подо мной, словно выброшенная на берег рыба, отвернув голову и подставив горячую щеку для поцелуев. Чувствуя, что я уже «на подходе», я сделал еще пару судорожных пассов и вовремя вырвал член из влагалища, обрушив ей на лобок целый каскад горячей спермы. Это было ужасно, но я уже к этому привык. «Что ты наделал!», столкнув меня с кровати крикнула Т. и стремглав кинулась в душевую. Я молча встал, натянул на себя джинсы и сел за стол. Настроение мое круто изменилось. Я был зол: на себя, на нее, на Л, оставшуюся дома, на весь белый свет! Я оглядел убогую комнату, пока, наконец, не уперся взглядом в наше любовное ложе. На простыне красовалось какое-то темное пятно. Что это могло быть? Моя сперма практически вся осталась на Т. лобке. Тогда что же, неужели кровь? Привстав, я подошел к поближе, но в этот момент Т. выскакивает из душевой и, увидев, что я стою у кровати, хватает меня за рубашку, рывком отталкивает от кровати и, бормоча, что уже поздно, выталкивает за дверь. Но прежде чем выйти, я успеваю заметить в душевой брошенное на спинку стула окровавленное полотенце...
Так, вот, впервые в жизни я осквернил непорочную деву. И было мне тогда 38 лет (а ей на год меньше). И что удивительно, эта история не имела продолжения. Мне сразу дали понять, что я больше не нужен. «Мавр сделал свое дело...». Более того, однажды возвращаясь к себе поздним вечером, я заметил, как в дальнем конце коридора один спец, тихо постучав, проскользнул в ее комнату. Стоит ли говорить, каким это для меня было ударом. Как я ревновал ее, как переживал свою столь скорую «отставку»! Почему Т. меня так грубо отшила? Может, просто я был нужен ей только для перфорации ее застарелой плевы? С тем же успехом это мог сделать и доктор. Как бы то ни было, но больше она меня к себе ни разу не подпустила. Судя по насмешливым взглядам, которые она бросала на меня при встречах, она даже с некоторым злорадством наблюдала за моими терзаниями. Она всем своим видом показывала, как ловко она меня провела. Она бесцеремонно пресекала мои попытки установить контакт, вырвать у нее хоть какое-то признание. Я искал с ней встречи (как ни банально это звучит: ведь мы же работали в одной комнате), я стучался к ней вечерами, подкрадывался к окну, пытаясь вырвать из ее уст хоть какое-то сочуствие. Я писал ей послания, сочинял стихи, даже по-английски (одно из них где-то валяется...), я периодически напивался и попал в черный список алкашей. Я думаю, что и на трассу-то меня отправили в наказание за мои сумасбродства. В общем, второй год в Нигерии начинался весьма трагически. Посему я отчасти и рад был предстоящей поездке на трассу.
И вот я в Иджебу-Ифе, маленьком городке или, скорее, селении, расположенном в ста километрах к северу от Лагоса. Условия жизни здесь намного хуже. На всем лежит отпечаток казенного отношения советского чиновника к человеку труда, к простому работяге. Почему итальянцы или там французы живут даже здесь, как люди. Да они иначе и работать не будут! Снят небольшой двухэтажный дом, но живут там, в основном, итеэровцы, а простые работяги вынуждены ютиться в вагончиках, словно американские пионеры дикого запада. Тут же рядом стоит дающий нам свет дизель, который ревет и дымит на всю округу. Между вагончиками паркуются трубовозы и «пазики», развозящие по утрам рабочих. Очень тесно и внутри и снаружи. Жизненное пространство сужается до нескольких метров. Большую часть свободного времени я провожу в вагончике. Деваться некуда: за пределы двора можно выбраться только на машине. В вагончике нас трое на одну половину: три кровати, шкаф, стол, над которым с потока свисает дающая тусклый свет лампочка. Никакого уюта, но — жить можно. Так годами живут трассовики.
Выезжаю на трассу, где мы варим и укладываем трубу. От площадки это довольно далеко, так что едем на весь рабочий день. Проселочная дорога вся в ухабах и рытвинах. Уазик болтает из стороны в сторону, словно какой-нибудь ялик в шторм. Зато сухая, говорит бригадир, вот начнутся дожди, тогда вообще поминай, как звали. Пара мостков, по которым мы пересекаем местные речушки, явно временного характера: большинство мостов было взорвано во время последней войны отходящими биафравцами. Наш путь лежит через пару деревенек, где у дороги копошатся полуголые ребятишки с покрытыми пылью всклокоченными космами. Завидев нас, они с криками «руси, руси» бросаются навстречу и некоторое время бегут за нами, словно стая голодных собак. Потом отстают. Иногда мы им бросаем краюху хлеба...
Местные жители, мужчины и женщины, появляются невесть откуда и молча стоят в высокой траве, провожая взглядами наш уазик. Боятся.
На трассе - тишина. Сваренная труба лежит длиннющей колбасиной около траншеи. Свежевырытая, морковного отлива земля горбится по другую сторону. Итак, вот пейзаж, о который я каждый день мозолю глаза: красная земля, покрытый свежей ржавчиной цилиндр трубы, трава выше головы, а дальше - редкие пальмы. Изредка попадаются обгорелые стволы спаленных молнией деревьев. Торчат, как обгорелые спички: без крон.
Мне уже известно, что работа идет медленно, с натугой. Все время что-нибудь ломается, чего-то ждут, устраивают общие перекуры.
Вот и я, тоже, приезжаю на трассу и сажусь на теплую с ночи трубу. Сижу, жду, пока кто-нибудь не позовет. Вокруг — тишина. Прямо над головой, где-то в развесистой кроне выводит одну и ту же мелодию невидимая птичка: прочирикает несколько нот и замолкает. А потом — опять.
За кустами потрескивает костер. Подошел, смотрю: негры что-то коптят на углях. Пригляделся. Оказывается, жарят змею: вокруг набросаны куски змеиной кожи.
- Как же вы это ее поймали? - спрашиваю.
- Труба поймала, - сверкнув белозубой улыбкой, отвечает одетый в нашу робу сварщика негр с защитными очками на лбу. - Ночью холодно, - поясняет он, - а на трубе тепло. Вот они сюда и заползают. Спать. А мы его утром - хвать и чоп-чоп-чоп, - заканчивает он, кивая в сторону валяющегося на земле тесака. - Хочешь попробовать. Скоро будет готово.
Он подходит к костру и переворачивает железный прут с нанизанными на нем кусками бледно-желтого мяса.
- Нет, спасибо, брат - говорю я, вспоминая их приветствие. - Я только что позавтракал.
А что, собственно, я ел сегодня? Дай Бог памяти. Да, вот: кусок отварной «прыгучей» буйволятины, да ломоть серого, жесткого, как резина (и такого же на вкус), хлеба, запивая все это мутным пойлом на порошковом молоке под названием «какао». А теперь, вот, надо ждать до обеда. И так каждый день.
Подходит бригадир. Пора начинать. Сегодня ответственный день. Наконец-то приступаем к изоляции трубы. С этим делом произошел интересный казус. Мы, видите ли, соревнуемся с американцами и итальянцами за право получить очередной контракт. Кто первым уложит трубу, тот и получит. Пока мы впереди по сварке.
А дело в том, что наши шофера приноровились возить на трассу трехтрубные секции. Варят их на главной площадке, а здесь, на участке варят сразу по три. Получается значительная экономия времени, ну и денег, конечно, Шоферам, правда, приходится туго на уцзких, извилистых участках дороги, но, да ничего, справляются. Наш народ ко всему привычный! Здесь столько речек и ручьев, через которые перекинуты, в буквальном смысле, мостки из жердочек, что не перестаешь изумляться, как им удается их преодолеть на своих длиннющих трубовозах.
И вот результат: мы опять «впереди планеты всей» по рытью траншеи и сварке. Но вот незадача: труба-то сварена, а уложить мы ее не можем — нет изоляции! Прохлопали момент, когда можно было без проблем заказать ее у поставщика, и теперь надо ждать, когда откроется «окно» и они возьмут наш заказ. И вот мы и ждем, ждем месяц, ждем другой, ждем полгода, а «воз и ныне там» (наверняка, не обошлось без происков мирового империализма). Труба лежит себе рядом с вырытой траншеей, ржавеет потихоньку, может даже и в негодность приходит, начальство рвет и мечет, а толку что? Надо было вовремя подсуетиться, «надо знать конъюнктуру»! Зато мы выиграли «соцсоревнование» с Америкой! Но сегодня, наконец, привезли эту злосчастную изоляцию, можно начинать... Технология, в общем, нехитрая. Трубу поднимают с земли, чистят и готовят к изоляции. Впереди движется очистная машина, подготавливая поверхность и накладывая праймер. За ней тащится изолировочная с высокой, как у паровоза, трубой, из которой валом валит черный вонючий дым. Подготовленный участок трубы поливается каменноугольной смолой — мастикой — и тут же обматывается лентой, чем-то вроде толя. Смолу разогревают в котле, у которого суетится негр в обмотанном тряпкой лице (говорят, нужны респираторы, но их нет, а когда придут, неизвестно). Вокруг машины бегает целая свора негров. Кто следит за подачей смолы на трубу, другие меняют шпули с лентой, наворачивают вручную, когда лента рвется, проверяют качество изоляции специальными детекторами: в общем, на ходу латают трубу. Все в радостном возбуждении: работа, кажется, пошла. Издали, напялив на себя респиратор, за ходом работ наблюдает инспектор Текинта. Это мой приятель Тед. Я приветственно машу ему рукой, но он делает вид, что не замечает меня: на работе никакого панибратства. Я как угорелый ношусь по участку, едва поспевая за бригадиром — вот уж неуемный мужик! — сходу переводя его команды, объясняя, показывая, как надо делать ту или другую операцию (ругает он их без перевода отменным матом и все прекрасно понимают и только смеются), обсуждая ту или иную проблему с представителем Текинта...
Скоро трубу уложат в траншею, засыпят землей и будет она там лежат до проверочных испытаний. Но до этого времени ещё далеко (мне, во всяком случае, этого увидеть не дано). Надо построить подстанции по всей трассе (но это уже не наше дело: есть специальный субподрядчик — знаменитая компания «Фиат»). Вообще, хотя считается, что строим этот участок системы мы, на самом деле нам доверили самую грязную работу, т.е. расчистку трассы, рытье траншеи, сварку и укладку трубы. Вот, собственно, и все. А все остальное: строительство подстанций, нефтеперегонного завода, выходов трубы в море и т.д., отдано нами же более опытным западным фирмам — нашим субподрядчикам. Столько их здесь вокруг наших денег вьется, что сам черт ногу сломает. Фирмачи приезжают со всего света. Японцы (которые поставляют нам высококачественную трубу) продали пару бульдозеров фирмы «Комацу» и построили на площадке два сборных дома, чехи продали пару передвижных дизель-электростанций (которые через пару месяцев развалились и пришлось их снова закупать, теперь уже у более солидной компании — «Сименс»), итальянцы (ну те здесь вообще заполонили рынок) будут строить насосные станции и поставят насосы, да и многое другое, французы — изоляцию, шведы — электроды, англичане — рентгенотехнику и многое другое (они же осуществляют общий контроль за работами) и т.д. и т.п. А что мы? Мы в основном поставляем дешевую рабсилу — крепких, неприхотливых работяг, прошедших тяжелую школу строительства трубопроводов на севере нашей страны, в Тюмени, Татарии, на Украине. Работяг, готовых трудиться и в жестокий северный мороз, и в тропическую жару...
Наконец, обед. Подъезжает уазик с жратвой. Сегодня, как всегда, на обед макароны (да, нет, рожки, от
