– Тарре! Чтоб тебя айсари все разом полюбили!
Конечно, это мог быть только Тарре. Широко разведя руки, он делал вид, что хочет поймать Лекко. Наследник напоминал развеселившегося щенка. В отличие от коренастого младшего брата, первенец Ярме был высок и статен, как его отец. Тугая коса из светлых, без рыжины, волос доставала до квадратных золотых пластин пояса, стягивавшего его куртку. Округлому лицу очень шла довольная улыбка, а в голубых глазах светилось добродушие, заставлявшее подозревать, что вся сила Тарре сосредоточилась в руках, так и не добравшись до головы.
– Славного дня! Думал, зайдешь, расскажешь, как на Севере поохотился, – Тарре хлопнул себя по щеке, задавив распаренного летним солнцем комара. – У матери был?
– Не успел.
– Повидайся, она без тебя скучает. А что отец?
– Видно, уже жалеет, что не ты принес долгожданные вести. Скажи лучше, что здесь творится?
– Новые заболели, – Тарре сдвинул брови. – Еще дети в троллей начали играть. Раньше играли в следопытов. А что за весть ты принес?
– Я видел сияние над Утгардом.
Потрясенный Тарре уставился на брата как на привидение.
– Нет, правда? – только и смог вымолвить он.
– Нет, неправда! – передразнил его Лекко. – Что вы все заладили одно и то же? Отец спросил, не ошибся ли я, ты туда же… Вот если бы сияние видел господин мой Тарре, никто не усомнился бы в его словах! А Лекко может только врать и ошибаться!
– Ну, врать ты точно можешь, – заверил Тарре. – Но ошибаться – нет. Просто, уж больно новость такая…
Он покрутил рукой в воздухе.
– Вроде ждали-ждали, считай, наши предки ждали, мы об этом с рождения слышали, а все равно – неожиданно. Постой… Ты что, к Вратам подходил?
– Изначальный! Опять... Неужели, чтобы увидеть сияние, нужно подходить к Вратам?
– Может, и не нужно, но… Я тебя знаю, Лекко, – уверенно проговорил Тарре. – Ты точно там был.
– Я отцу поклялся Изначальным и Владычицей, что не подходил к Вратам.
– Да ты что! – Тарре схватил брата за куртку. – Спятил? Такие клятвы давать? Ты что, смерти себе хочешь?!
– А хоть бы и так, – осклабился Лекко. – Будешь скорбеть? Сильно?
– Дурак! – Тарре оттолкнул его от себя.
– И что теперь? – спросил он после недолгого молчания.
– Теперь – Совет, – сказал Лекко. – Пойди, вытряси моль из своего золотого плаща, наследник. И не кривись, словно меня уже гадюкам скормили. Я не подходил к Вратам.
Вместо ответа Тарре двинул младшего брата кулаком в плечо.
– Вредный ты, как тролль! – сообщил он Лекко.
– Прости, господин мой Тарре, – Лекко принял смиренный вид, – но ты меня недооцениваешь. Я вредный, как целое Пограничье. Когда явится царь, ты все расскажешь, и он велит отрубить мне голову. И будет Утгарду благо. А сейчас иди, готовься, дурачина! Если я хоть что-нибудь понимаю, Совет будет уже сегодня.
***
Лекко как в воду глядел. Хранитель престола решил не откладывать столь важное дело. Спешно созвали старейшин главных утгардских родов на тайный, или Малый совет, который собирался, когда Великий Совет, с участием всех знатных и славных утгардцев, был нежелателен либо невозможен.
Над Алмазным престолом, чья стрельчатая спинка возносилась ввысь, словно миниатюрная башня, зажгли драгоценный светильник, выточенный мастерами-альвами из прозрачного голубовато-белого самоцвета. Его свет вспыхивал бесчисленными разноцветными искрами в диамантовых гранях. На спинке трона алмазы складывались в изображение лежащего волка, вписанное в круг из свернувшейся кольцом змеи. И престол, и светильник были копией тех, что оставались во дворце утгардских царей. Рядом с троном на золотом кресле восседал Хранитель престола. По обе стороны от него стояли сыновья правителя. Пребывать в Совете стоя им полагалось не только из почтения к старейшим: в Царской палате, куда стражу не допускали, сыновья служили охраной правителю.
Вдоль стен расположились старейшины. Им полагались дубовые кресла, отделанные серебром. Еще им полагалось внимание правителя, даже в тех случаях, когда он уже все решил. Этой привилегией, как и любой другой, охотно злоупотребляли, так что советы затягивались порой на несколько дней. Но сейчас правитель Ярме был склонен найти решение как можно скорее.
– От дедов наших мы знаем, что сияние предвещает не только приход царя, – он помолчал, добиваясь предельного внимания Совета, – но и великое зло, с которым царю предстоит сразиться. Зло давно уже поселилось на утгардских землях, и с каждым днем собирает с нас все более тяжкую дань. Мы уже не раз встречались с ним, не раз, увы, встретимся. Откуда же и как придет царь, нам неведомо. Этим могут воспользоваться наши враги, которые тоже знают о пророчестве. Что посоветуете, славнейшие, чтобы нам не прозевать избранного и не обмануться самозванцем?
Один за другим поднимались славнейшие сказать свое слово, причем, на этот раз Ярме следил, чтобы говорили они по существу. Только вот по существу-то ничего не находилось. В конце концов, большинство склонилось к мысли, что надо ждать знамения Владычицы. «Владычица», – каждый, находившийся в зале, повторял это словно заклинание.
– Почему Владычица? – не вытерпел Лекко. – Утгардские цари получили власть от Изначального. Значит, и новый царь связан с Изначальным.
Старейшины переглянулись, не зная, как повести себя в ответ на столь великую дерзость. Тарре смотрел на брата как на полоумного. В присутствии старших младшие говорили только с их разрешения. В Совете это правило умножалось многократно, оно не знало исключений.
– Лекко, твоя дерзость становится несносной, – голос правителя Ярме звучал холодно, но видно было, что он не на шутку разгневан. – Выйди и жди! Когда Совет окончится, я решу, как смирить твою гордыню.
– Позволь, о высокий, – почтительно, но твердо вмешался Найме, первый, после правителя, старейшина Утгарда. Найме справедливо считался не только самым влиятельным, но и самым разумным среди родовых вождей.
– Твой сын говорил от сердца. Раз уж обычай все равно нарушен, пусть скажет, что думает. Возможно, молодость найдет дорогу там, где старость видит лишь топи и бурелом.
– Говори! – после некоторого колебания разрешил правитель.
– Будем ждать знамений – потеряем время и дадим злу полностью созреть, – убежденно сказал Лекко. – Утгард чтит обычаи, так вспомните: первый царь не пришел, его позвали. Мы все знаем эту историю: ребенок, найденный в лодке среди камышей, тот, в ком воплотился дух Изначального, пришел на зов наших предков и избавил их от варваров. С тех пор в Утгарде установился обычай не возводить, а призывать наследника на трон. Значит, и сейчас мы должны призвать царя, которого ждем. А для этого надо его найти.
– И где же ты предлагаешь его искать? – спросил Ярме.
– В Асгарде.
В зале раздался недоуменный гул.
– Что-то я не припомню, чтобы Утгардом когда-либо правили асы, – насмешливо проговорил Ярме.
– Я не сказал: ас. Я сказал, искать надо в Асгарде. Асы знают тайны мироздания, которые мы утеряли. Пока мы заняты Пограничьем, они следят за всем, что происходит в Девяти мирах. В Асгарде – ответ на наши вопросы.
– Асы вряд ли хотят возвышения Утгарда, – возразил Найме. – Они откажутся помогать, либо направят на ложный след.
– Либо попробуют воспользоваться пророчеством и подкинут нам своего претендента, – подал голос старейшина Икке.
– Можно не открывать асам свою цель, – ответил Лекко. – Когда следопыт останавливается на ночлег, то не всегда рассказывает хозяину дома, кто он и откуда пришел. К тому же, хоть асы горды и честолюбивы, они не дураки. Даже возвысившийся, Утгард не будет угрожать Асгарду гибелью, а вот зло, способное отворить Врата, уничтожит все, асов в том числе. Позвольте мне попытать счастья, и, если я ошибся, тогда накажите за дерзость!
Найме осторожно кашлянул и вопросительно посмотрел на правителя. Тот кивнул, разрешая ему говорить.
– Твое предложение неожиданно, – начал старейшина. – Настолько неожиданно, что… с ним стоит согласиться. Когда начинают сбываться пророчества, привычные пути оказываются негодны.
– В конце концов, ничего другого никто предложить не может, – буркнул будто про себя великан Хиссе, в молодости склонный к дерзким выходкам и тоже не сильно почитавший обычаи.
В зале раздалось сдержанное гудение. Старейшины перешептывались и кивали головами.
– Мы склонны отозваться на просьбу твоего сына. Но решать тебе, о высокий! – заключил Найме.
Правитель Ярме ответил не сразу. Он, казалось, взвешивал каждое из услышанных им слов, что-то напряженно ища, какую-то связку между бесполезной разумностью и безумием, сулившим хоть малую надежду.
Наконец, он нашел то, что искал, и лицо его немного прояснилось.
– Надо вопросить Видящую, – торжественно объявил правитель. – Какой путь она укажет, такой и изберем. Завтра утром сыновья мои Тарре и Лекко отправятся в Рощу исполняющихся снов и принесут нам ответ от той, что хранит пророчества.
Лекко чуть не до крови прикусил губу с досады. Но сделать уже ничего нельзя. Правитель Ярме поднялся из золотого кресла, подавая знак к окончанию Совета.
ЛИЛА
[i]Ему снилась Корона Севера. Звезды, сиявшие ярче и великолепнее асгардских алмазов, срывались с неба, одна за другой, оставляя за собой длинный лучистый след. Вот канула в темноту ночи седьмая, последняя. Он искал их тайным зрением, но не находил. Все другие звезды померкли, и небо сделалось белесым от мертвенного сияния, вставшего над необъятным, раза в два больше Асгарда, городом. Пустой, давно покинутый, но не поврежденный, город был похож на кокон, жизнь в котором затаена и в любой миг готова проснуться. И город был прекрасен. Совершенство, гармоничное, но не строгое, легкое, но не бездумное, безупречное, но не холодное, влекло его к себе, как с детства влекла всякая красота. В оперении сокола он летел над городом и, одновременно, стоял перед сомкнутыми исполинскими вратами, преграждавшими дорогу в него. Полированную поверхность утгардской стали покрывали узоры из горного хрусталя. Нет, не узоры – руны.
«Он царь и узник, Он враг и союзник. Ведет во тьму, но выводит к свету. Повитый смертью, бессмертьем одетый, Он победитель, и Он – побежденный, ниоткуда пришедший, до рожденья рожденный».
Он вчитывался в знаки на Вратах, чувствуя, что не узнает, а вспоминает. В нем крепла уверенность, что он как-то связан с этим мертвым великолепием. Возможно, причина заключалась в том, что его самого в Девяти мирах считали отчасти мертвым – существом с непревзойденным разумом, но без души, не способным любить или сострадать. Говорили, что все вызывает в нем любопытство, и ничто – привязанности. Он не возражал, ибо пререкания показывают, что тебя уязвили, а его невозможно было уязвить. Ощущение превосходства надо всем созданным было в нем настолько велико, что не нуждалось в доказательствах. Да и так ли уж неправы его обвинители? Привязывает ли его что-то к
