нам о молодёжи заботиться? Отцы—деды наши — корни наши, основа наша, крепость земли нашей. Мы — ствол, на котором всё стоит и кверху тянется. А дети — ветки мелкие и листья, от нас растущие и нас продолжающие. Чем больше ветвей — тем выше и сильнее дерево.
Старик поелозил, устраиваясь поудобнее. С лица его спала пелена безнадёжности, глаза наполнились мыслью.
— Взять, к примеру, мой род. Во времена Петра Первого опальные казаки во главе со Степаном Бокурой, личным охранником гетмана Мазепы, подались возить соль с озера Эльтона. Предки Кобзаря и Бокуры основали хутор Новые Бокуры, потом он стал Покровской слободой, а теперь большевики переименовали его в честь своего вождя в Энгельс. Прапрадеда моего, бывшего атамана Покровки, Пугачёв повесил. Сто лет спустя в память об убиенном предке дед мой, Василий Георгиевич Кобзарь, построил Иоанно—Богословскую церквь в Балакове. Потому что заботился о памяти по предкам своим. Человек, не помнящий предков своих, подобен перекати—полю: куда ветер дунет, туда покатится. Пустой это человек.
За разговорами с доброй девушкой старик ожил. Потянулся за кружкой с молоком. Лида подала ему кружку. Старик сделал глоток, улыбнулся, мимикой показал — вкусно, мол. Продолжил рассказ:
— В девятом году, помнится, я купил для своего имения заграничный трактор. Да—а… Трактор английской фирмы «Рустон». Поехали смотреть, как аглицкая машина пашет. Я с женой, Яков Василич, брат вашего папеньки с помощником… Подъезжаем к полю на бричках. Смотрим издали: огромная дымящая машина, похожая на большой локомобиль, не может взобраться на небольшой пригорок. Подъехали. Механик—англичанин, злой и грязный от копоти, нефти и пота, нещадно ругает Россию: «Азиатский почв… совсем плёхо… Хорощий трактор нельзя пахать такой почв!».
Яков Василич осмотрел трактор, подошёл ко мне, грязные руки вытирает белым платочком:
— Иван Иваныч, дорогой, зачем ты такой трактор купил? Тяжёлый, неуклюжий! Вес полтыщи пудов, обслуживание сложное, пользы — на золотник.
Я растерялся. И правда ведь, не думал, какой трактор покупать. Велел приказчику купить, он и купил. Вроде как для форсу перед другими господами — заграничная машина в образцовой усадьбе.
— Нам нужен трактор простой, чтоб мужик мог им сам управлять, без механика. Чтоб надежный был, чтоб не стоял в ремонте, работал и пыли не боялся, — говорит Яков Василич. — Трактор должен быть сильным и легким, чтоб по мосту мог проехать и в луже не застрять. И работать должен на нефти. Мы на заводе как раз и подходящий для этого двигатель собираем, «Русский дизель». Хорошо бы трактор на гусеницы поставить, — говорит. Потом подумал, и возразил себе: — Нет, для гусениц нет пока металла, чтоб сделать ее долговечной. Песок и земля быстро износит шарниры, а русский трактор должен быть долговечным. Ты бы сказал, — говорит, — я б тебе в два года сделал трактор.
— И ведь сделал! — восхитился Кобзарь. — Создал опытные образцы двух «Русских тракторов» — так он назвал образцы. Они были готовы уже в конце двенадцатого года.
Старик ещё раз пригубил молоко, подал кружку Лиде. Лида поставила кружку на стол.
— Он ведь у нашего Федора Абрамовича Блинова в учениках ходил после того, как приходскую школу окончил и поработал в учениках у кустаря лудильщика. Научился чайники, кастрюли, домашнюю утварь чинить. Потом к Блинову пошёл. А Фёдор Абрамыч первый в мире трактор придумал на гусеничном ходу! Первый в мире! Такие вот у нас умельцы в Балакове. А Яков Василич свой трактор придумал. Простой и сильный. И за славу России душой болел. Ведь не назвал трактор в свою честь… Скажем, «Мамин трактор». Назвал во славу России: «Русский трактор»!
— Всё забыли, всё порушили! — тихо проговорила Лида. — Везде — только разруха и зло!
— Есть и добро. Просто оно тихое и незаметное. Помни добро, Лидушка, а зло забывай. И тогда Божьего добра станет в мире больше, а людского зла меньше.
Старик с трудом встал с кровати, стал у стола, опёршись о край кулаками.
— Постою, а то засиделся…
Вздохнул и, вернувшись в прошлое, продолжил рассказ:
— Федор Абрамович помог Яше поступить на завод к немцу Гильденбрандту. Пароходы немец строил. И ведь какой головастый Яшка был! Умудрился сделать действующую модель парохода. По выходным, ночами пилил—строгал. Однажды сидят они, рассказывал потом, в укромном уголку с друзьями, модель эту рассматривают. А тут инженер Минклейн подкрался, забрал модель. Через час Яшу позвали к хозяину в кабинет. «Дас ист дайне арбайт?» — спрашивает. Твоя, мол, работа? «Гут, — говорит, — гут». Хорошо, мол. Дал Якову три рубля, а модель оставил у себя.
Это потом твой батюшка с дядей стали владельцами заводов и прочее… А по рождению-то они мещане. Семья была многодетная, жизнь нелёгкая. Иван с Яковом летом ко мне нанимались работать. Дед твой ведь у моего отца в имении управляющим работал. Да папинька тебе, наверное, рассказывал…
Поработал Яков у немца, набрался опыта и в старой кузнице открыл небольшую мастерскую: «Слесарно—механическая мастерская Я.В. Мамина». Нанял кузнеца и молотобойца. А по механической части сам работал. В армию его не взяли, медицинская комиссия забраковала. Женился на дочери балаковского крестьянина, Оленьке Безгузовой. Шустрая, красивая была она в молодости! Да и сейчас Ольга Ивановна красавица.
В девяносто седьмом, кажется, году Яков изобрел пожарный насос. Документально оформил изобретение, чин чином, как положено.
Папенька твой, Иван, помоложе Якова на два года. Он тогда учился в Саратове на инженера. Башковитый был, не хуже Якова. Помог я ему выучиться. Помозговали братья и решили открыть свой завод. Кредит взяли. В девяносто девятом году заложили деревянные цеха, на окраине Балакова, рядом с хлебной площадью. Чугунолитейный механический завод братьев Якова и Ивана Маминых.
Перед самым рождеством девятьсот второго года Яков Васильевич собрал опытных рабочих.
— Ну, начнем, что ли, лить двигателя? Лиха беда начало… Не хуже иностранного сделаем свой, русский.
«Русский дизель» начали выпускать. Потом локомобили. И ведь пошли русские двигатели! Экспонировались на российских выставках, получали серебряные медали! На промышленных выставках в Брюсселе, Милане, Париже, Лондоне удостаивались золотых медалей. Двигатель получил высшую награду — медаль «Гран—при» в Лондоне!
На завод для практики приезжали студенты Московского высшего технического училища и Петербургского технологического института. Студентов Яков Васильевич брал на свое содержание.
Да—а… Сколько добра твой батюшка и дядя сделали для города! Это ведь благодаря хлопотам Ивана Василича Балаково получил статус города. А статус города — это городская казна. Пожарное депо построили и полицейский участок, больничку открыли…
— Вы не меньше, Иван Иванович, для города сделали. А может и больше.
— А как же нам за Отечество не болеть? — удивился Кобзарь. — Отечеством человек крепок. Отцы наши и деды, дела наши в прошлом и настоящем — всё это наше Отечество. И чем крепче мы помним отцов наших и дедов, всех предков, чем крепче помним о славных делах земляков наших, тем крепче на земле стоим. Не сломают нас ураганы. Неправильные песни нынешние властители поют. Ну что это такое: «…мы старый мир разрушим до основанья…»? Только безголовые рушат построенное. Всё у них — на свалку истории. Буржуазное, мол, плохое… Дома — буржуазные, книги — буржуазные, картины — буржуазные… А это культура, наука! Она — для всех людей, кто хочет учиться! Вон, Паисий Михайлович Мальцев, мог бы жить в Балакове, никуда не ездить, не учиться. Ходил бы на хуторе в грязных сапогах, пьянствовал да крестьян плёткой гонял. Деньги есть, зачем ему учёба? Нет, он выучился в Московском университете, с Чеховым и Гиляровским общался! Собирал древние книги, рукописи… Даже в Москве считался образованнейшим человеком! А культяпые? Зачем им книги? Приехали комиссары, сочли, что кубическая сажень древних книг горит не хуже дров, приписали сжечь библиотеку. А ведь книги — это собрание мудрости человеческой! Это описание истории людской! Слава Богу, нашёлся умный человек, написал в губернию, спасли библиотеку…
***
Сидя у окна в своей комнате, Лида скучающе смотрела на улицу.
Отряд Шкарбанова вернулся из очередного похода.
Под берёзами у каменной стены дымила походная кухня. Зеленые обшарпанные пулеметы, словно приготовившиеся к прыжкам кровожадные собаки, сидели на окованных железом фурманках.
Красноармеец из ведра обливал колёса водой, чтобы не рассохлись.
Белозубые, чубатые кавалеристы, бряцая шпорами и ножнами казачьих шашек, толпились под окнами у коновязи, весело и громко переговаривались. На всадниках сплошь широченные ярко—красные галифе — краснее крови — и лохматые черные папахи, пристегнутые ремешком под подбородком, чтобы на галопе не срывало ветром. Такие папахи в Балакове звали «шарабановками» — по имени командира красного эскадрона бывшего вахмистра Шарабанова, великого придумщика и щеголя. Некоторые кавалеристы на чёрные или синие штаны нашили лампасы из золотой парчи. Знатный материал добыли недавно — сняли и раскроили на полосы и на штаны церковный иконостас.
Густо пахло конским потом, продегтяренной ременной сбруей, пылью, пороховым нагаром, степью, кизячным дымком, вянущим сеном и полынью.
Лошади звенели недоуздками у коновязи. Тоненько и призывно заржала кобылица. Горбоносый, злой как черт, жеребец с сухими, мускулистыми ногами и тонкой шеей укусил широкозадого коротконогого мерина за спину и сердито заржал. Мерин испуганно затопотал копытами.
Молодой темноглазый, с пышными усами кавалерист в поношенном френче с большими карманами щелкал себя по щегольскому сапогу плетью, весело и громко что-то рассказывал соратникам. Грудь его перекрещивала новенькая, из скрипучей кожи портупея, на поясе висели украшенная серебром шашка и наган в кобуре. На шее болтался бинокль в чехле. Из-за плеча торчал короткий кавалерийский карабин. Увидев у открытого окна девушку, кавалерист ловко, как в цирке, выхватил из-под руки карабин, передёрнул затвор и прицелился в девушку. Лида непроизвольно отклонилась за косяк.
— Пу! — клоунски изобразил голосом выстрел шутник.
Друзья победно захохотали.
Вдалеке, по немощёной, заросшей травой улице, ведущей к Волге, обычный в этих местах ветер поднял пыль. Из пыли, постепенно приближаясь вырисовались две фигуры: мужская и женская. Ванька Культяпый вёл в военный комиссариат Ольгу Николаевну, жену Кобзаря. Ольга Николаевна несла узелок.
Мужу что-нибудь принесла, догадалась Лида.
Откуда-то из-за угла послышался механически ровный и слаженный строевой топот многих ног. Плотно сбив ряды, в сторону пристани ушла зеленая пехотная рота. Загорелые потные лица, красные звездочки над козырьками и сизая гребенка штыков над головами. От роты пахнуло махоркой, потом, волглой шинелью и чем-то еще мужским.
— Не пыли, пехота! — заорали кавалеристы и беззаботно заржали.
Весёлая голубая вывеска «Статский и военный портной И.Я. Лаптев» на угловом доме висела неуместной декорацией давно окончившегося спектакля.
Шатровый дом булочника Челышкина страдал выбитыми окнами. Дорога
