нигерия

привязав собаку к дереву, спустился на берег и сгреб в охапку мою рубашку и плавки.
- Чего смотришь, - окрысился он на меня. - Одевай бабье, сука. А то собаку спущу. - Пес ощерил пасть. - Одевай, кому говорю. Ну!
И он сделал шаг ко мне. «Боже, что же происходит, мелькнуло в голове, чего они от меня хотят»? Парализованный страхом, я вытряхнул грязь из чашек бюстгальтера и надел его, не застегивая, на грудь. Потом, сполоснув в ручье трусики, стал неловко, под взглядами парней, натягивать их на себя.
- Хорош, сучка, - цокнув языком, отметил вслух татарин. -  Хороша, да? - крикнул он белобрысому, и я услышал, как тот хохотнул в ответ. - Только лифчик болшой. Набей-ка его снова глиной.
- Да что вы, товарищи, - начал, было, я жалобным голосом,  но татарин был непреклонен.
- Ты что, русский язык не понимаиш, - грозно подступая ко мне, прошипел он. - Делай, что тебе говорят. А то хуже будет.
«Нет, это – сон», уверял я сам себя, «сейчас я проснусь и все пройдет». Сон или не сон, но делать было нечего. Пришлось подчиниться. Я снял бюстгальтер, набил его грязные чашки мокрой глиной, снова одел...
- Вот-так, бачка, - затрещал татарин, подскакивая ко мне сзади, - Молодец, бачка, теперь давай, повернись, я тебе его застегну...
Я послушно повернулся к нему спиной и, опустив руки,  стоял, пока он, напряженно сопя, молча возился с застежкой. Потом дал мне звонкий шлепок по ягодице и развернул меня к нему лицом.
- Ну, вот, видишь, а ты боялась. Ти хороший девочка, - заключил он, бросая оценивающие взгляды на мои «прелести». - Только очень грязный. Чего мы с ним делать будем? - крикнул он, обращаясь к сидящему на кочке эстонцу.
- Пусть попляшет, - прогнусавил тот со своего места. - Как в кино. Пусть изобразит бабу.
- Якши, бачка, - с удовольствием откликнулся татарин. - А ты музыку давай!
Эстонец вытащил из вещмешка транзисторный приемник и стал крутить колесо настройки, оглашая лес какофонией звуков. Наконец, найдя подходящий шлягер, он врубил приемник на полную мощность.
- Давай!
- Да нет, товарищи пограничники, я не могу, я же...
- Не можешь! - крикнул белобрысый с верхотуры, угрожающее приподнимаясь с места. - А ну, Хамид, помоги ему.
- Танцуй, говорят тебе, ссука, - наступал на меня Хамид, - Кому говорю!
- Я не знаю, - залепетал я, отступая в ручей.
- Не знаешь? Вот я тебя щас вы-бу, тогда будешь знать! Ну!
- Давай-давай, - крикнул сверху эстонец. - а то музыка кончится.
Я поднял руки над головой и, вихляя бедрами из стороны в сторону, стал передвигаться по пятачку. Потом вспомнил, как танцевали на празднике негритянки и, оттопырив зад, стал подпрыгивая, пятиться назад, при этом мои набитые глиной сиськи нелепо болтались вверх-вниз и из них сыпались комья грязи.
- Во-во, хорошо! - заверещал белобрысый, - еще так давай! Хамид, пусть он с тобой потанцует.
- Да он грязный, товарищ командир, - крикнул, смеясь Хамид, - Как я с ним танцевать буду.
- А ты его помой вначале! - так же смеясь, ответил эстонец. - Заодно и сам вымоешься.
- Помыть, товарищ командир? Это можно.- Хамид сел на песок и, быстро скинув с себя сапоги, принялся стаскивать галифе. - Я щас. - Оставшись в одних трусах и майке, он подбежал ко мне и, схватив меня за талию, принялся кружить по пляжу. - Нет, он грязный, я не могу с ним. Мыться давай, - отстранив меня от себя, но, не выпуская из рук, сказал он. - И не вздумай бежать. Все равно поймаю!
Я перехватил его липкий, наглый взгляд и, увидев злую, хищную ухмылку, я почувствовал полное бессилие.
Я опустился в ручей и, зачерпнув  ладонью воду, стал смывать грязь с живота, чувствуя комок в горле.
- Отпустите вы меня, прошу вас, - взмолился я сквозь слезы, но татарин и слушать не хотел.
- Да ты чего, мужик, не бойся. Мы щас тебя помоем, чистенький будешь, потанцуем с тобой и пойдешь домой. А не хочешь, тогда пойдем на заставу. Там тебя вмиг приведут в чувство. Я щас тебя вымою. Да, сержант? - крикнул он, перекрывая звуки песни.
- Да-да, - со смехом донеслось сверху.
- Ну-ка, давай, сыми-ка ты это сначала, - расстегнув лифчик, скомандовал он. Я снял и тяжелые чашки его с брызгами шлепнулись  в воду. Он подхватил лифчик и смочив его в воде, стал смывать грязь со спины.
- Ну, вот, хорошо, бачка, а теперь вставай-вставай, - сказал он и, схватив меня подмышки, приподнял из воды и поставил на ноги. - Фу-ты, тяжелый какой. Давай, трусы сымай, ну!
- Да нет же, зачем...
- Чего! Поговори у меня, - прикрикнул он и одним махом сдернул злополучные трусики с ягодиц. - Да наклонись же! Надо же все мыть!
Я вдруг почувствовал, как его рука, скользнув у меня между ног, уже крепко держит меня за член. В следующее мгновение он рывком приподнял меня кверху и надавив другой рукой на спину, свалил лицом в воду.
- Вы чего! - заорал я благим матом, упираясь обеими руками в дно и отчаянно крутя головой. - Вы не имеете права!
Навалившись на меня всем туловищем, Хамид поймал рукой мой затылок и с силой ткнул головой вниз, так что я на миг оказался под водой и чуть не захлебнулся.
- Перестаньте! Что вы делаете! - орал я, пытаясь оттолкнуть его рукой, но от этого только теряя равновесие и опять уходя головой под воду. - Я же захлебнусь!
В ответ - только хохот эстонца и заливистый лай собаки. И завывания из приемника.
- Молчи, сука, - раздается над ухом хриплый голос Хамида и я почувствовал, как в анус мне тычется его твердый, как палка, член. - Давай ты!
Он бьет мне ногой по внутренней стороне лодыжек, пытаясь пошире раздвинуть ноги, потом - слышу - плюет в ладонь и смазывает слюной отверстие заднего прохода и снова его мягкая головка тычется в проход - туда-сюда, - пролезая все глубже и глубже и каждый раз, когда он выходит из меня, все тело пронизает резкая боль. «Он меня просто на кол сажает»! мелькает в голове, но сделать я ничего не могу. Я весь в его власти. Он тискает мне грудь, щиплет соски, хватает за член, и я чувствую, как слабеет мое сопротивление, как все тело мягчеет, расслабляется, подается его неистовому натиску...
Но боль не проходит, она становится все резче, я чувствую, как вместе с его членом наружу вылезает что-то из ануса, доставляя болевые ощущения. От боли перед глазами плывут огромные красные шары, они движутся на меня, уходя из поля зрения, а за ними другие, готовые вот-вот разорваться...  
- ... твою мать! - слышу над собой хриплый окрик Хамида.
- Что? - раздается в обрыва.
- У него кишка из жопы вылезла.
- Ничего, ты ее х... засунь обратно.
- Да не засовывается.
- Ну тогда брось ты его на х... Он и так весь дохлый...
Я чувствую, как Хамид пытается пропихнуть своим членом то, что висит у меня снаружи, обратно в зад, боль электрическим током бьет меня в крестец, бегущие на меня шары начинают рваться с беззвучными вспышками перед глазами, и на мгновение я отключаюсь.
- Брось его, ну его на х..., - слышу я сквозь гуд в голове, - только вытащи на берег, а то еще захлебнется в канаве, потом хлопот не оберешься.
Хамид берет меня подмышки и вытаскивает на сухое место.
- Ууу, целка проклятая. Не дал мне кончить, только раззадорил - бросает он мне сверху и, подобрав обмундирование, уходит наверх. Я слышу, как он одевается, как стучат об землю подошвы его сапог, лязгает бляха застегиваемого ремня и, закуривая и чертыхаясь, они удаляются в направлении реки. Боже, какое счастье! Неужели они меня оставили в покое. Или сейчас вернутся и начнут снова истязать? Некоторое время я лежу, приходя в себя и чувствуя, как медленно, постепенно уходит в зад моя вывернутая прямая кишка. Потом встаю и, сделав пару шагов, снова валюсь на землю — боль нестерпимая! Но оставаться здесь нельзя, надо, во что бы то ни стало, переправиться на «свою» территорию. Бросив бюстгальтер и трусики дамы, я одеваю плавки и рубашку и медленно бреду к берегу. Только бы не встретить их снова. Я оглядываюсь по сторонам, но вокруг ни души — тишина и спокойствие! Река несет свои быстрые воды в залив. До чего же широка она! Как же мне переплыть ее! Я схожу в воду и ее холодные струи приятно свежают мой истерзанный зад.
Надо плыть под углом, и я мысленно намечаю себе ориентир на другом берегу. Все так, но сил уже нет никаких и побарахтавшись пару минут, я перестаю бороться с течением и, перевернувшись на спину, гребу к середине реки, а ее воды относят меня все дальше и дальше от мыса. А мне все равно... В этот раз меня спасает чудо — подбирает рыбак, оказавшийся на моем пути в небытие...
Шел второй месяц моего вынужденного безделья... Я по-прежнему томился в Усть-Нарве. Утром - пробежка по холодному песку пляжа (иногда километра три до международного туристского лагеря), после завтрака — поход в магазин и прогулки по поселку, вечером — кино в доме отдыха колхозника или карты в компании таких же изнывающих от скуки отдыхающих. И все время в мозгу одна мысль: когда же, когда... Из Москвы — ни гу-гу. В ответ на мои телефонные звонки неопределенные ответы, что, мол, пока запросов не приходило, ждите.
Л. «вкалывала» у себя в гостинице, на даче бывала редко, а когда приезжала, то держалась больше «на людях» и со мной почти не общалась. А ведь как она нужна мне была тогда! Она злилась на меня за мой отказ купить дубленки. Каким же я жмотом оказался! Думаю, у нее уже тогда был кто-то. Наверняка был, просто мне это не приходило в голову. Мне было как-то все равно. Я был измотан неопределенностью своего положения. Надо было что-то делать, как-то «определяться», как стали потом говорить. Надо было ехать  в Ленинград, показываться на факультете, снова приниматься за научную работу, а этого, честно говоря, мне совсем не хотелось. Меня тянуло назад, в далекую тропическую глушь, где все так просто, где вольготная, ни к чему не обзывающая жизнь, где я чувствовал себя «человеком»...
Прохладными августовскими вечерами я гулял по пляжу под баюкающие всплески волн, следя за тем, как тонет в дымчатых тучах бледный диск северного солнца и вспоминая феерические закаты Икороду...
Наконец, — о, радость! — приходит долгожданная телеграмма: «Срочно командировать...». «Были сборы недолги», и вот мы с Л. уже в вагоне «Авроры», несущейся на всех парах по тряским рельсам в Москву. На полпути меня, вдруг, ни с того, ни с сего, начинает знобить, подскакивает температура, рябит в глазах. По всем признакам - приступ малярии. Этого еще только не хватало. С малярией я уже знаком: зимой меня хорошо тряхнуло на площадке. И вот, неожиданно, здесь в поезде — рецидив. Поздно ночью, у друзей, меряю температуру: под 40°. Мне дают стакан водки, потом еще, наваливают на меня кучу одеял, под которыми меня все равно трясет, как «в лихорадке», я забываюсь тяжелым сном, а утром - как ни в чем не бывало. Пронесло.
Малярия была настоящим бичом для нашего брата. Боялись ее все: от начальства до разнорабочих. Пару раз переболеешь, а на третий - домой.  Поэтому и боялись. Профилактикой был, в основном, алкоголь. Были, конечно, и таблетки всякие на хининовой основе, но они не пользовались популярностью. Их надо было регулярно принимать (раз в неделю), а к концу недели шансы заболеть все равно поднимались до девяноста процентов. Многие бросали принимать и переходили на джин. Тоже, ведь, настоян на можжевельнике. А местные, те вообще на нее не обращали внимания. Для них это было что-то вроде гриппа. Переболел, помотала она тебя, потрясла, встаешь и снова на работу.
Правда, наш главврач не уставал агитировать всех на собраниях: