Надо согласовать дальнейшее передвижение отряда.
Подошёл дымящий, фыркающий густыми облаками паровоз «030». Утомлённый сорокалетней службой, вскрикнул басисто. Без стеснения боднул состав из теплушек и товарных вагонов. От вагона к вагону прогрохотали сцепки.
Из теплушек пахло больным потом и пеленками. Из-под вагонов густо воняли растоптанные испражнения. Вдоль путей валялась картофельная шелуха. Тощий пёс под колесами лизал банку из-под «Corned Beef» — английских мясных консервов.
На запасных путях казаки грабили брошенный эшелон без паровоза.
Пробежали бабы в мужичьих сапогах с мешками на плечах. Толкаясь и сверкая белыми ляжками, полезли в товарный вагон.
В разных местах верещали свистки сцепщиков.
Шагах в тридцати от Лиды и Росина стояла группа казачьих и пехотных офицеров, от них доносился приглушённый разговор.
Молодой поручик удивлялся:
— Нам не раз приходилось наступать после кавалерии. Меня всегда интересовало, что среди убитых нет обезглавленных. Иногда видел прекрасные удары: череп рассечён, руки отрублены, а вот отрубленных голов не видел. Сила удара слабая?
— Чтобы отрубить голову, не требуется слишком сильного удара, — с интонациями знатока пояснил есаул, мужчина крепкого телосложения лет тридцати пяти, в папахе и бекеше на меху, с саблей в потёртых ножнах. — Результат зависит от положения и сноровки. Конный противник всегда нагибается, поэтому горизонтальный удар невозможен. Пехоту мы рубим сверху вниз. При случае я мог бы показать, как рубят голову, но вряд ли среди вас, господа, найдутся желающие помочь мне. Шучу. А на соломенных манекенах, думаю, демонстрация будет неинтересна.
— Сделаем мы вам случай, — улыбнулся поручик и быстро зашагал куда-то.
Скоро он вернулся в сопровождении крепкого парня в старом пиджаке и белой полотняной рубахе, в полосатых штанах, заправленных в шерстяные носки, и в лаптях. Через плечо парень нёс холщовую сумку, с какими артельщики ходят на заработки в город. Через другое плечо допотопная берданка, очевидно, времен Турецкой кампании, совершенно невероятного калибра.
— Вот случай, который вы только что упоминали, — поручик с улыбкой обратился к есаулу. — Пленён в последнем бою. Из этого вот орудия стрелял в наших, — поручик кивнул на древнее ружьё и спросил: — Много убил?
— Откуда будешь, земляк? — спросил пленного штабс-капитан и предложил папироску.
— Воронежские мы, — почти весело ответил русый бородач, полупоклоном поблагодарив офицера за папироску. И оправдался, чтобы к нему отнеслись снисходительнее: — Мы в вас не стреляли, всё вверх.
Есаул встал за спиной пленного, вытащил саблю. Кивнул на дуло ружья: мешает, мол.
— Смотри, какие им большевики орудия выдают!
Офицеры сняли с плеча арестованного допотопное ружьё и, отступив чуть назад, с интересом рассматривали оружие и вытащенный из магазина патрон:
— Вот это калибр! Чуть меньше, чем у пушки Гочкиса.
— Летит, гудёт, что твой шмел, — радостно похвастал пленный.
— Когда же, воители, вас мобилизовали? — спросил у бородача подпоручик.
— Да вот два месяца уж как. Пары пахать, озимые сеять бы, а я тут...Хорошо, что живой, а то комиссар всё кричал: белая гвардия, значит, это вы, выходит, каждого сдавшегося в лоб… А тут тебе уже и закурить дали, а то я три дня без курева. А вестимо, что ему скажешь, комиссару-то? Он тебе это, значит, в рыло наган, да кричит, так тебя и так, у меня мандат… Что ему ответишь? А мы, мобилизованные, куды погонют, туды идем.
— Да, — согласился поручик. — Если он тебя мандатом да наганом, тут разговор плохой. Ну, теперь, Бог даст, мы их помандатим.
— Уж ба кончалось это всё, — уныло вздохнул пленный.
— Кончится, земляк. Для тебя скоро кончится…
Есаул за спиной пленного стал поудобнее. Кривая сабля блеснула-полоснула… Отработанным горизонтальным ударом есаул словно провёл саблей между головой и плечами пленного.
Лида увидела мелькнувшие, как нарисованные на мячике, расширенные то ли в удивлении, то ли от боли глаза, затем взгляд прилип к толстой шее стоящего пока обезглавленного тела. Шея вдруг сократилась до размеров кулака, из неё свистанул алый фонтанчик, из шеи выперло горло, набранное из белых хрящей, и полилась черная кровь. Тело упало, мелко задёргавшись, потом словно обмякло, продолжая подёргивать конечностями.
Лиду стошнило, она упала без чувств.
— Это что, — без всякой злобы сказал хорунжий, продемонстрировав хороший удар. — Вот чтобы разрубить человека от плеча до поясницы нужна сила.
Он вытер шашку о подол рубахи казнённого, окрасив её в алый цвет.
Костя грязно выругался, метнув ненавидящий взгляд на «эксперементировавших» офицеров, подхватил Лиду на руки, отнёс подальше, чтобы не было видно офицеров и лежащего на земле трупа.
— Ты одна здесь не ходи, — хмуро предупредил Лиду Росин. — Казаки иногородних не любят. Мужика запросто обидят, а уж девушку или молодую женщину… По рукам пустят — виноватых не найдёшь.
— Они же сами здесь иногородние! — воскликнула Лида. — Это же не территория Уральского войска.
— Им без разницы, территория, не территория. Все неказаки для них иногородние, всех они считают ниже себя.
— Ладно. Только… — Лида замялась, — мне нужно отлучиться.
— Я ей — «не ходи», а она — «отлучитсья»! — возмутился Росин.
— Да мне… По нужде, — буркнула недовольно Лида.
Росин оглянулся.
— Вон кусты. Иди, а я неподалёку посторожу.
— Ну что ты… Неудобно!
— Лида!.. Господи, война идёт! Неужели ты не понимаешь, Лида! Не до удобств теперь!..
— Костя!.. Не об удобстве речь. Не могу я так! Не мо-гу-у! Ну… Природа не позволяет!
— О господи… — подпоручик беспомощно оглянулся. — Ну куда ж ты пойдёшь?
— Вон там я туалет видела. Вон, половинка стены виднеется.
Лида показала вдоль путей, где из-за складского помещения выглядывал кусочек кирпичной стены маленького сооружения.
— Какой там, к чёрту, туалет, — проворчал подпоручик. — Завален чем-нибудь, или загажен до невозможности… Ну пошли.
— Нет, я одна. Ты здесь постой. Это же недалеко.
— Ладно, — недовольно проворчал подпоручик. — Кричи, если что.
Лида пошла в туалет.
Когда-то бывший дамским, туалет был до невозможности загажен.
***
Штабс-капитан Кобзарь прибыл на станцию Деркул на бронелетучке.
Есаул Бородин, которому штабс-капитан «подарил» авторство плана уничтожения красного бронепоезда и отряда красной пехоты при нём, буквально ошалел от счастья и не знал, как угодить своему щедрому гостю.
Штабс-капитан же мыслил холодно и расчётливо. Поговорив с несколькими путейцами и пригрозив им повешением на семафорах за сотрудничество с красными, он выяснил, что где-то на путях стоит мотодрезина. Сделать из неё бронелетучку, то есть, навесить металлические борта, которые не могли пробить винтовочные пули, было делом технически несложным. Хоть и с трудом, но нашли необходимое для поездки в Деркул количество бензина. Отыскали солдата, умеющего управлять мотодрезиной. Ну и для охраны, так сказать, есаул отрядил нижнего чина и урядника — бородатых казаков с внимательными глазами, которые в основном следили за окружающим, а не «ели начальство», как того требовал устав. В общем, казаки были довольно бандитского вида, и штабс-капитан согласился с есаулом, что это хорошая охрана.
В Деркул прибыли без проблем. Солдат загнал мотодрезину в тупичок, чтобы не мешать проезжающим и маневрирующим составам, а штабс-капитан в сопровождении казаков отправился искать начальство, чтобы узнать диспозицию и возможность дальнейшего движения в Уральск.
Пробрались под двумя стоявшими составами, вышли на перрон.
Штабс-капитан отряхнул шинель от мусора, вытер руки относительно чистой тряпицей, заменявшей ему носовой платок, огляделся, прикидывая, куда идти дальше. Справа вдалеке виднелось станционное здание, у которого стояла группа офицеров и мельтешил проезжий народ.
Штабс-капитан хотел уже шагнуть в направлении вокзала, чтобы пообщаться с офицерами, но увидел около обшарпанного зданьица, стоявшего гораздо ближе, чем вокзал, странного солдатика. Скорее, это был пацан, одетый в солдатскую шинель не по размеру.
Штабс-капитан был контрразведчиком, и неплохим к тому же, поэтому что-то насторожило его в этом «солдатике».
Зданьице, кстати, в недалёком прошлом было дамским туалетом, определил штабс-капитан.
«Солдатик» в каком-то полусомнамбулическом состоянии подобрал на земле что-то плоское, похожее на куски штукатурки, и пошёл в зданьице.
Штабс-капитан усмехнулся. Вероятно, внутри туалета пол был так загажен, что пройти невозможно. А солдатик не привык к современной «революционной загаженности» всего и вся. Да и манера движений… Это девушка, понял штабс-капитан.
— Кхм… — покашлял урядник. — Вон там, господин есаул, господа офицеры стоят…
— Я штабс-капитан, дубина… — процедил сквозь зубы штабс-капитан Кобзарь. — И не у одного тебя глаза есть. Стоять.
— Извиняюсь, ваше благородие господин штабс-капитан, — проворчал урядник.
Урядник знал, что благодаря этому молодому штабс-капитану был разгромлен красный бронепоезд, поэтому уважал его и даже немного опасался. А опасался урядник в жизни мало кого.
Штабс-капитан ждал. Наконец, «солдат-девица» вышла из бывшего дамского туалета, естественно — поправляя шинель, и замерла, о чём-то задумавшись.
Штабс-капитан издали вглядывался в лицо девушки. Знакомое лицо.
У контрразведчика была хорошая зрительная память. Первыми он вспомнил глаза… Да, эти глаза — там, в штабном вагоне, когда он стрелял в стоявшую у двери девицу, закрывшую лицо ладонью… И тут же он узнал её: Лиза! Прислуга Лиды Маминой из Балакова!
— Оба-на! — тихонько и радостно пробормотал штабс-капитан. — За мной!
Быстрыми, но осторожными шагами он приблизился к девице, подошёл сзади. Пальцем, как дулом пистолета, ткнул девицу в спину, приказал:
— Позвольте ваши документы, сударыня.
Ухмыляющиеся бородатые казаки преградили девушке путь вперёд.
Предваряя движение девушки, штабс-капитан приказал:
— Не оглядываться! Документы!
Девушка вытащила из нагрудного кармана паспорт, протянула через плечо.
Штабс-капитан раскрыл документ. Это был паспорт Лиды Маминой.
«Ах ты сучка! — подумал он. — И кто же ты теперь? Красная шпионка? Или банальная убийца купеческой дочки, сбежавшая в солдатки?»
— Так-так… — проговорил штабс-капитан. — Мамина Лидия Ивановна… Урождённая Балакова… Бывал я в Балакове… Не дочка ли купца Мамина?
— Дочка, — тихо подтвердила девушка.
— Старосты Балакова, — уточнил штабс-капитан, насмехаясь в душе над девушкой.
— Да, старосты…
— Знавал я Ивана Васильевича. И дочку его, Лидию Ивановну.
Штабс-капитан неторопливо обошёл девушку и стал перед ней.
Казаки, ухмыляясь, продвинулись за спину девушки, будто привязанные со штабс-капитаном в один круг.
«И вправду молодцы, — одобрил казаков штабс-капитан. — Знают своё дело».
Лида сначала увидела перед собой грудь офицера в шинели. Подняла глаза и обомлела: перед ней стоял штабс-капитан Кобзарь. Стоял ухмыляясь с издёвкой, явно узнав её.
Её лицо подёрнулось болезненными мурашками, онемело и потеряло способность к движениям.
Кобзарь в упор смотрел на девушку и удивлялся её самообладанию. Это ж надо так собой владеть,
