ползая по головам взрослых, дети вопили от ужаса. Отдельные крики мужчин, женщин и детей смешались в общий рев толпы: «А—о—у…».
Выбили в вагонах стекла, осколки посыпались на головы. В разбитые окна стали совать мешки, узлы.
Лизу оторвали от Маминых, вышвырнули из толпы на пустой перрон. Лиза тыкалась в спины, как в глухую стену. Ни в щёлочку не пробиться.
Паровоз длинно заревел.
— Отходит! Отходит!
Лиза метнулась по перрону… Потерялась!
Лязгнули сцепки… Поезд дёрнулся назад…
— Отходит!
Лязгнули ещё раз. Вагоны двинулись вперёд, отряхиваясь от висящих на поручнях пассажиров. Люди как комья грязи отваливались от набиравших ход вагонов.
— Комендант! Где комендант! — закричали среди оставшихся. — У нас билеты!
Толпа кинулась в вокзал. Лизу закружили, понесли в вокзал.
Над головами, под потолком сизый пар. В полупустом зале ожидания снесены все столы и скамейки. На полу тела. Может спящие, может сбитые с ног, а может и затоптанные насмерть.
Комендант спрятался в комнате дежурного по станции. Дверь дежурного заперта.
— Давай коменданта! — ревели мужики, долбили руками и ногами в дверь.
Дверь приоткрылась, две винтовки зрачками дул уставились в глаза бушующих пассажиров:
— Щас на Самару подадут!
Лизу понесло обратно. У самого выхода так сжали, что дохнуть не могла. В глазах потемнело, ноги ослабли. Вздохнула, только когда выкинуло наружу, на перрон. В голове звенело, тело ныло, тошнота подкатила к горлу. Спина мокрая и зудит, точно отстегали крапивой.
Грязный, с заплатками на боках маневровый паровозик гонял по путям взад—вперёд товарные вагоны.
— Где на Самару?
— Обманул, сука!
—…в креста—бога—мать!
— Убить гада!
Но на смену маневровому паровозу по скользкому от замерзших нечистот пути пришел новенький, блестевший свежей краской большой паровоз, расписаный лозунгами и рисунками. Спереди — большая красная звезда, по тендеру надпись: «Да здравствует коммунизм во всем мире и дорогой Ильич, руководитель его!»
Вереница пассажирских вагонов вперемежку с теплушкамм подкатила к перрону вокзала.
— На Самару!
С воем и криком толпа шарахнулась к подошедшим вагонам. И Лиза в самой середине, не может противиться. Полетели через головы в вагон мешки и тюки. Мужики, сильные и ловкие, цеплялись за ручки, влезали внутрь. Лизу против её воли подняли на плечи, притиснули к вагонной двери.
Под колесом, у рельсов, лежал сшибленный старик с мешком. Тяжелая нога в сапоге наступила ему на лицо. Старик захрипел, выпустил пузыри изо рта… Лиза поняла, что ежели не проберётся в вагон, ляжет рядом с тем стариком. Рванулась вверх, попыталась опереться на что-либо ногой. Опереться не на что — она висела в воздухе, сжатая со всех сторон. Сзади помогали, напирали, поднимали выше. Вокруг хрипели люди, одежда трещала и рвалась, кто-то глухо стонал. Только бы локтем в лицо или глаз не заехали! Вопили намертво зажатые бабы. У одной изо рта пузырилась розовая пена, и глаза из шальных превращались в пустые, безразличные.
С ревом, лаем лезли в окна и на крыши.
— Садись на буфер, держись за блин!
На крышах мест не хватало — лезли верхом на паровоз.
Лиза хваталась руками за мужичьи головы, цеплялась за бабьи плечи. Мешок спас Лизу — не дал раздавить грудь, а то как та баба, пускала бы розовые пузыри на рельсах. Наконец выжали Лизу к двери и втолкнули в вагон.
Воняло немытыми телами, нестиранными портянками, раскалённым железом.
Довольно быстро народ перетасовался, утрясся, утихомирился. Мужики закурили, дети заплакали, бабы сетовали друг дружке про «худую жисть». Спящие храпели, курящие кашляли и плевали в проход. Раскаленная докрасна окопная печь то и дело потрескивала от неосторожных плевков. В вагоне стало дымно, угарно, душно…
Лиду пригласили на свободное место:
— Сидай, девка! Тут слободно. Утихомирили всех господ, теперь слободно… Все утрудящии теперь могут ехать, не возбраняется…
***
— Так я очутилась в Самаре.
— А чего в Балаково не вернулась?
— Не знаю. Растерялась. Да и денег не было. В мешке лежала одёжка Лиды, я на базаре кое—что продала, чтобы питаться. Сама переоделась, потому как после давки на вокзале порвано на мне было всё. По случаю устроилась работать в самарский Совет уборщицей. Потом белочехи город взяли. Расстрелов было — ужас сколько!
Почувствовав симпатию к Захарову, Лиза рассказывала ему всё. Да и слушал Захаров с сочувствием, как бы жалеючи девушку. Не допрашивал.
— Когда белочехи захватили город и пришли в Совет, меня один офицер, поручик… Из контрразведки, как потом оказалось, — Лиза стеснительно замялась, — чуть не снасильничал. Я закричала… Там как раз капитан шёл, штабс-капитан Максимов… Это я потом узнала. Я ему сказала, что дочь старосты Балакова Мамина. Он документы спросил, а у меня документов нету. Хорошо, в Совете случайно оказался купец Чемодуров, он к Маминым приезжал насчёт зерна. Мы с Лидой к ним в саду подходили здороваться. Вот я и назвалась ему Лидой Маминой. Мы же с Лидой одногодки, немного похожи. Он меня не узнал, но подтвердил, что я Мамина. Штабс-капитан меня потом к себе секретаршей взял работать.
— Это не тот ли штабс-капитан, который начальник штаба? — как бы между прочим спросил Захаров.
— Да, тот, — обрадовалась Лиза, словно они говорили об общих знакомых.
— И что ты у него делала в штабе?
— Я ж говорю — секретаршей работала. Приказы разные на машинке печатала…
— А где ты научились печатать?
— Так с Лидой! Лизу учили, а меня выучили. Я и по-французски могу говорить, за Лизу домашние уроки делала и с учителем втроём разговаривали.
Захаров хмыкнул, крутанул головой, уважительно посмотрел на Лизу.
— А ещё мы с ней ходили на курсы сестёр милосердия. Она-то больше на офицеров раненых глазела, а я перевязывать училась.
— Ты ещё и сестра милосердия?! — одобрительно воскликнул Захаров. — Слушай, да тебе цены нет!
Лиза смущённо глянула на военкома и покраснела от похвалы такого важного человека.
— Да-а… Тебе цены нет… — задумчиво повторил Захаров. — Цены нет…
Он прошёлся по кабинету, вернулся к столу. Поставил стул напротив Лизы, сел.
— Ну а какие приказы печатала у Максимова, помнишь?
— Ну… Кого на какую должность назначить, куда какой отряд послать…
— А куда отряды посылали? — встрепенулся Захаров.
— Да я уж забыла, куда и какие. Я ж не самарская, станции для меня чужие. Напечатала и забыла. А отряды… Ну, чехов посылали к Махину в Хвалынск…
— Махина запомнила фамилию?
— Я с ним даже встречалась! — похвасталась Лиза.
— Да ты что! — воскликнул Захаров и заинтересованно уставился на Лизу. — Это как же?
— Ну, я поработала у Максимова в штабе, и запросилась домой, в Балаково, узнать про родителей. Ну, как бы про Маминых, а на самом деле — про маму…
Лиза закрыла ладошкой лицо и всхлипнула. Утёрла платочком глаза, тяжело вздохнула, махнула ладошкой и продолжила:
— Он меня спросил: «Вернёшься?». Я ему честно ответила, что, если родителей не найду, вернусь. Если встречу родителей, то они меня не отпустят. Стало быть не вернусь.
— И он тебя отпустил? — поразился Захаров.
Лиза кивнула и улыбнулась застенчиво.
— Я же ему правду сказала.
— Ну ты, девка… — Захаров неверяще крутанул головой и развёл руками.
— Но он попросил пакет передать в Хвалынск, подполковнику Махину. Туда как раз пароход шёл с подкреплением. Пушку они ещё Махину прислали…
— Что за пакет, ты, конечно, не знаешь? — сожалеюще спросил Захаров.
— Почему не знаю? Знаю…
Захаров прямо оторопел от такой простоты девушки.
— Махин при мне его прочитал и сказал своему офицеру, что Максимов рекомендует им уничтожить пленных, которых в Хвалынске держали на барже. Офицер сказал, что много работы, а Махин — затопим, говорит, и никаких хлопот.
— Да, — опечалился Захаров. — Утопили они наших товарищей… Сволочи!
— Если бы вы знали, какие страсти мне приходилось печатать! — пожаловалась Лиза. — Расстреляно сто человек, расстреляно триста человек… На одной станции белочехи расстреляли тысячу с лишним человек! Однажды печатала приказ… Чтоб выпускали навстречу красным поездам паровозы. Чтобы крушение было… Это же ужас! Обречь на смерть людей, которые едут в поезде! Кровь-то ведь русская льется. Не чужая. И кто такое право дал, русским лить русскую кровь?
— Да, такая вот кровавая война, — Захаров тяжело вздохнул. Сидел, понурившись, будто от великой печали, покачивал головой, словно в подтверждение своих мыслей. — Мы воюем за новую жизнь, за простой народ. Они — за старую жизнь, за господ… Ты вот что скажи мне, Лизонька…
И так Лизе хорошо стало от теплоты, которую она почувствовала в голосе Захарова, что захотелось прижаться к груди военкома, и чтобы он обнял её, одинокую, защитил от всех бед и опасностей, такую она почувствовала нежность к военкому… И не очень он старый, лет на десять, похоже старше её… Разве это возраст?
— Ты вот, считай, выросла в семье Маминых, подругой дочки ихней была…
— Нет, Сергей Парменович, — перебила Лиза военкома, — подругой я ей не была. Прислугой была, ею и осталась. Точнее, она меня в прислугах до последнего держала.
Лиза невесело усмехнулась.
— Мне однажды, глупой, показалось, что я ей почти подруга…
Девушка погрустнела и задумалась.
— Прошлым летом к Маминым зачастил племянник купца Кобзаря. Юнкер, приехал к дяде в гости из Питера. Сдружились они с Лидой. Нет, до любовей дело не дошло. Так, развлекались вместе. Однажды Лида попросила меня разыграть молодого Кобзаря. Он, якобы, ей свиданку в саду назначил, а придёшь, говорит, ты. Лицо, мол, закроешь, послушаешь, что он скажет, а потом и откроешься. Вдвоём, говорит, над юнкером посмеёмся. Оделась я в её платье, пришла вечером в сад. Темно уже было. А он на меня и накинулся….
Лиза замолчала и, отвернувшись, тоскливо смотрела в окно.
Захаров тоже молчал, не решаясь потревожить девушку.
— Еле отбилась, — тяжело вздохнув, продолжила Лиза. — И то, потому что кричать что есть мочи стала. Он вроде как опешил даже. Испугался крика. Ты чего, говорит, дура… А ты чего, говорю. Ты ж сама, говорит, хотела. Ты дурак, что-ли, говорю. Когда это я и чего хотела? Лида, говорит, мне сказала, что ты спишь и видишь, чтобы под меня лечь… Я что, говорю, на гулящую похожа?
Лиза ещё помолчала, накручивая уголок платочка на палец.
— Вот такая она мне подружка, барынька. Отдала меня, как… Попользоваться.
— От зависти она так поступила, — убедительно проговорил Захаров.
— Какая у неё зависть ко мне может быть? — усмехнулась Лиза.
— Очень даже обыкновенная. Ты такая же красивая, как она. Но поумнее её будешь. И по—французски, небось, лучше её говорила, и юнкерок этот, да и другие, на тебя, думаю больше заглядывались, чем на барыньку. Вот она и взревновала.
— Заглядывались. Так я ж повода не давала! — воскликнула Лиза и умоляюще взглянула на Захарова.
Захаров не удержался и успокаивающе погладил девушку по голове. Даже не погладил, а едва коснулся волос. Лиза насторожённо напряглась, но не отстранилась.
— Ты, Лизонька, сейчас послушай меня… Очень важный к тебе разговор есть.
Захаров встал, поставил свой стул рядом со стулом Лизы. Сел близко, но не касаясь девушки. Закинул ногу на ногу, положил сцепленные пальцами ладони на колено.
Лиза чувствовала
