Война без героев

городских комиссаров слушать! А мы пока… — мужик выдвинул вперёд нижнюю челюсть и звучно поскрёб горло, — закусим с дороги чем бог послал.
Сели за сбитый из строганых досок тёмный, но чисто выскобленный стол. Хозяин вытащил из шкафчика ополовиненную четверть самогона, размякший в тепле шматок солёного сала, чёрный хлеб, три головки лука. Порезал всё, налил в гранёные стаканчики.
— Ну, чтоб не было войны, — поднял кверху стакан, чокнулся с комиссарами, перекрестившись выпил, как воды хлебнул.
— Хорошо бы, — согласился Коломытов. Выпил сморщившись.
Матрос выпил с недовольным видом, буркнул:
— Как её татары пьют?
Сочно откусили от луковиц. Положив по ломтю сала на хлеб, закусили.
Неторопливо покурили.
— Ну, пошли, что-ли, — предложил мужик. — Народ подошёл кой—какой. А кто не подошёл, потом подойдёт.
Вышли на крыльцо.
Коломытов коротко рассказал о текущей обстановке в стране.
— Товарищи крестьяне! Буржуи, желающие вернуть старые порядки, вернуть царя и продолжить эксплуатацию трудящихся, подняли мятеж. Их поддерживают чехи—словаки, которых советская власть пустила с германского фронта через нашу страну ехать домой, и которые предали дело Интернационала…
— А он, Тырнацинал этот, сам-то каких кровей будет? С Лениным он, аль с Троцким? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Мы, представители советской власти, — продолжил Коломытов, не обратив внимания на провокационный вопрос, — под руководством предводителя всех трудящихся мира Владимира Ильича товарища Ленина боремся за свободу и счастье всего трудового народа! За ваше счастье, товарищи крестьяне!
— Да здравствует советская власть! — радостно отозвались из толпы.
— Товарищи комиссары! Поезжайте домой и скажите рабочим: мы с вами! — крикнула женщина из первого ряда. — Мы хотим, чтобы наши мужики не воевали, а землю пахали!
— Правильно! — поддержали товарку другие женщины.
— Видишь, как всё просто, — повернул голову к Задорнову и негромко похвастал Коломытов. — Главное, достучаться до души крестьянина.
— Да здравствует советская власть! Долой продразвёрстку! — воскликнула другая женщина.
— Долой продразвёрстку! — подхватили женщину сельчане.
— Вы тут здравицы кричите, а это они придумали продразвёрстку, это они назначили себя уполномоченными, ездят по деревням и отбирают у вас хлеб! — выскочил из толпы мордастый мужик и угрожающе затряс кривым пальцем в сторону комиссаров. — Сейчас они успокаивают вас, а осенью приедут с продотрядом и отнимут весь хлеб, как отняли прошлой зимой! Роспороть им животы и насыпать хлеба, чтобы наелись досыта!
— Точно! Продразвёрстку комиссары придумали! Даже при царе не было продразвёрстки! Вспороть их!
Настроение сельчан моментально повернулось с благожелательного на кровожадное.
— Подожди животы пороть… Надо заарестовать их и разобраться как следоват! — поднял руку угощавший комиссаров начальник штаба. — Животы пороть дело нехитрое. Да тока комиссар не свинья. Это свиней тока под новый год режут, когда морозы устоятся. Комиссаров можно сегодня, а коль не к спеху — хошь завтрева.
— Расстрелять их!
— Расстрелять — дело нехитрое. Помаракувать надо…
Не успел матрос Задорнов выхватить маузер из кобуры, как на него навалились дюжие мужики, заломили руки за спину.
Отвели и заперли в пустой амбар, тут же на задах «штаба».
— Так-то вот тебе… Просто… Достучались до души… — ворчал матрос Задорнов. — Ох и здоровые, черти! Как медведи! Чуть руки не повыламывали.
— Баба, дура, про продразвёрстку кричать стала, — оправдывался Коломытов. — Не она, ехали бы мы уже дальше.
Водили в штаб сначала Коломытова, потом Задорнова. Вопрос задавали один:
— Зачем приехали? Выведать про хлеб, чтобы потом вернуться с продотрядами?
К вечеру подпившие сторожа стали кричать в дверь:
— Комиссары! Сейчас мы подожгём амбар и пожарим вас!
— Поджарят ведь! Пропадём ни за понюшку табаку, — затосковал Коломытов. — Примем смерть на костре, как еретики в стародавние времена.
— Как поджарят? Амбар кирпичный, крыша железная, — скривился презрительно Задорнов. — Ты уж, товарищ Коломытов, подожди отходную петь. Со страху ведь и в штаны напустить можно.
Матрос прошёлся по амбару, попинал стену.
— Крепкая, сволочь. Такую лбом не прошибёшь. Для себя делали.
Задрал голову, стал рассматривать крышу. Потолка нет, железо на крыше просматривалось хорошо. В одном месте, ближе к карнизу, старые листы, видать, сильно проржавели, и солнечные лучи прорезали сумерки амбара сквозь дыры.
— Ну что, товарищ Коломытов, — обрадовался матрос. — Ежели нас с тобой до вечера не расстреляют, по—темну мы десантируемся с этой баржи!
Народно—показательный расстрел им обещали на следующий день, потому как вечером у крестьян много дел по хозяйству.
— Полундра, товарищ Коломытов! Свистать всех наверх, — скомандовал матрос Задорнов, когда стемнело. — Становись—ка у стены, а я тебе на плечи, да на ту рею—балочку залезу.
— А я? — испугался Коломытов, что матрос оставит его.
— А тебе ремень спущу, да подтяну на ремне. Ты же меня не вытянешь наверх?
Да, тощий Коломытов не смог бы поднять наверх похожего на борца матроса.
— Упирайся руками в стену, — скомандовал матрос.
Коломытов упёрся, будто хотел сдвинуть стену.
Матрос вспрыгнул ему на спину, передвинулся на плечи.
Малосильный Коломытов со стоном ухватил руками за жёсткие ботинки матроса и сел на корточки.
— Поднимайся! Поднимайся, сто чертей тебе в трюм! — зло шипел матрос.
— Не могу, — простонал Коломытов.
— Жить хочешь — смоги!
Превозмогая себя, Коломытов поднялся.
Матрос ухватил руками балку, изогнулся и зацепил её ногами. С кряхтением сел на балку, как на рею парусника. Подвинувшись к краю крыши, ударом кулака прошиб ржавый лист железа.
— Тихо ты! — зашипел снизу Коломытов.
Матрос легко расширил дырку в крыше, высунулся наружу и огляделся.
— А меня? — жалобно попросился Коломытов.
Матрос опустился на корточки, наклонился с балки вниз, протягивая Коломытову свёрнутый петлёй брючный ремень:
— Куда ж я без тебя, товарищ Коломытов? Матросы своих в беде не бросают!
С трудом втянул Коломытова на балку.
— Какой же ты неуклюжий! Со стены прыгать придётся.
— А заметит кто?
— Вроде никого нет, я слушал.
— А если внизу что? Расшибёмся…
— Ну, это уж как повезёт.
— А ты меня на ремне опять спусти, всё ж пониже будет.
Распластавшись по крыше, Задорнов дал Коломытову в руку ремень. Коломытов вперёд ногами опускался вниз.
— Держи… Держи!
Коломытов сорвался… Ремень сильно дёрнул Задорнова за руку. Задорнов что есть сил держался одной рукой за край дыры в железе, второй рукой старался не отпустить ремня. Вдруг ремень освободился… Послышался глухой удар, непонятный треск, стон…
— Коломытов… Коломытов! — зашипел матрос. — Ты живой?
Коломытов сдавленно застонал.
— Левее… прыгай, — подсказал он сквозь стоны. — Справа кол какой-то… От забора, похоже…
Задорнов прыгнул левее. Как ни готовился, но приземлился очень жёстко. Полежал некоторое время, со стоном встал.
— Ты где, Коломытов?
— Здесь я, — едва прошептал Коломытов. — Боком сильно ударился. Похоже рёбра сломал.
— Идти сможешь?
— До ихнего штаба к обеду добреду. Ежели поможешь.
Задорнов нашёл в потёмках Коломытова. Осторожно пощупал его бок. Коломытов застонал. Задорнов почувствовал, что ладонь стала мокрой. Понюхал руку. Пахло свежей кровью.
— Ладно, на закорках понесу. Держись за столб.
Он помог Коломытову встать. Повернувшись к нему спиной, присел.
— Залезай.
Коломытов тяжело привалился грудью на спину матроса, обхватил его руками за плечи, ногами за пояс. Матрос подхватил бёдра Коломытова руками.
— Полундра!
Ночь была пасмурная, безлунная. Из деревни вышли без проблем.
К утру добрели в Балаково.

Коломытова отвезли домой, потому что ни больницы, ни госпиталя для солдат не было. Он с трудом дышал, сплёвывал кровью. Его душил кашель, но кашлять из-за сильнейшей боли в боку не мог.
Привезли доктора.
Доктор обмыл рану на боку, дал какие-то таблетки от кашля. Велел послать кого—нибудь к себе домой, привезти подушку с кислородом.
Когда привезли, предупредил:
— Это единственная. Больше нету и взять негде. Давайте дышать, только когда будет сильно плохо.
Вручил сиделке два порошка.
— В обед и к вечеру дадите. Это обезболивающее.
— Дай ещё. Жалко, что-ли? — потребовал Коломытов шёпотом, не открывая глаз.
— Не жалко. Это кокаин. Чаще нельзя, заснёте и перестанете дышать. Помрёте.
— Нет, помирать не надо. Дела есть… — прошептал едва слышно Коломытов.
— Я к вечеру вас навещу, — пообещал доктор.
Вечером доктор приехал.
— Ну—с, батенька, как мы себя чувствуем? — спросил бодро, подходя к кровати пациента.
«Батенька» чувствовал себя плохо.
— Что у меня, доктор? — спросил Коломытов.
Дышал комиссар тяжело, в груди у него хлюпало и хрипело, губы были окрашены свежей и запёкшейся кровью.
— Рёбра поломаны, ребром повреждено лёгкое, внутреннее кровоизлияние…
— Какие у меня перспективы? Говори всё, как есть, доктор. Мне надо знать, к чему готовиться. Сдавать дела или планировать работу на будущее. Я смерти не боюсь, привык смотреть ей в глаза. Так что не стесняйся.
— Скрывать не стану, — посерьёзнел доктор. — Положение тяжёлое, но, принимая во внимание вашу молодость, при хорошем уходе будем надеяться на благоприятный исход. Ну а я, как говорится, приложу все усилия.
— Приложи, доктор, приложи. Ты уж постарайся, а то лезет всякое в голову. Я вот, завещание даже сегодня написал...
— Ну что вы, батенька. Умирать вам еще рановато! — как-то неискренне возразил доктор.
— Да я умирать не собираюсь. Так, на всякий случай!.. Тебя, доктор, я в завещании тоже не забыл...
— Меня? — поразился доктор.
— Тебя. Написал, чтобы расстреляли, ежели помру. Так что, лечи, доктор. А то знаем мы вас, бывших. Так и норовите уморить комиссаров!..

= 8 =

Товарищ Шкарбанов прислал с фронта балаковскому Совету подарок: трёхдюймовую пушку, отбитую им у уральских казаков, и сто снарядов к ней.
«Берегите. Это дорогой инвентарь», — наказывал товарищ Шкарбанов в сопроводительном письме.
Балаковские комиссары отнеслись к подарку бережно. Потому как артиллеристов у Совета не было, пушку закатили в сарай, заперли и поставили у сарая часового.
Но вскоре произошло отрадное событие. В Совет пришёл инвалид германской войны, вызвался стать бомбардиром—наводчиком и взялся обучать артиллерийскому делу необходимую прислугу при орудии из числа красноармейцев.
Пушку вывезли за город для производства опытов. Опыты дали положительные результаты. Пушка стрельнула громко, далеко впереди всплеснул разрыв.
Инвалид—бомбардир научил прислугу подавать снаряды и заряжать пушку. Затем орудие притащили в город и выставили на улице у входа в здание Совета.

К городу со всех сторон подступали отряды контрреволюционеров. Восстанцев, как их называли в народе. То и дело на окраинах раздавалась стрельба разной интенсивности. Но люди привыкают ко всему — привыкли и к стрельбе.
Комиссары много заседали, решали сложные вопросы самообороны. Решали с размахом, будто имели в своём распоряжении тысячи штыков.
— Охватить справа и ударить в тыл…
— Не сможем, сил не хватит.
—