вообще почти ничего не говорил о себе, о своей роли, но сам вид его, состояние, свидетельствовали о том, что многие решения дались непросто и были далеко не радужными, но Рамир верил – необходимыми. Теперь он по-другому воспринимал вспомнившиеся сейчас редкие и осторожные разговоры технариков о том, что непопулярного Власта не раз пытались устранить физически. Эти попытки прекратились только тогда, когда узнали, что на теле его закреплена кнопка-сигнал, при нажатии которой взлетит на воздух пещерная атомная электростанция, а вместе с ней прекратится и жизнь подземного города. Рамир не только оправдывал неординарную защиту всевластного Главы, не желавшего отдавать власть, не верившего, что кто-то управлять будет эффективнее, но и уважал его за несгибаемую волю, за неоценённую жертвенность, и был горд, что сидит рядом и разговаривает на равных. И вообще лучше для всех, для города, для любых общественных формаций, как бы красиво они ни назывались, когда власть осуществляет один, но только умница, когда один принимает окончательные решения и один несёт за них ответственность, а не кодла, не отвечающая ни за что. И пусть у подземных энтериков всегда будет один Власт. Но как он заметно устал! Пора уходить. Но стоило Рамиру осторожно наклониться вперёд, чтобы встать, как последовал тихий приказ:
- Сиди. Раз напросился, то слушай. – На Рамира глядели ясные молодые голубые глаза,а на стянутых морщинами губах появилась добрая улыбка. – Не уходи, мне хочется видеть тебя подольше. В тебе я вижу свою молодость и себя, переполненного самомнением в том, что только я сумею сделать свой народ счастливым. – Он убрал улыбку, обрезал её вертикальными морщинками по углам губ. – Не удалось. И в том не только моя вина. Все люди и всегда мало приспособлены к счастью, все одинаковы во все времена и лучше со временем не становятся. Я прожил долгую жизнь и могу судить так с полным основанием. Запомни эту горькую истину, и пусть она будет для тебя предостережением в жизни. Дай мне твою руку. – Рамир пересел ближе к столу, продвинул по столешнице раскрытую ладонь, ощутил не холод, как ожидал, а тепло старческой ладони и замер в непонятном чувстве, когда хочется оставаться в таком контактном единении очень долго. – ты рождён из моей молодой, докатастрофной, спермы, законсервированной тогда по настоянию моего лучшего и предусмотрительного друга-медика, соблазнившего тем, что сын у меня может появиться в любое время и в любом моём возрасте, когда я захочу. Так что ты, несмотря на возраст, являешься коренным чистокровным энтериком.
- А кто моя биологическая мать? – не мог не задать вполне закономерного вопроса сын. – Что с ней?
Отец крепко, не по-старчески, сжал ладонь сына.
- Она была прекрасной женщиной и очень хорошим человеком, тоже коренной энтерийкой, но, к сожалению, рано погибла, ещё до твоего рождения, под завалом в руднике. Успешный геолог, это от неё у тебя тяга к геологии. – Власт замолчал, наверное, сожалея, что у сына не было тяги к власти и политике. – Твоя необычная внешность, не похожая на внешность современных горожан, полностью соответствует облику нашего этноса. Очень светлая кожа, длинные русые волосы, сине-голубые глаза, живое лицо, - всё это было свойственно им, нашим предкам. Ты – единственный настоящий энтерик на всей Планете.
- А я-то переживал, думал, что урод, отклонение от природы! – воскликнул удивлённый и гордый собой Рамир. – Куда же девались остальные, почему не оставили потомства? Война?
Власт убрал руку с ладони сына, последнего энтерийца.
- Да, она, - помолчал, - вернее, и она тоже. Наш народ силён умом, но слаб телом, не выдержал атомных испытаний и погиб почти весь. Оставшиеся вынуждены были ассимилироваться, раствориться в более выносливой серой расе, и те, что живут сейчас – не светлые, не серые, а запутанный симбиоз рас. Но не следует всё сваливать на войну, хотя она и была предельно опустошительной. Развращённый цивилизацией народ умирал и без того, война только ускорила его гибель. Ты знаешь, мне теперь будет очень не хватать встреч с тобой.
- Почему же ты не объявился раньше? – их близость дошла уже до претензий со стороны младшего.
Власт коротко вздохнул.
- Такова уж наша роль в обществе. Обладающий верховной властью не имеет права на личную жизнь, не должен иметь семьи и близких. Он полностью, до ноготка, принадлежит народу, он его сын и раб. Но я никогда не выпускал тебя из виду и помогал в трудные времена, разве не так?
- Да, - согласился отверженный родственник, - и я тебе за это благодарен.
- Не надо! – возразил раб и усилил возражение отрицательным движением руки. – Это я тебе благодарен за то, что имел возможность как-то помогать. – Чуть помолчал. – И потом, знаешь, дети не должны расти в тени родителей, особенно, если эта тень очень обширна. Ты вырос что надо, и я горжусь и тобой, и собой.
- Если бы не проклятая война! – с горечью подосадовал сын. Он искал причину попроще и понятнее и, не желая быть в тени, старался, как мог, возразить отцу, упорно не соглашаясь с ним, что их народ погиб сам собой.
- Да… война… - задумчиво протянул свидетель планетарной бойни, снова удобно уложив утяжелённую временем голову на тыльную сторону поднятых ладоней. – Она началась не сразу. Вначале были мелкие вооружённые конфликты, можно сказать – проба на испуг, нечаянно переросшие в локальные войны за обладание спорными приграничными оазисами с ещё сохранившимся богатством флоры и фауны. Больших стран задиры не беспокоили, никто не выигрывал, а проигрывали всё те же безвинные и ещё более обеднявшиеся флора и фауна. Продолжаться так долго не могло, зрели и стали пухнуть амбиции и раздражение главных фигурантов Планеты, с вожделением поглядывавших на исчезающие лакомые куски. Дошло и до открытых межгосударственных войн с образованием противостоящих блоков и коалиций. У заскучавшей в праздности и изобилии элиты зачесались жадные руки и засвербило в зажиревших мозгах и кое-где ещё.
- А как же всякие пакты, договоры, соглашения, клятвы о ненападении? – заверещал наивный пацифист, у которых никогда не спрашивали, зачем и с кем воевать.
Власт коротко и снисходительно к горячности молодости усмехнулся.
- Амбиции сильнее всех договоров и клятв. Поднявший дубину и ввязавшийся в драку забывает обо всём, теряет разум и опоминается только тогда, когда его треснут до смерти, или он сам угрохает врага. Развязанную войну, когда дерущихся больше, чем миротворцев, не очень-то при этом желающих попасть под дурную горячую руку, ничем не остановить, ни довоенными пактами, ни уговорами, пока кто-то не падёт на колени мордой в грязь, запросив пощады. Война разжигает самые низменные и самые жгучие страсти, которые долго копились и теперь выплёскиваются наружу. Лозунг «Бей того, кто подвернётся, хватай всё, что приглянулось!» актуален всегда, при любых цивилизациях и цивилизованности. Нет, мой друг, войны были и будут, где бы ни зародилось человечество. Они – неотъемлемая потребность людей, встряска, без них – застой, они как трамплин для избавления от балласта и для нового развития. Я не помню ни одной, для которой была бы веская причина. Они возникают из ничего, но к ним готовятся со дня возникновения разума. Иначе, зачем дубина, зачем неутолённая гонка вооружений. Войны нужны, жаль только, что происходят при нашей жизни. – Апологет войны сузил потемневшие глаза, почти спрятав их в сбежавшихся морщинах, недовольно поелозил подбородком по ладони. – Да… ты прав: если бы не война… крепок слабый человечишко задним умом! А ведь предупреждали здравомыслящие аналитики: «Планетарной войны не избежать!», и все разумные, предельно цивилизованные обитатели тесной Планеты, повязанные между собой, понимали, что пессимисты правы, и ничего не предпринимали, надеясь на чудо. Но чуда не произошло. Вместо этого какой-то свихнувшийся идиот первым нажал на ядерную кнопку, и кто это был, так и не выяснили. Хотелось бы, чтобы гада не прихлопнули разом, чтобы подольше побродил по выжженной им Планете, воя от боли в опустошённое пространство.
- А я бы хотел встретиться с ним на колодце, - поздно поднял короткий хвост торчком зазнавшийся дуэлянт.
Власт тихо, почти не разжимая губ, рассмеялся. И было понятно, что это ему не в привычку.
- Мы тоже не могли остаться в стороне. Слабым утешением может служить то, что не мы начали, что только защищались, уничтожая ракеты и беспилотники с ядерными боеголовками, нацеленные на нас, и пропуская те, что пролетали над нами. Утешение, конечно, слабое, но всё же, факт в оправдание. Несравнимо большим было удовлетворение от того, что успели, хоть и вчерне, обустроить подземный город, переведя туда наиболее ценные технологические производства, все лаборатории, весь исторический и научный архив, все компьютерные программные накопители, все стратегические запасы консервированного продовольствия, а вместе с этим и большую часть полезной научной и технической элиты, достаточных для автономного существования в изоляции от поверхности. Многое ещё требовалось сделать, но жить или, по крайней мере, существовать было можно.
- А как же остальные, как же вся Энтеррия? – в голосе коренного энтерийца слышались эмоциональные нотки осуждения и негодования, но Глава, сын и раб народа, не ответил.
- Более того, - продолжил, словно в оправдание, - мы успели запустить реактор электростанции и даже построить два закрытых стартовых комплекса для недостроенных звездолётов. И готовы были в любой наиболее опасный момент закрыть городские входные люки. С самого начала я был на электронном командном пункте, спрятанном глубоко в склоне горы, и мог через внешние телекамеры или специальные зеркально-оптические приспособления наблюдать всё, что творилось в пределах столичного региона и в его ближайших окрестностях. Спутниковая телесвязь позволяла видеть всю Энтеррию. И это было худшим из всех наказаний, которые я мог бы придумать для себя. Судя по шлейфам ракет и траекториям беспилотников, мы подверглись нападению со стороны народно-демократической империи серых. Они всегда точили на нас зуб за то, что мы умнее и богаче, и сейчас для них настало, наконец, время подлой мести. Уничтожить все заряды, веером сыпавшиеся на нас из многозарядных носителей с разделяющимися боеголовками, было невозможно. И вот в пределах города один за другим выросли огромные воронкообразные огненно-дымные грибы, расширяющиеся и закручивающиеся по спирали. Накрывшись выворачивающимися наружу шляпами, они медленно оседали, изогнувшись по ветру и сбрасывая на город горячий пепел и дождь-кипяток. От ударной волны дома, производственные здания, трубы валились по окружности как детские игрушки. Забытый транспорт отшвыривало от эпицентра грудой искорёженного дымящегося металлолома. Какие-то детали строений, целые авто, металлоконструкции крутились высоко в огненно-дымном смерче и падали вниз разодранными горящими комьями. Вихревые ветры огненного жара сжигали всё: и железо, и камень, деревья и столбы вспыхивали как спички, не оставляя следов. Горела земля, седели обожжённые скалы, одной яркой вспышкой выгорали оставшиеся ещё стоять дома с жутко
