шла к крыльцу дома, заменявшему трибуну.
— Долой комиссаров! — кричали из толпы. — Власть народу!
— Сам-то ты кто? Сэсэр, кадюк аль куманист тырнацинальный?
— Не эсэр и не кадет. Мы большевики. С коммунистами сами борьбу ведём. Сволочи они, коммунисты!
— Коль большевик, скажи слово…
На крыльцо выскочил молоденький солдат, высокий, стройный, в лихо заломленной папахе. Рука на перевязи, на груди белый крестик георгиевского кавалера.
— Теперь, товарищи и трудящие, всех буржуев мы к ногтю… Которы убегли -тоже достанем, как контриков! И теперь наша советска власть, котора коммунизм называется! Так что дожили! И у всех будет даже автомобиля, и сортиры в спальнях, и все будем жить… в ванных! Так что не жись, а едрена мать. Так что… все будем сидеть на пятом этаже и розы нюхать!..
— Вот она, сказка—явь.
— Не, сортир в спальнях не надобен, больно вонят!
— Наговорил, ровно киселя наварил: полна чашка, а хлебать нечего.
— Хоть есть нечего, зато жить весело.
— Не так живём, как хочется, а так, как бог велит!
— Шёл бы ты, солдатик, девок щупать — рано ещё тебе про жисть говорить!
— Я георгиевский кавалер! Я героически воевал, не то, что некоторые!
— Куда уж нам до тебя, героя, с шилом — да на медведя! Мы подвигов не совершали, при обозе ошивались… свиньям хвосты крутили — у всех теперь закручены!
Фронтовики откровенно потешались над георгиевским кавалером, рассказавшим про светлое будущее.
На крыльцо вылез солдат бывалого вида в шинели на голом теле. Подвинул молодого георгиевского кавалера, широко упёрся руками в перила. Набычившись, окинул взглядом стоявших перед ним.
Изрыгнув длинную, складную, как псалмы, ругань, перебрав скороговоркой всех божьих угодников и святителей до седьмого колена, припечатал врагов всемирной пролетарской освободительной революции многоэтажным матом с большим Петровским загибом, закурил.
Фронтовики захохотали.
— Вот так завернул! Без перца достало до сердца!
— Наш браток!
— Трава увяла на семь саженей вокруг!
— И не поперхнется, каналья!
— Меня нянька в детстве с печки уронила, с тех пор только на матерном языке и изъясняюсь, — похвастал сквернослов.
— Ты матерись, да по делу, а не из матерного антиресу! Зачем комиссары баб у нас отняли!
— Зачем отняли? А я скажу, зачем…
И солдат выдал стремительные каскады совершенно неслыханной, виртуозной, скабрезнейшей казарменной матерщины.
— Ты, браток, красиво говоришь, но как германский фельтфебель: одно гавканье — и ни слова по делу!
— У петуха — хвост, у дурака — форс...
Комиссар Новиков взобрался на крыльцо, отодвинул упирающегося матерщинника.
— Я скажу по делу!
— Долой комиссара! — закричали со всех сторон, едва Новиков заговорил.
— Совет народных комиссаров требует прекратить бузу под страхом предания контрреволюционеров военному трибуналу! Вплоть до расстрела!!!.. — пытался перекричать Новиков толпу.
— А не страшно, растак тебя в угодничков божьих и в апостолов. Теперь ничего не страшно. Будя, побаловали… контрицинеры.
Новикова дёргали за сапоги, пытаясь стащить с крыльца, но он уцепился в перила и упорно стоял на импровизированной трибуне, выпятив грудь с пришитой на правой стороне гимнастёрки георгиевской лентой. Несмолкаемый гул электризовал Новикова, он чувствовал покалывание в пальцах.
— Дайте ему слово, он тожа фронтовик!
— Окажите почтенье фронтовику!
— Таким фронтовикам почтенья, как стоптанному лаптю!
— Пусть скажет… Фронтовик!
Новиков понимал опасность своего положения и заметно волновался. Лица обозлённых фронтовиков прыгали и кружились перед его глазами, превратились в нечёткие кляксы с широко раззявленными в криках ртами.
— Товарищи! — Новиков сорвал с головы фуражку и, смяв её в кулаке, взметнул руку вверх. — Мировые гады шипят, а местные социал—демократы им подпевают. Мы, красногрвардейцы — фронтовики. И вы фронтовики. Вы за пролетарскую революцию, и мы за пролетарскую революцию. Но слуги буржуазии пытаются столкнуть нас и развязать братоубийственное кровопролитие!
— Правильно! Верно! — раздались одобрительные возгласы из толпы.
— Прихвостни буржуазии под масками радетелей подбивают вас выступать против советов, подзуживают, что мы отняли у вас проституток. Против советов рабочих и солдатских депутатов настраивают! Солдатских депутатов! А скольких солдат эти проститутки заразили нехорошей болезнью? А? Как они к жёнам приедут?
— Точно, — откликнулись из толпы. — Онуприенко хранцузскую болесть схватил, теперь со слезами по нужде отливает!
— Точно! И у нас было!
— Долой буржуазных подзуживателей! — воодушивился Новиков, почувствовав поддержку. — Долой проституток, разносчиков заразы! Мы, руководители совета рабочих и солдатских депутатов, просим вас заняться полезными делами. А с теми, кому делать нечего, кто подбивает народ на кровопролитие, мы разберёмся!
Толпа, потеряв интерес к митингованию, довольно быстро разошлась. У крыльца остались несколько руководителей, призывавших солдат не расходиться. Красногвардейцы легко арестовали их, и повели на дознание в Совет.
***
В штабе начальник уездной милиции Коломытов принимал взносы контрибуции от местных купцов и прочих буржуев.
Увидев приближающуюся к нему пожилую жену владельца мукомолки Семёнова, благодушно обрадовался:
— О! Семёниха пришла! Денежки советской власти принесла. Мы на эти денежки новую Россию строить будем.
— Строй, батюшка, строй Россию на наши денежки. Своих-то не припас, — грустно и согласно проговорила Семёниха, присаживаясь к столу Коломытова и вытаскивая из соломенного радикюльчика завязанную в узелок стопку денег.
— Я тебе не батюшка, а товарищ! — оборвал Коломытов Семёниху.
— Молодой ты ещё, старухе в товарищи набиваться, — вздохнула Семёниха.
— Твой-то мерзавец к Дутову утёк? Или куда? — язвительно спросил Коломытов, пересчитывая принятые деньги. — Ну, коль попадётся, не упрекай за преждевременную смерть...
Гемма, заканчивавший оформление проституток, спросил:
— Сколько там вас осталось?
— Трое, красавчик, — ласково ответила одна из женщин.
— Все барских кровей? — пошутил Гемма.
— Я не барских, — негромко отозвалась девушка, одетая явно не как проститутка, и совсем не накрашенная.
— И каких же ты кровей? — усмехнулся Гемма.
— Пролетарских.
— Как же ты… С ними-то связалась? Лёгкой жизни захотела? — упрекнул девушку Гемма.
— Я не с ними. Меня по ошибке забрали.
— Это дочка купца Мамина, — отвлёкся от своих дел Коломытов. — Пролетарских она… Её с парома вчера привезли, простушкой прикидывается. Нет бы честно сказать: я такая-то… Как же, надо врать… Не спроста она под пролетарское происхождение рядится. Явно контрреволюционный элемент! Ты, Автоном Кириллыч, разберись по—быстрому, да в расход её… Чую, засланная она!
В штаб вошёл коренастый молодой блондин в портупейных ремнях поверх скромной полевой гимнастерки без знаков различия, в сапогах и военной фуражке со звёздочкой — Сергей Парменович Захаров, военный комиссар города.
— Здравствуйте, товарищи. Кто тут засланный? — уловил он последнюю фразу Коломытова.
— Здравствуй, Сергей Парменыч, — ответил Коломытов, не отрываясь от журнала, в котором он считал и записывал какие-то цифры. — Да вот, дамочку вчера взяли на пароме. С той стороны, от Махина, видать, к нам шла. Прикидывается пролетарского происхождения, а её одна гражданка опознала как дочь купца Мамина. Раз прикидывается, знать, совесть нечиста, скрывает что-то от нас.
— Я не дочь купца Мамина, — упрямо возразила девушка. — Я Лиза Кузнецова, была прислугой у дочери Мамина, у Лиды. А приехала сюда из Самары.
— А как же тебя вместе с проститутками взяли? — скептически спросил Гемма.
— Меня не вместе взяли… — губы девушки задрожали, она едва сдерживала слёзы. — Меня на пристани тётка оговорила, за Лизу Мамину приняла. Я у Лизы в прислугах служила. Я зимой вместе с Мамиными уехала в Саратов, там… В общем, потеряла я их на вокзале. Попала в Самару. Оттуда в Хвалынск, из Хвалынска сюда. Мы жили в Сиротской слободе, я к маменьке ехала. А меня на пристани взяли…
Голос девушки дрожал всё больше.
Захаров внимательно смотрел на девушку и о чём-то напряжённо думал.
— А как же с проститутками оказалась? — спросил он негромко, как-то дружелюбно даже.
— Да не с проститутками я! — воскликнула девушка. — Их привезли, и меня привезли. Вместе и посадили!
Вытащив из рукава платочек, девушка утёрла глаза и нос.
— Вот что, Автоном Кириллович, — задумчиво произнёс Захаров. — Ты девушку-то сильно не обижай. Оформи документы, да переправь ко мне в военкомат. Я с ней разберусь чин—чином.
Собравшись уходить, он остановился.
— Да… Ты её на автомобиле отправь, чтоб лишние глаза не видели.
— К чему такой почёт, Сергей Парменыч? — удивился Гемма.
— Надо, Автоном Кириллыч, надо. На благо революции надо, поверь. И в автомобиле, чтоб без лишних глаз! — напомнил он, подняв указательный палец вверх.
= 4 =
Усадьба хлебного короля, как называли Анисима Мальцева, занимала почти весь квартал между улицами Никольской, Александровской и Новоузенской. В усадьбе стояли дом в традициях русского классицизма с элементами барокко, окружённый липовым садом, большой двухэтажный жилой корпус, двухэтажная каретная, гостиный и служебно—хозяйственный корпус, двухъярусные конюшни и хозяйственные строения, флигель, дом для управляющего, водокачка с артезианской скважиной, хозяйственно—механический корпус. В липовом саду прятался летний деревянный павильон — чайный домик, где хозяин потчевал деловых партнеров чаем с пирогами. В угловом павильоне размещалась домашняя моленная.
Брат Анисима, Паисий, выучившись до революции в московском университете, вернулся в родной город. Между Христорождественской и Николаевской улицами выстроил себе большой красивый дом с котельной, подвалом и мансардой. Поговаривали, что дома Анисима, Паисия и церковь соединял подземный ход, выложенный красным кирпичом. Зимой по этому подземному ходу якобы гнали теплый воздух от котельной Паисия к дому Анисима и к храму.
После революции усадьбу Паисия Мальцева конфисковали под комиссариат военных дел.
***
Военком Захаров привычно козырнул, размашисто, как в строю, прошёл мимо часового у входа, вошёл в здание.
— Тут девицу должны привезти из штаба. Привезли? — спросил дежурного красноармейца, торопливо подхватившего стоявшую у стены трёхлинейку с примкнутым штыком.
— Дык, в чулан я её, контру, запёр, — радостно сообщил солдат.
Захаров поморщился.
— Приведи её ко мне в кабинет. Только без грубостей.
— Есть, товарищ военком!
Прислонив к стенке винтовку, красноармеец вытащил из тумбочки связку ключей и заторопился в дальний конец коридора. Спохватившись, вернулся за винтовкой.
Захаров вошёл в кабинет, присел на край стола, опираясь одной ногой на пол, вытащил из глубочайшего кармана галифе кисет, задумчиво свернул козью ножку, закурил.
— Мда—а—а…
В дверь заглянул солдат, вошёл сам, втянул за руку девицу.
— Разрешите? — спросил с опаской.
— Зашёл уже, — буркнул Захаров. — Разрешения спрашивают, стоя за дверью.
Солдат растерялся, сделал удивлённое лицо, какое делают малые дети, не увидев в раскрытых
