– никто не знал… «Названный брат» поэта В.Г.Шевченко…по близким отношениям к покойнику, решил было вопрос о похоронах ещё до прибытия в Киев; предположил он похоронить тело поэта на Щекавицком кладбище, где была уже, как говорят, приготовлена и могила. Но ещё на дороге от моста к Киеву возникли по этому вопросу пререкания и пока решено было поставить гроб в первой по дороге церкви – Рождества Христова, на Подоле….После долгих разговоров и споров решено было хоронить поэта около Канева, причём такое решение почти всецело принадлежит Честаховскому, о чём и свидетельствуем здесь перед теми, кому знать это интересно…исполнить завещание поэта…
Этим завещанием, впрочем, не была та предсмертная будто бы воля Тараса Григорьевича, о которой рассказывает М.К.Чалый в своей книжке – «Жизнь и произведения Тараса Шевченка». Здесь говорится, что «присутствовавший при последних минутах жизни поэта Грицько Честаховский заявил (при решении вопроса – где хоронить), что на предложенный ему умирающему вопрос: где похоронить его? он отвечал: «в Каневе». Но мы хорошо помним, что Честаховский «при последних минутах жизни поэта» не находился, да если бы и находился, то у него, в виду предсмертных страданий Тараса Григорьевича (Мы видели Тараса Григорьевича более чем за полсуток до его смерти, и тогда уже эти страдания были ужасны от бросившейся в лёгкие водянки), не хватило бы духу спрашивать умирающего о месте похорон. Хорошо также знаем, что никакого завещания, ни письменного, ни словесного, Тарас Григорьевич о месте своего погребения не оставлял, а мысль его друзей о погребении тела умершего около Канева (где поэт собирался строить себе «хату») основана лишь на поэтическом завещании. Вот это-то завещание, страстно желая исполнить, Г.Н.Честаховский и говорил о предсмертной будто бы воле поэта…» (А.Лазаревский, «Киевская старина»,1894, февраль, стр.314 – 317).
«О погребении Т.Г.Шевченка хлопотал в Киеве названный его брат Варфоломей Г.Шевченко. Совещания по сему предмету шли у М.К.Чалого, исправлявшего тогда должность директора 2-й киевской гимназии….Признавалось затруднительным выполнять желание Петербурга или громады похоронить Тараса Г. на берегу Днепра, за г. Каневом, где предполагал поэт устроить свою усадьбу. Высказаны были и другие основания, по которым не следовало лишать народного поэта погребения на общем христианском кладбище. Поэтому полагалось похоронить его тело на Щекавицкой горе. Наконец принято, для избежания всяких демонстраций со стороны учащейся молодёжи, приготовить могилу в Выдубецком монастыре и препроводить туда гроб покойника в большой лодке прямо с черниговского берега, по прибытии к цепному мосту. В.Г.Шевченко уже вошёл в соглашение по сему предмету с настоятелем монастыря. Но случилось иное…. названный брат объявил мне твёрдое намерение уполномоченных петербургского общества выполнить точно волю покойника относительно погребения его на горе между г.Каневом и Пекарями» (Протоиерей П.Лебединцев, «Киевская старина»,1882, сентябрь, стр.565-567).
«Пытались ми за ридню Тарасову…Вони, бачте, сердешни пишки поприходили из далеких повитив у Киев, та й зложили 15 рубл., закупили мисце на цвинтари на Щекавици, уже и грабарив найняли, щоб яму копати….» (В.Бернатович, Похорони Тараса Шевченка, «Слово», 1861, №49).
« Я нашёл сыновей Варфоломея Шевченка, они знали про то, что батько их хочет поховать Тараса около церкви, и тревожно посматривали на меня, а я повторял своё и спросил их: «правда ли, что ваш батька хочет закопать около церкви Тараса?» - Правда. – «А кто же ему вбил это в голову? Я же ему объявлял задушевную волю покойного и желание нашей украинской - петербургской громады». – Мы этого не знаем; батька сказал, чтобы на том месте яму копали. – «А где батька? Ищите его». Вышел я за церковное кладбище, и вижу – Варфоломей бежит ко мне с детьми, встревоженный и говорит: «друг мой, видели ли вы то место, где я хочу поховать Тараса? Вот посмотрите, как тут хорошо: и гора высокая, и Днепр близко, и, Боже мой, как тут хорошо; а там за оградою и школу поставим…» … Я объявил народу, що воля покойного була така: поховать его на той земли, де вин дуже бажав поселиться при жизни своей, и никто не имеет права закопать его там, где он не хотел. Народ одностайно заговорил, що яка воля покойного була, то так треба и робить… Доехали до горы, с большим трудом забрались на неё, осмотрелись; я показал место, где, по-моему б, приходилось робить Тарасови новый будинок, спросил громаду: чи согласны на то? Громада в один голос – «согласни!» И началась робота…. Потом вынесли гроб, поставили на козацкий воз, …и повезли… парубоцтво, чоловики и наша киевская громада. Я шёл с людьми, рассказывал им, что это за человек Тарас, просил их, чтоб они не звали его паном, а звали батьком Тарасом. Так ось чего люд ходил коло мене роем: йому хотилось слова, а я не скупився на цей товар» (Г.Честахивский, Лист до Ф.И.Черненка вид 20 червня 1861 року)
«…Батька Украины поховали, а людови не дали ни шматочка хлиба в поминок, тильки своя громада та попы выпили по чарочци, трошки перекусили печёной рыбы з хлибом, а потим Шевченки симьею зварили капусту й локшины два горшки, то ж все для своих пятнадцати чоловик, та тим и закиньчили. А потом разъехались по уголкам, как воробьи на стрехах, только я один остался и каждый день слоняюсь по Тарасовой горе, хоть дернину или две выкопаю и положу ему на широкую грудь и как-то легчает на сердце. Каневским панам и люду как-то моторошно смотреть на меня, что я паныч из великого Петербургу, а …возьму заступ в руки и роблю Тарасови могилу не так, как бы пан робив с заступом в руках, а таки так, как добрый хозяйский сын или щирый робитник – то им на удивление, и сами не придумают, что б то оно за человек такой. Сказать бы, что это пан, так не выходит: паны ж того не роблять, що вин выробляе заступом и довбешкою»(Г.Честаховский, Лист до Ф.И.Черненка , 17 июня 1861 г.)
«Н.Г.Ч-ий по происхождению был сам крестьянин, родом из Новоруссии». –примечание А.Лазаревского.
«Могилу над гробом Шевченка высыпали в несколько дней; работали 17 человек и в числе их В.Н.Забела. С этой картины была снята фотография.»(Н.Белозерский, «Киевская старина», 1882, октябрь, стр. 76).
Грицько, «крестьянин из Новоруссии» «с заступом и довбешкою» робил Тарасову могилу, представляясь при этом «панычом из великого Петербурга»?! Но, если «могилу высыпали 17 человек в несколько дней», то тогда что делал на горе сей «щирый робитник»?!
Воистину трудно теперь разобраться, съели ли капусту сами потомки Шевченкового рода, или поделились с ближними, и была ли вообще та варёная капуста на поминках Шевченко, или же она приснилась только пану або крестьянину Грицьку; хотели ли родственники Шевченко похоронить Кобзаря на церковном кладбище близ г.Канева или нет. Одно ясно, что если есть капуста, то там жди и козла, и такой козёл из Петербурга (цап или кацап по-украински) нашёлся. Научил каневских мещан как называть Великого Кобзаря - не паном, а батьком Тарасом! Так хорошо научил, что и советский письменник Олесь Гончар сю науку его крепко усвоил.
Одного назойливого и нахрапистого напора хватило Грицьку, чтобы исполнить до конца волю «петербургской украинской громады», а точнее П.А.Кулиша и М.М.Лазаревского, даже поперёк воли сына последнего А.М.Лазаревского, и похоронить Т.Г.Шевченко за сотни вёрст от столицы своего украинского народа! А сколько приторной сладости, сентиментальности, какое море разливанное «почуттив» разлил перед нами «новорусский крестьянин»! Какая натхненная щирая патетика! Не у него ли учился советский режиссёр Александр Довженко?
А почитайте воспоминания Грицка Честаховского о том, как он нашёл батьке Тарасу натурщицу Одарочку с ридной неньки Украины, - вот где шедевр словоблудия и сластолюбия!… После того будто бы, как Грицько «понашпорил», «надыбал», «укокобил се дило», доказал братам Одарки «добре знавшим який вин чоловик», «щоб вони не жахалися цього дила», «а ще гордували б тим, що их Одарочка стане в пригоди и послужить тому, хто став дуже в великой пригоди усий Украини»… он
«навидався до Кобзаря, - дознать, чи приходила Одарочка до його? Вин, як орёл крылами, ухопив мене дужими руками и придавив до своих дужих орлих грудей:
… Учора в мене був Великдень в перший раз писля того, як выгнала мене лиха доля з Украины…Учора я так зрадив, звеселив, обновивсь серцем, як радиють вирующи, що Христа дочитались на Великдень, - наче важке тягло з грудей зсунулось. Десять рокив просидивши в Оренбурзи, наче в густим тумани, як кайданник в мурах, не бачивши сонця, ни живой людины, а вчора несподивано – чорнява Одарочка, як макив квит на сонечку, загорилась на моих очах, пылом припалых, и як те сонечко ясне освитила мои очи, просяяла туман з души заснутого серця…Хвалити Бога, що не вмер на чужини, оце довелось побачить, подивиться на макив цвит з козацкого огороду! Що за люба дивчина ота Одарочка, який голосочек, яка мова, звучить краще срибла, а душа – яка славна, чиста! Ще не вспила зачумитись смердючим духом. Як пташка з божого раю нащебетала мени в оцих мурах сумних. Наче ненька Украина тхнула мени в серце теплым, легким духом, пахучими нивами, запашистым квитом вишневых садочкив й травы зеленой, як побачив чистисиньку свою людину, почув ридну мову…» (Споминки Г.Честахивського, «Зоря», 1895, ч.5, стор.98-99).
Была ли эта натхненная Честаховским история в жизни Великого Кобзаря, на «очах его пылью припалых», и неужто Батько Тарас так от «ридной мовы» из уст «чорнявой Одарочки» обновился серцем, как радуются верующие, до Христа дочитавшиеся на Пасху? Что-то верится с трудом, как-то не «укокобивается» до конца, остаётся таки «туман на душе заснутого серця»…бо нигде мы не встречаем у Т.Г.Шевченко такой пахучей, запашистой веры и «обновления серцем», как в споминках Г.Н.Честаховского…
Да, наверное прав А.М.Лазаревский, когда пишет, о том, что Грицько Честаховский при последних минутах жизни Т.Г.Шевченко не присутствовал и что Кобзарь никакого завещания ни устного, ни письменного Грицьку не оставлял и Честаховский нагло лгал, когда говорил об этом. Но почему мы верим А.М.Лазаревскому, когда он пишет о том, что «водянка бросилась в лёгкие» Т.Г.Шевченко, причиняя ему невыносимые боли, но при этом же утверждает, что в таковом состоянии Тарас Григорьевич сделал распоряжения человеку…и сам спутился вниз по лестнице в свою мастерскую? Что в тот момент, когда Т.Г.Шевченко спускался вниз водянка бросилась из его лёгких?! Как в таком предсмертном состоянии и зачем вставать с постели? Что, Тарас Григорьевич слышал какие-то звуки в мастерской и хотел поговорить с «друзьями» и стал к ним для того спускаться?! Или же он сошёл от боли с ума и не мог представить себе последствия своих действий? Ради кого и чего он рисковал жизнью, вставая с постели с «водянкой, бросившейся в лёгкие»?!
Нет оснований у нас верить никому. Мы убедились, что ни Кулишу, ни М.М.Л., ни
