно опустил дуло винтовки вниз. Старик словно бы засомневался в чём-то.
— Вона как… Комиссары, значицца… Ну… Тады я должен отправить вас в штаб.
— Зачем отправлять, коли мы туда едем? — усмехнулся Коломытов. — Где у вас штаб?
— А вот, прямком по улице, а у кирпичного дома, что по леву руку, вертайте в переулок, — вполне миролюбиво пояснил старик. — Дык, может я с вами дойду до штаба?
— Дойди, — снисходительно разрешил матрос и направил лошадь по улице.
Высовываясь из-за плетней, выйдя из открытых калиток, прикрывая ладонями глаза от солнца, сельчане наблюдали за проезжающей одноколкой. Всё, что не местное, было для сельчан новостью.
— Кого ведёшь, Прокопьич? — спрашивали некоторые.
— Комиссаров из города! — гордо отвечал старик. — Совецку власть!
— Мы за советскую власть, — торопливо докладывали некоторые.
Штабом оказался дом одного из сельчан, не отличавшийся ничем от остальных домов: деревянный, с высокой завалинкой. Степенный чернобородый хозяин, по совместительству начальник штаба, встретил гостей во дворе.
— Созывай, батя, митинг, — без церемоний распорядился Задорнов. — Про политическую обстановку будем говорить и про контрреволюцию.
— Можно и митинг, — согласился начальник штаба. — Митинговать народ любит. Прокопьич, отправь баб по деревне, пусть народ идёт
