одного вида которых уже мутит) с мясом буйволятины — вон они, эти буйволы, рядом бродят с провалившимися хребтами и широченными рогами. После обеда работа не ладится: машина движется рывками, лента то и дело рвется, ее наматывают вручную, очередной рывок и опять разрыв. Бригадир материт оператора, тот в тех же выражениях негров, негры хохочут в ответ, размахивая руками и скаля белые зубы... «...твою мать!» - выкрикивают они, как попугаи, вслед за бригадиром...
Вот так и живем...
О том времени в дневнике жалкие обрывки.
«Работы сейчас мало. Каждый день езжу на трассу, просиживаю там часы в грязной каптерке, от нечего делать совершаю прогулки вдоль траншеи в ожидании обеда... Делать мне подчас абсолютно нечего и к этому трудно привыкнуть. Работяги трудятся вовсю, подчас до изнеможения, время от времени заскакивают ко мне в вагончик напиться, грязные, потные, возбужденные, а я сижу себе с книжкой в руках. Даже как-то неудобно. А что делать? На час-другой приедет контролер, сделает замеры сварочных швов, отпустит пару замечаний (я переведу), да и назад, в цивилизованную атмосферу главного офиса. Потихоньку свыкаюсь с ролью сачка. Работы там, в офисе, много, а здесь я всего лишь для галочки...
Иногда на меня находит вдохновение, начинают обуревать «мысли». Устраиваюсь поудобнее на кровати и записываю их при свете тускло мерцающей лампочки...Вот, некоторые выдержки:
«Вот сейчас, например, я лежу, один, на кровати в своей конурке и думаю (как ни странно) о Боге. Пытаюсь представить Его, как нечто, разлитое во Вселенной, наподобие эфира, пронизывающего своим присутствием всех и вся, от мельчайших атомов до нас, грешных. Я думаю об Иисусе, человеке, ставшем Сыном Божиим, о его Пути и страданиях, и славе. Мой взгляд упирается в самодельную вешалку — небольшую горизонтальную планку с набитыми на ней гвоздями, которую я прибил к двери. На двух средних гвоздях висит красное махровое полотенце, которое сейчас слегка раскачивается под действием воздушной струи, идущей от кондиционера. Итак, белая дверь, планка с торчащими гвоздями, длинное полотенце, колышимое струей воздуха. Да монотонное верещание цикады за окном. И вдруг, на мгновение, мне показалось, что там, под полотенцем, фигура Христа, прибитого гвоздями к доске».
«Сегодня событием дня стала моя борьба с тараканом. Это был огромный, просто-таки гигантский экземпляр, величиной с мизинец. Его голова с торчащими в разные стороны усами, блестящие крылья и лапки были так хорошо видны, словно я разглядывал его в лупу (ну как тут не вспомнить Кафку!). Впечатление жуткое, я просто оцепенел от ужаса, но оторваться было невозможно...
Он проник в комнату сквозь щель в потолке, и я его сразу заметил. Только я взглянул на него, как он тут же слетел с потолка (как они все чувствуют, черти!) и сел на висящее на стене зеркало и, удвоившись в нем, стал ещё страшнее. Я стал убеждать себя, что ничего, он сам уйдет, потом решил поймать и выбросить на улицу, но он выскользнул из полиэтиленового мешка и стал, как сумасшедший, метаться по полу, ищя какого-нибудь укрытия. Он был очень толстый, мясистый, ОПАСНЫЙ! Следя за его метаниями, я вдруг почувствовал, что теряю контроль над собой, не могу ЗДРАВО РАССУЖДАТЬ, в голове свербит одна мысль: УБИТЬ, уничтожить, любым способом избавиться от его присутствия. Я схватил спрей с дизенфектантом и направил на него струю летучего яда... Я понимал, что так делать нельзя, что я буду за это НАКАЗАН, но совладать с собой не мог. Некоторое время он отчаянно боролся за жизнь, но мне удалось перевернуть его на спинку и теперь он лежал так, одурманенный ядом, слабо пошевеливая усами и лапками. Я схватил плоскогубцы и зажав в них его лапку, выкинул бедное насекомое в окно...
Позднее я отыскал его под окном. Он был ещё жив, что меня несказанно обрадовало... Но главное, — это чувство страха и паники, охватившее меня, когда он, как бешеный, метался у меня под ногами. Может быть, мне просто передались его чувства»?
«Боюсь, что конец мой здесь, в Нигерии. Иногда просто физически ощущаю: вот, лежу где-нибудь у обочины дороги с переломанными костями, весь разбитый, и все...
Здесь всех болезнями пугают. Один с гепатитом лежит, у другого язва разыгралась, у женщин гинекология обостряется, не говоря уже о малярии, которая косит здесь всех и вся... А главное, говорят, что все потом проявится...
Зато, какие сны мне здесь снятся...».
………….
От нечего делать я решил поучиться водить машину. Кончилось это весьма печально. Дело было так. На трассе я познакомился с одним симпатичным нигерийцем, бригадиром местных сварщиков. Звали его Оебола (наши, конечно, тут же переделали его имя на похабный манер, но он об этом не знал). Мы частенько встречались с ним на утренних «планерках», где обсуждались срочные дела. Потом иногда вместе ехали на трассу. Этот участок трубопровода проходил сквозь нигерийский «буш», где работали бульдозеристы, расчищаая местность для подвода трубы к реке, по дну которой надо было проложить проходящий под водой «дюкер». Место было живописное: к тихой речушке, по дну которой надо было проложить трубу, спускался огромный овраг, весь поросший кустарником, заполнившим пространство между огромными деревьями (тик?) с гладкими, словно корпуса ракет, белесыми стволами. В овраге, уставленном бульдозерами и самосвалами, как в зале пустого театра, слышался стрекот пил, стук топоров, треск обламываемых ветвей. Словом, работа шла полным ходом.
Приехав на место, мы обсуждали план работ на день, после чего делать мне было решительно нечего. Я усаживался где-нибудь в сторонке и в ожидании обеда любовался природой. Однажды, видя, что Оебола тоже томится от безделья, я предложил ему поучить меня водить машину. И вот, я за рулем нашего старого с порванным верхом «уазика». Переваливаясь на кочках и колдобинах, мы медленно едем по дороге, проложенной по склону оврага. Оебола сидит рядом, держа одну руку на руле, а ногу на сцеплении. Я кручу баранку то вправо, то влево, уазик то съезжает с дороги вниз, то урча от напряжения, пытается залезть вверх по склону, нам обоим весело и мы хохочем, привлекая внимание работающих поблизости рубщиков. Сквозь дыру в брезентовой крыше в машину брызжет солнечный свет, я машинально поднимаю глаза и вдруг вижу, что по краю разреза ползет, перебирая мохнатыми лапками, огромный серый паук. От испуга я торможу, машина резко осаживает и паук, сорвавшись с края, летит вниз, к нам в кабину.
- Паук! - истошным голосом ору я по-русски, глядя на Оеболу. Но тот, не понимая, смеется и нажимает на газ и машина, рванувшись, ползет дальше.
- Паук! Спайдер! - ору я и показываю на воротник рубахи, за который, как мне кажется, забралось мохнатое чудовище. –
Уот? - кричит Оебола и, сообразив, лезет себе за воротник рубахи и тут же с ужасом отдергивает руку. Я вижу, как паук выползает у него из-под рубашки и отчаянно карабкается наверх по шее и волосам Оеболы. Совсем потеряв дар речи, я молча показываю Оеболе на голову и он, догадавшись, смахивает паука с головы и тот, стукнувшись о боковое стекло, шлепается на пол ему прямо под ноги. Увидев паука, Оебола с округлившимися от ужаса глазами, пытается забраться с ногами на сидение. Между тем, уазик, дернувшись, набирает скорость и начинает катиться вниз по склону. Его подбрасывает на колдобине и Оебола, потеряв равновесие, вылетает из открытой двери кабины наружу. Вцепившись в руль, я жму на обе педали и уазик, словно дикий мустанг, то встает на попа, то стремительно катится вниз, навстречу штабелю труб, сложенному у свежевырытой траншеи. В последний момент я отчаянно кручу баранку и машина, свернув в сторону, съезжает передними колесами в траншею и, тыкнувшись бампером в ее противоположную стену, прекращает движение. Я спасен.
Моя ссылка на «периферию» длилась недолго. Через месяц меня «хватились» и срочно отозвали назад на главную площадку. Гендиректору нужно было ехать в очередной инспекционный «вояж», и мне надлежало быть при нем. Эти поездки были своего рода нашей отчетностью перед Заказчиком, т.е. нигерийцами, и поэтому обставлялись с особой пышностью и помпой. Помимо переговоров и выездов на места, предстояли «обеды» и «ужины», за которыми мне приходилось переводить все, что взбредет боссу в голову.
Из Лагоса вылетели самолетом. Это был маленький шестиместный самолетик класса Бичкрафт. Внутри, как в машине, тесно, сидения вплотную друг к другу — ноги не распрямить. Вылетели в дождь, самолетик вспорхнул, как птица — взмахнул крылами и в небо. А внизу Лагос — груды краснобурых крыш, словно ржавые крышки от банок, дороги — синие жилы, по ним букашки-машины, а дальше — зелень полей и обрез земли у моря. Потом облака, сквозь которые мы продираемся в шуме и тряске и вдруг, сразу, солнце, низкое, у самого горизонта — огромный, ослепительный диск жидкого золота. Пилот, красавец-датчанин в темных очках, всего в двух шагах от меня. Ведет самолет с полным безразличием ко всему, что творится у него за спиной, легонько трогая ручку штурвала. Панель вся в приборах, впереди стереоскопическое окно и облака несутся на тебя, разлетаясь в стороны. Поначалу было страшновато: самолетик хрупкий, стенки тонкие, по ним время от времени пробегает дрожь, а земля так низко. Вот, подумалось, ещё одно испытание. Говорят, правда, что маленькие самолеты надежнее больших. А впрочем, кто их знает. Потом страх проходит, и я с любопытством гляжу в иллюминатор. Внизу океан — Атлантика, — редкие белые барашки (а может, облачка?), газовые вышки стоят, как поплавки, из одной в небо бьет факел. Беззвучно стрекоча, стрекозой летит вертолетик. Под нами, куда ни кинь глазом, безлюдный, зеленый ковер мангрового леса: деревья растут прямо из воды. Снижаемся. Все стремительно вырастает в размерах. Слышу удар под днищем — летчик выпускает шасси. Земля несется навстречу и страха совсем нет, вот толчок и мы катимся по взлетной полосе в Варри. Всего час лету. Потом все по машинам — и в путь.
Да, маленький сюрприз: вижу Т. среди встречающих. Она меня, демонстративно не замечает, даже увидев, не здоровается. Ну что ж: не видит и не надо. У меня тоже есть «честь самурая».
Весь день катаемся по трассе, от одной подстанции к другой. Я все время «в работе», перевожу то нигерийскому министру, то англичанину из Текинта. Т. постоянно крутится где-то рядом, — временами чувствую на себе ее взгляд, — и от этого бывает не по себе. Впрочем, она ведет себя ещё хуже: хихикает, отпускает какие-то шуточки, флиртует с одним из контролеров, разговаривая, нелепо взмахивает руками, временами мне становится страшно за нее.
А вечером очередной банкет, бесконечные тосты и «поговорки» шефа, которые надо непременно переводить, а под конец — «армс реслинг» между в дымину пьяным шефом и здоровяком из Текинта.
На следующее утро, после обильного завтрака с вином, пивом, виски и водкой (все за счет компании!), сидим в компании наших контролеров из Иранской Нефтяной Компании, сидим, лениво перебрасываясь фразами и дожевывая десерт. Постепенно разговор переходит на технические детали. Я перевожу. Напротив моего директора (и меня, соответственно) — наш главный «проверяльщик» Джордж Мур — старикан лет шестидесяти с лишком (а
