задев по касательной припортовую часть города, мы отскакиваем от него и выйдя на финишную прямую, несемся по шоссе вдоль берега в сторону Бенина. До места ещё около получаса пути. По одну сторону дороги - роскошные виллы, отели, автозаправки. По другую — Атлантика. Скрытый от нас зеленым частоколом пальм, океан уже где-то рядом и мы, еще не видя его, уже чувствуем его мерное дыхание. Наконец, съезжаем на ухабистую дорогу, ведущую к пляжу. Минута — и мы в жидкой пальмовой рощице, отделяющей цивилизацию от стихии. Въезжаем в нее и сразу же вязнем в грязном, унавоженном гнильем песке. Приходится вылезать наружу (в автобусе остаются женщины и детишки), и вот уже вся наша шатия-братия с гиканьем и смехом толкает тупорылый пазик, который, надсадно урча, вылезает из грязи и медленно пробирается между деревьев в окружении нас, развязных, дымящих сигаретками, в индийских джинсах из Союза, а то и шортах, клетчатых рубахах и кепарях с нечитабельными сокращениями наших компаний, написанных латиницей, типа Soyuszagrangaz или Tsvetmetpromexport, а вокруг уже свора набежавших невесть откуда туземцев с любопытством (и страхом) разглядывающих настоящих «руси». А мы идем себе по песку вслед за переваливающимся с боку на бок автобусом, делая вид, что не замечаем их любопытных взглядов, которые все же приятно щекочут наше самолюбие. Быть все время на виду, постоянно в центре внимания местного населения — один из редких положительных моментов нашего пребывания за границей. Мы выходим на пустынный берег и опускаемся на холодный песок. Ну, вот и все: мы на месте.
Океан поражает мощью, необъятностью. Вал за валом накатывает он на берег свои воды, мерно, с глухим грохотом разбивает их о песок. Мы тут же разоблачаемся и, побросав одежонку, бежим на солнечную сторону пляжа, поближе к воде, погреться. Зеленовато-серые волны собираются в мощные валы, стеной идут на тебя и разбиваются у ног, обдавая всего водяной пылью, а затем, шипя и пенясь, уползают назад в родную стихию, стараясь сдвинуть тебя с места, утянуть за собой... Они, словно огромные губы, втягивают в себя мокрую кромку пляжа, поднимаясь и ниспадая в космическом ритме. Узкая полоска пены, словно седой ус над верхней губой великана, мечется взад-вперед, то набегая на нас, то уползая под очередную водяную громаду. Постояв некоторое время, словно завороженные, мы уходим в тенистую часть пляжа, поближе к пальмам. Нет, желания лезть в эту круговерть — пока нет, — и мы вытягиваемся на песке, отдыхая от дорожной тряски. Вокруг тишина, нарушаемая мерными ударами волн о берег, криками чаек и редкими воплями детишек и взрослых купальщиков.
Чаще всего я ездил на океан с Витьком: с ним было веселее и... спокойнее. Он был всегда душой компании: спокойный, слегка ироничный, и все с какой-нибудь шуточкой-прибауточкой... Эх, Витек, Витек, где-то ты теперь. Может, заправляешь какой-нибудь конторой, а может, где-нибудь за пределами нашей Родины болтаешься... Разукрашенный прыщами по покатой спине и жирной груди, с вечной сигареткой во рту, он тем не менее никого не отталкивал. С ним и меня принимали...
Поначалу мы «тусовались» (тогда еще этого слова не знали) с нашими девицами-переводчицами: бутербродики там, кока-кола, бананы, манго,... а потом, после волейбола и хорошего заплыва, переходили в мужскую компанию. Но это уже после... А вначале - отдых: лежишь на сыром песке у самой кромки, волна, пузырясь и пенясь, словно шампанское из бутылки, окатывает тебя и уходит назад, и ты чувствуешь, как вместе с уходящей водой из-под тебя уползает песок...
Я смотрю на фото тех дней и глазам своим не верю: неужели это я? Такой здоровый, стройный, розовотелый (почему-то нигерийское солнце не окрашивало меня, как других, в шоколадный цвет загара), я стою по щиколотку в молочно-белой пене, а за спиной бескрайний, бирюзово-серый простор... А вот, сижу, опираясь на руки, у самой кромки пенного разлива, в фирменной кепочке и желтых, цыплячьего цвета плавках: шапка нечесаных, густых волос, белозубая, счастливая улыбка и выражение идиотской беззаботности на лице...
Или, вот еще: стою с моим начальником Перфильевым, позируя перед фотоаппаратом, оба, видимо, уже навеселе. Я все в тех же желтых плавках и желтой, в зеленую полоску махровой пижамке (материн подарок), в руках темная, с золотой наклейкой бутылка французского бренди - не то Реми Мартин, не то Мартель, — (мы все искренно верим, что это настоящий коньяк), а на мокром от купания лице — ухмылка довольного собой дикаря... А, вот, мы играем в волейбол (горячий песок обжигает подошвы ног) и делаем это запросто, так, как будто это не край света, а какое-нибудь Подмосковье или берег Финского залива... Мы стоим в кружке, изготовившись в ожидании паса, один из нас взметнулся в воздух в прыжке, а на заднем плане, под разметавшимися на ветру кронами пальм, - наши неказистые «пазики» и джип с брезентовым верхом. И везде здоровые, крепкие русские парни: можно сказать, цвет нации! У всех бронзовые, без жиринки тела, гладкие, довольные морды... Вот мы устроились на корточках (на местный манер) вокруг бродячего торговца в национальной, расшитой геометрическими узорами шапочке и просторной рубахе. На руке у него нанизана целая связка всевозможных бус и украшений, у ног, на синей подстилке — бежевые, разрисованные черными узорами узкогорлые тыквы— «калабаши», кожаные сумки с бахромой, коврики, костяные браслеты. Чего только нет! А наши с умным видом все рассматривают: выбирают подарки домой. Да, славное было время, что и говорить...
Главной привлекательностью этих поездок для меня, как ни странно, оказалось не купание и не пьянка, а раздетые нигерийские красавицы. Наши женщины им просто в подметки не годились. Если и в одежде нигерийки тоже поражали какой-то первозданной царственностью, умением «нести себя», то здесь, в неглиже, на фоне бескрайней водной глади, бездонного синего неба и желтой полосы песчаного пляжа, они представали взору в полном блеске и величии. Их совершенные, как мне казалось, пропорции тела, черная, как уголь, или шоколадная, лоснящаяся на солнце кожа, словно магнитом, притягивали взгляды наших мужиков. Казалось, эти женщины живут в другом, отличном от нашего, измерении... Как говаривал мой нигерийский приятель Сунджи: «Бог дал белому человеку все, а черному – кожу»! Короче, я ими любовался издали.
Однажды моя тайная страсть сыграла со мной злую шутку. Мы сидели с Витьком в тенистой части пляжа, распивая на двоих здоровенную бутыль пива, невесть откуда добытого Витьком, как вдруг мой наметанный глаз выхватывает из общего мельтешения тел одиноко стоящую женскую фигуру, вокруг которой, словно цыплята вокруг наседки, возилась целая свора чернокожих детишек. Женщина стояла неподвижно, пристально вглядываясь в океанскую даль и было в ее величавой, напряженной позе что-то от скульптур Аристида Майоля: та же полновесность форм и тяжелая, зрелая красота женского тела. Чувствуя, что меня нестерпимо тянет к ней, я, ничего не говоря Витьку, встал и, словно завороженный, направился в ее сторону. Она стояла ко мне спиной, слегка выставив вперед одну ногу и перекинув вес тела на другую и от этого одна из ее ягодиц, призывно пружинясь, выставилась наружу. На ней были белые, полупрозрачные, мокрые от недавнего купания трусики и такой же белый бюстгальтер, узкой лентой перерезавший блестевшую на солнце спину.
- Отличная волна для сёрфинга, - сказал я по-английски, подходя к ней сзади.
- Простите? - сказала она, поворачиваясь ко мне.
У нее были тонкие, полные какой-то тайной одухотворенности черты лица. Высокий покатый лоб плавно переходил в покрытый мелкими кудряшками череп, украшенный свернутыми в толстые колбаски пучками специально отращенных для этой цели волос. Ее худое, словно выточенное из эбенового дерева и до блеска отполированное лицо вкупе с длинной, точеной шеей делало ее похожей на изящные статуэтки, изредка встречавшиеся на местных базарах изделий народных промыслов. Высокие, сливающиеся с кожей лица брови, слегка выдающаяся надбровная дуга, приплюснутый нос с широкими ноздрями, большой, красиво очерченный рот и скошенный подбородок складывались в поразительно гармоничный ансамбль. Миниатюрное, словно вышедшее из-под руки местного резчика, ушко было украшено золотой сережкой в виде двух, свисающих на цепочке шариков. Глаза с огромными, горящими, словно два черных агата, зрачками, смотрели как-то грустно и одновременно доверчиво.
- Отличная погода сегодня, - промямлил я снова, пораженный ее красотой, - не так ли?
- Да, - просто ответила она, и отвернувшись, стала снова смотреть в бирюзовую даль.
- А что это вы выискиваете в океане? - набравшись наглости, продолжал я. - Вашего мужа?
- Нет, - опуская глаза, ответила она, - у меня нет мужа. Говорят, у берега появились акулы. Кто-то видел их плавники над водой.
- Неужели здесь бывают акулы? Когда на рейде постоянно стоит до сорока судов, - сказал я, с видом знатока указав на силуэты нескольких танкеров, застывших на горизонте.
- В это время акулы сюда приходят. Так было всегда. И им наплевать на ваши танкеры... Но вы, белые, вы их не боитесь, - сказала она, показав рукой на купающихся. - Вы ничего не боитесь, - добавила она с укором в голосе.
- Мы, белые, - с усмешкой подхватил я, - любим рисковать. Это придает нашей жизни особую остроту. Понимаете? А вы, что, боитесь? - не зная, как продолжить разговор, спросил ее я.
- Чего нам бояться. Мы у себя дома. Мы знаем, что можно, а что нельзя. А вот, вам, чужеземцам, следует быть более осторожными.
«Что верно, то верно», мелькнула в голове мысль. Мелькнула и тут же пропала.
- А что, может, рискнем вместе? - сказал я вслух с бравадой.
- Да нет, спасибо, я же на работе. У меня вон, дети, - сказала она, махнув рукой на возящихся в горячем песке ребятишек. - А вы идите, вы же ничего не боитесь, - добавила она с усмешкой в голосе.
- Я боюсь, но рядом с такой красавицей, как вы, просто обязан быть смелым, - сказал я, улыбаясь и открыто заглядывая ей в глаза.
Она смущенно улыбнулась в ответ и опустила голову. У наших ног уже копошились две похожих на два черных головастика девчушки...
Я глянул на идущую на меня стеной волну и преодолевая страх, кинулся ей навстречу. Я знал, что делают в таких случаях и, не раздумывая, нырнул под нависшую надо мной гору воды и в следующий момент, оставив ее позади, уже несся во встречном потоке навстречу новой горе. Отметив про себя, как лихо закручивается ее барашек, я опять ушел на глубину, и через пару мгновений был уже далеко от берега. Я плыл все дальше и дальше, ликуя от чувства свободы и контакта со стихией волн, которые то возносили меня, то мягко опускали на своих гребнях. Вода была теплой, как парное молоко. Вспомнив о способе йогов держаться на воде без движения, я попытался скрестить ноги в позе лотоса, но вторая нога все время соскальзывала с ляжки и для того, чтобы завести ее на место, мне снова пришлось погрузиться под воду. Вынырнув со скрещенными ногами, я закинул руки за голову и лег на поверхность, чтобы передохнуть, но меня все время, как поплавок, возвращало в полувертикальное положение. Я как бы сидел в воде, как в кресле. От нечего делать я стал смотреть на берег и вот тут-то и заметил на пляже какое-то
