ладонях взрослого спрятанного только что там лакомства.
— Ладно, иди, — отослал Захаров красногвардейца и указал девице сесть на стул неподалёку от стола.
Девица села, поправила одёжку, бросила любопытный взгляд на военкома.
Чисто выбритое, чуть—чуть насмешливое и в то же время укоризненное лицо. Если бы не крупноватый, по орлиному загнутый нос, мужчину можно было бы назвать красивым. Военком девушке нравился. Не чувствовалось в военкоме злости, которая, похоже, заполнила все души, все щели разрушенного мира.
Захаров краем глаза наблюдал за арестованной, курил. Нет в глазах у девушки притворства, лживости. Лицо открытое, чувства не скрывает. Приятная девчонка.
За окном чирикали, ссорились воробьи. Далеко, видимо на Николаевской, единственной в городе мощёной улице, прогромыхала повозка.
Арестованная сидела спокойно, словно не чувствовала за собой никакой вины.
Кофта с коклюшечными кружевами по рукавам… Такую могли позволить себе только зажиточные девушки.
Захаров едва заметно качнул головой, словно сомневаясь в чём-то.
— Ивана Василича давно видела? — спросил между прочим, будто продолжая разговор. — Ходят слухи, он за границу сбежал?
— Дык, с зимы и не видела. Как он из Балакова бежал.
Захаров докурил, затушил окурок о нижний край стола, бросил в дальний угол кабинета. Девица укоризненно покосилась на окурок.
Военком заметил укоризненность, встал, привычным движением согнал складки гимнастёрки под ремнём за спину, потянулся, хрустнув портупеей. Неторопливо прошёлся по кабинету, скрипя сапогами. По ходу отбросил окурок ногой дальше в угол. Двигался он подтянуто и прямо.
«Из бывших кадровых. Выправку-то не спрячешь», — порадовалась девушка, будто раскрыла маленький секрет военкома.
— А Яков Василич в Москву ездил. С товарищем Лениным встречался.
Девица удивлённо и с восхищением, простодушно открыв рот, глядела на Захарова.
— Да, разговаривал с Владимиром Ильичом о возможности производства тракторов в России. Вот так вот. Один брат встречается с товарищем Лениным, а второй… контрик.
— Иван Васильевич не контрик! — обиженно воскликнула девица.
— Не контрик, а за границу сбежал, — буркнул Захаров.
— За границу или нет, я не знаю. А ежели бы он из Балакова тогда не убёг, его б расстреляли. Сами же написали приказ расстрелять двадцать пять контрреволюционеров за убитого комиссара. А Иван Васильевич — бывший староста. И на том митинге стоял на паперти.
— Приказ не я писал... А карать контрреволюционеров решила партия.
Да, Захаров хорошо помнил, какая в феврале была заваруха. Товарища Чепаева убили, брата Василь Иваныча…
= 5 =
Лошади, впряжённые в сани, трусили по городским улицам, фыркали, выдыхали горячий воздух, застывавший невидимыми в темноте облачками пара. Спешили на базар крестьяне, подхлёстывали лошадей вожжами.
Комиссары спали в Совете на стульях и диванах не раздеваясь. Сон усталых людей в неудобном положении особенно сладок.
Утром, затемно ещё, комиссаров разбудил приглушённый стук задеревеневших от мороза подошв.
В зал заседаний, где спали комиссары, вошёл взволнованный Автоном Кириллович Гемма.
Он включил свет, окинул взглядом потревоженных людей, снял шапку и провёл ладонью по взъерошенным волосам. Его нижняя губа дрожала, должно быть, от волнения. Переводя дух, он проговорил:
— Запыхался, ребята. Прошу внеочередного слова для важного сообщения. Красноармейский отряд восстал. Требуют лучшее обмундирование и право выборности из своей среды военного комиссара. Красноармейцы захватили товарища военкома, Григория Иваныча Чепаева, на руках унесли в казарму. Теперь собирают митинг на Хлебной площади.
— Чего бузят? Вроде нашего, рабочее—крестьянского происхождения…
— В отряд нижними чинами записались бывшие офицеры. Вот дождались удобного момента, подняли бузу среди солдат.
Гемма достал из-за пазухи потрёпанную листовку, отпечатанную на гектографе.
— Прокламацию распространяют. Тут вот что написано… «Девятнадцатого февраля, в историческую дату освобождения крестьян от крепостной зависимости, все крестьяне должны быть в городе, где предстоит свержение советской власти». Ну и так далее. Под текстом подпись: «Штаб представителей народной власти при местном бюро социалистов—революционеров».
— Эсэры, значит, бузу подняли.
— Эх, давно надо было военным порядком разогнать эсеровский совет. А вы всё: «Переговоры! Совещание!». Досовещались… — со злом хряснул ладонью по колену красный командир Ванька Культяпый.
— Ну что, товарищи. Коли вовремя не задушили гидру контрреволюции, надо сейчас её прихлопнуть. Ванька, поднимай красногвардейцев, иди выручать Григория Иваныча, — расстроено покачав головой, отдал распоряжение комиссар Гемма.
Культяпый встал, решительным жестом успокоил товарищей:
— Я им, контрам, покажу, как бороться за народное щастье, за мировую революцию. Я их, буржуев…
***
У полуграмотного, едва умеющего писать Ивана Наумова, человека небольшого роста, с кривыми ногами, с большим мясистым носом и узко поставленными глазами под маленьким лбом, будто никогда не было фамилии. Все называли его запросто: Ванька Культяпый. В детстве шестернёй конной молотилки ему оторвало мизинец, за что он и получил своё прозвание. Ванька сроднился с кличкой и, когда его звали настоящей фамилией, не отзывался.
Ванькой Культяпым называли его купцы, у которых он в отрочестве маялся в услужении. Так его называли в мастерской, где он работал подмастерьем.
В революцию он пришёл с первых дней, и за ним также прочно утвердилась кличка — Ванька Культяпый.
Поначалу Культяпого назначили комиссаром «по конфискации имущества», или, как называли его обыватели, комиссаром «чужой собственности». Вознесённый из подмастерьев на высокую должность, двадцатилетний комиссар возгордился положением, ходил важно, разговаривал снисходительно. Присмотрел многокомнатную квартиру из числа реквизированных, притащил в новую квартиру кое—чего из чужой собственности. Серебряный самовар, пуховое одеяло, граммофон.
Собрал коллекцию красивых ночных горшков.
У какого-то купца конфисковал альбом с фотографиями. Пригласив очередную девицу для «культурного отдыха», с серьезным видом перелистывал альбом, уверял, что все они — его родственники:
— Вот, этот молодой человек с супругой — мой брат, большой музыкант, — он «обсерваторию» кончил в Москве. А вот этот — «алхитехтор», умнейший человек! Все законы знает, чёрт порви его ноздри!
Очень любил заводить граммофон. Восхищал его именно процесс крутения ручки сложной машины и извлечения из жёсткого блина пластинки звука. На вопрос жеманной подруги, кто и что поет, отвечал любезно:
— Право, я не посмотрел. Кажется, Пушкин или модный перед революцией Толстой, а поёт он, кажется, из книжки «Пчёлка».
Ванька Культяпый служил в отряде Шкарбанова. На посты командиров Шкарбанов выдвигал одиночек—героев на основе соперничества.
— Кто с отрядом в двадцать человек за полчаса заберёт вон ту деревню, того назначу командиром, — дал однажды задание Шкарбанов.
— Да я и один её заберу, — вызвался Культяпый.
И Ванька, действительно, единолично «взял» деревню: верхом переплыл реку, с красным флагом промелькнул по улице, стреляя из револьвера в небо, затем повернул лошадь обратно, и белогвардейцы, предполагая, что в деревню ворвался эскадрон, бежали из деревни. Культяпый стоял на берегу и размахивал красным флагом.
— Айдате, я деревню забрал!
Ванька немедленно был назначен командиром конного отряда.
С фронтов Ванька приезжал в Балаково за сотни километров верхом, чтобы проверить: не уступили ли местные советы власть мелкой буржуазии. По пути следования укреплял сельские советские аппараты. Никто не знал, были те «командировки» с разрешения командования или личной инициативой красного командира.
Узнав в одну из таких командировок, что Совет решил сформировать в городе конный красногвардейский отряд, Ванька за один день подобрал прочных и неустрашимых парней, организовал и возглавил отряд.
***
Культяпый с несколькими бойцами поспешно покинул Совет и вышел на пустынную улицу. Где быстрым шагом, где бегом по переулкам приблизились к площади перед Троицкой церковью.
На площади толпились крестьяне из окрестных сел, вооружённые вилами и топорами, горожане — некоторые с ружьями—дробовиками. Но больше всего было вооруженных солдат и офицеров, вернувшихся с фронта. Выступавшие жаловались на комиссаров, на продразвёрстку, на отсутствие товаров, на политику Советского правительства по монополизации хлебной торговли.
На паперти, у двери церкви, окружив бывшего городского старосту Ивана Васильевича Мамина, стояли именитые горожане.
Ближе к краю паперти одетый в старую офицерскую форму без погон мужчина лет тридцати пяти с красным, обветренным лицом, размахивал форменной фуражкой без кокарды и выкрикивал в толпу фамилии комиссаров. Одной рукой он за руку повыше локтя придерживал военкома Григория Чепаева.
— Граждане! — закончив перечислять фамилии, крикнул бывший офицер. — Комиссары от народного правосудия не уйдут. Вот вам первый арестованный комиссар. Пусть расскажет о том, кто и сколько грабил, и куда это награбленное делось! Пусть даст полный отчёт народу о так называемой деятельности своего Совета!
— Вешать! Вешать комиссаров! — кричали из толпы.
— Я дам отчёт только тем, кто меня избрал. Вы же, — военком кивнул в сторону стоявших на паперти, — не выборщики, а сброд. Товарищи! Мы боремся за счастливую жизнь для трудящихся! И она скоро наступит! Да, нам пришлось изъять излишки хлеба…
— Какие излишки?! — возмутилась толпа. — Всё выгребли подчистую! Сеять нечем!
— Но это была вынужденная мера, — старался перекричать толпу военком. — Потому что контрреволюция пытается задушить нас в центре, в Питере и в Москве, саботажем организовала там недостаток продуктов. Но, товарищи, народ верит в идею революции, в идею нашего вождя товарища Ленина. Зачинщиков ждёт трибунал!
— Сами душите революцию! — кричали из толпы. — Крестьян совсем задушили…
Культяпый пробился сквозь толпу и вскочил на паперть. Увешанный по поясу ручными гранатами, с перекошенным злобой рябым лицом под огромной барашковой шапкой, он выглядел устрашающе.
— Уйди, рыло красномордое! — осадил Культяпый офицера.
— Вот ещё один комиссар пришёл, — скривился офицер. — Хватит командовать, накомандовались уже!
— Заткни дырку, вырод гадючий! Чтоб в неё кто не плюнул, — огрызнулся Культяпый.
На площадь, напевая «Варшавянку», с красным знаменем вошла толпа рабочих—металлистов.
— Товарищи металлисты! — крикнул Культяпый, увидев рабочих с завода Маминых. — Граждане вы али простая сволочь? Вы что, собрались на митинг вместе с белогвардейцами устроить самосуд над комиссарами, которые бьются за вашу свободу? Я говорю: сволочи вы, а не люди! Вы позорите звание металлистов!
— Яшков пусть скажет! Он от портовых рабочих, от эсэров! — выкрикнули из толпы.
На паперть вышел пожилой грузчик Яшков. Он степенно откашлялся и разгладил длинную рыжую бороду. Толпа притихла, ожидая от него горячих слов, но разволновавшийся Яшков молча топтался на месте.
— Говори,
