годованый сыдить.
Людською кровию шинкуе
И рай у наймы оддае!
Небесный Царю! Суд Твий всуе,
И всуе Царствие Твое!
……………………………….
Полылыся рикы крови,
Пожар загасили.
А нимчики пожарище
Й сирот роздилыли.
Выростали у кайданах
Славянськии дити
И забулы у неволи,
Что вони на свити!
А на давним пожарищи
Искра братства тлила,
Дотливала, дожидала
Рук твердых та смелых, -
И дождалась…Прозрив еси
В попели глыбоко
Огонь добрый смилым серцем,
Смилым орлим оком!
И засвитыв, любомудре,
Свиточ Правды, воли…
И славян симью велыку
Во тьми и неволи
Переличив до одного,
Переличив трупы,
А не славян. И став еси
На великих купах,
На розпутти всесвитньому
Иезекиилем.
И - о диво! - трупы встали
И очи розкрыли,
И брат з братом обнялыся
И проговорили
Слово тыхои Любови
Навики и вики!
И потекли в одно море
Славянськии рики!»
(1845 г.)
Ежели кому-то ещё неясно о чём здесь пишет Шевченко, мешает «луда на очах несытых», а может «романтическая» стихотворная форма не даёт понять до конца великие мысли гениального Кобзаря, приведём тоже самое содержание в прозе по-русски и по-украински :
« Что же говорят пытливому потомку эти частые тёмные могилы на берегах Днепра и грандиозные руины дворцов и замков на берегах Днестра? Они говорят о рабстве и свободе. Бедная, малосильная Волынь и Подолия, она охраняла своих распинателей в неприступных замках и роскошных палатах. А моя прекрасная, могучая, вольнолюбивая Украйна туго начиняла своим вольным и вражьим трупом неисчислимые огромные курганы. Она своей славы на поталу не давала, ворога-деспота под ноги топтала и свободная, нерастленная умирала. Вот что значит могилы и руины. Не напрасно грустны и унылы ваши песни, задумчивые земляки мои. Их сложила Свобода, а пела тяжкая одинокая неволя» ( Повесть «Прогулка с удовольствием и не без морали».)
«Нехай житом-пшеницею, як золотом покрыта, нерозмежованною останеться навики од моря и до моря – славянська земля» (З передмовы до поэмы «Гайдамаки»).
Жаль, что не приходится сегодня надеяться на «пытливость» ума потомков украинского народа с Западной Украины, они поют и нынче, как и раньше, совсем другие песни, чем те, которые пели их «задумчивые земляки», извращают и толкуют в угоду Западу славянскую историю и произведения Т.Г.Шевченко, все их помыслы теперь токмо о «цивилизованном европейском суспильстве», «правах человека», «свободе личности», - о том, чтобы их приняли после покаяния в нечистой связи с кацапами в общеевропейский дом.
Мытци «новой Украины» додумались ныне и до того, что они иначе и физически организованы, чем примитивные кацапы, и являются органичной частью Европы в отличие от диких, навязываемых им из Азии придурковатых и грязных, неприспособленных к цивилизованной жизни диких русичей. И Великого Кобзаря, только на том основании, что он клеймил москалей, муштру, царей и вельмож причисляют без тени сомнения к своему просвещённому европейскими ценностями сонмищу?!
Нет, мы славяне не отдадим Славу и Слово Великого Кобзаря, последнего на вольнолюбивой Украйне воина Христова и храброго казака на растерзание чужеземцам и расскажем в заключение о безвременной смерти его от их нечестивой руки.
За три дня до смерти Т.Г.Шевченко, 23 февраля 1861 г. по ст. ст. и соответственно 7 марта по н. ст. в преддверии дня рождения его под псевдонимом «Горожанин С…» было опубликовано его письмо к издателю «Северной Пчелы». Это письмо стало единственной причиной смерти Т.Г.Шевченко потому и приводим его полностью без купюр:
«Беда, коль пироги начнёт печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник!»
Крылов.
« В январе месяце вышли две книжечки на малорусском языке, ничтожные по цене и объёму, но чрезвычайно важные по содержанию, и особенно по своему назначению. Я говорю о Южнорусском букваре Т.Г.Шевченко и о «Граматке» П.А.Кулиша. О первой «Северная Пчела» говорила, а о второй да позволено будет мне высказать своё письменное мнение, как о цветке, ещё не тронутом печатною грозою. Сей, по форме неуклюжий и по запаху неблаговонный, цветок есть не что иное, как нарочито неудавшийся тощий отводок от довольно объёмистого и дорогого древа познания добра и зла. Проще, П.А. сократил и удешевил первое издание своей «Граматки», что, по нашему мнению, сделал он напрасно. Первое издание, по дороговизне своей, не могло проникнуть в тёмную массу нашего народа и, следовательно, только оскорбляло самого автора, а новое, усовершенствованное и удешевлённое издание «Граматки» оскорбит многих своим наружным безобразием и схоластическою внутреннею пустотою. К первому изданию была приложена таблица умножения и дельно составленная арифметика; в новом это плодотворное зерно заменено бесплодным истолкованием Символа веры и святых евангельских истин, которые сами по себе яснее солнца. К чему ведут, например, подобные толкования и поймёт ли их человек, едва выучившийся читать?
Вопрос: «Як учить Символ виры про Бога, словимого в Святий Тройици?»
Ответ: «Учить, из що? Бог еси один, тилько в трьох лицях, або особах, - Бог-Отець, Бог-Син, Бог-Дух Святий. Не три Боги, а один Бог, и другого Бога нема ни на земли, ни на неби», - и т.д.
Есть у вас просвещённые люди меж духовенством, которые, конечно, сумеют заговорить об этом предмете с народом как лица компетентные.
В «Граматке» помещена священная история, но она так скомкана и сжата, что автор сам должен сжиматься, смотря на своё скомканное детище. В заключение на четырёх страничках помещена история Малороссии, настоящая макуха, выжимок, в которой не осталось ни капли животного начала. Наконец, обёртка украшена таким суздальско-византийским украшением, которое может сразу умертвить самое здравое чувство изящного.
Я подозреваю, что П.А., составляя новую «Граматку», увлёкся идиллическими мечтами «Хуторянина» («Основа», №1), где очень наивно предлагается какое-то сельско-хуторское просвещение вопреки просвещению городскому, а ещё вернее, что П.А. в простоте души увлёкся честною пропагандою господина Аскоченского. Но кто внушил истолкователю евангельской кротости поместить сзади на обёртке кусочек самой неистовой жёлчной полемики? За один приём дитя выучится читать и ненавидеть ближнего своего и даже сплетничать. Хвала вам и хвала, на всё досужий П.А.!
Теперь (благодаря воскресным школам) почувствовалась необходимость и в сельских школах, а следовательно, и в первоначальных дельных и дешёвых учебниках. Нельзя не сказать с Крыловым:
Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за неё не всяк умеет взяться…
Примите уверения и пр.
Горожанин С…».
Письмо «К издателю «Северной Пчелы», как это убедительно доказал И.Я.Айзеншток (смотрите его статью «Из исследований о Шевченко» в «Сборнике трудов пятой научной Шевченковской конференции», 1957 г.) принадлежит перу Т.Г.Шевченко. Но стоит ли вообще это доказывать?
Неужели не видно с первого взгляда любому непредвзятому читателю только Т.Г.Шевченко присущую оригинальную манеру изложения на русском языке? Сразу бросаются в глаза шевченковские определения о содержании и форме и соответственно цене и назначении книжечек, такие только Шевченко присущие определения как «судальско-византийское изображение, которое может сразу умертвить самое здравое чувство изящного», «наружное безобразие и схоластическая внутренняя пустота», «ни капли животного начала», «настоящая макуха», «выжимок».
А это чисто шевченковское противопоставление «сельско-хуторского просвещения вопреки просвещению городскому», наконец упоминание об Аскоченском, которому Тарас Григорьевич по поводу его православно-монархических идей «проговорил: «трудно вам против рожна прати» и «холодно и безучастно» слушая его «каждым движением показывал», что он «ему в тягость» (см. В.Аскоченский, «И мои воспоминания о Т.Г.Шевченко», «Домашняя беседа», 1861, вып.33, стр. 651).
Наконец слова «Сей, по форме неуклюжий и по запаху неблаговонный, цветок есть не что иное, как нарочито неудавшийся тощий отводок от довольно объёмистого и дорогого древа познания, добра и зла», - в которых в краткой форме изложено понимание Кобзарём разрушение Древа Жизни извращением ложного познания – кто бы до такого мог додуматься в петербургской среде, которая от подобного образа мысли была весьма далека? (Ещё раз обратим внимание на совпадение представления Шевченко о Древе Жизни с пушкинским дубом, обвитым златой цепью).
Что же касается «неблаговонности цветка» то можно сравнить это определение с подобным же высказыванием Кобзаря в письме П.Кулишу по поводу его «Чорной Рады»: «Розумный, дуже розумный и сердечный эпилог вийшов; Тильки ты дуже вже , аж надто дуже, пидпустив мени пахучого курева; так дуже, що я трохи не вчадив» (З листа до П.О.Кулиша, 5 грудня 1857 р.).
И, чтобы даже не обращаясь к И.Я.Айзенштоку убедиться в авторстве Шевченко окончательно приведём воспоминания Н.Лескова о «Последней встрече и последней разлуке с Шевченко»:
«На столе, перед которым он сидел, лежали две стопки сочинённого им малороссийского букваря, а под рукой у него была другая «малороссийская граматка», которую он несколько раз открывал, бросал на стол, вновь открывал и вновь бросал. Видно было, что эта книжка очень его занимает и очень беспокоит. Я взялся было за шапку. Поэт остановил меня за руку и посадил.
«Знаете ли вы вот сию книжицу?» - он показал мне «грамотку». Я отвечал утвердительно. – «А ну, если знаете, то скажите мне для кого она писана?» - Как для кого? – отвечал я на вопрос другим вопросом. «А так, для кого? – бо я не знаю для кого, только не для тех, кого треба научить разума». Я постарался уклониться от ответа и заговорил о воскресных школах, но поэт не слушал меня и, видимо, продолжал думать о «грамотке»…
Я стал прощаться. «Спасиби, що не забуваете, - сказал поэт и встал. – Да! – прибавил он, подавая мне свой букварик, - просмотрите его, да скажите мне, что вы о нём думаете». С этим словом он подал мне книжку, и мы расстались…навсегда в этой жизни. Более я не видал уже Шевченко в живых…» ( «Русская речь», 1861, № 21, стр.314-315).
Казалось бы, вопрос об авторстве письма в «Северную Пчелу» Т.Г.Шевченко не может вызывать и тени сомнения, но приходится лишний раз останавливаться на этом банальном вопросе потому, что в том же «букваре пивденноруськом в сучасний транскрипции» ровно половина «пислямовы» Володимира Яцюка, посвящена «доказательству» того, «что поэт не имел намерения противопоставлять своё издание Кулишевому, поскольку «Буквар» не был для него самоцелью». Зато, судя по всему, В.Яцюк задался целью опровергнуть «надуманные утверждения, что более внимательно ознакомившись с содержанием «Граматки», Шевченко разочаровался в ней и потому взялся за составление
