Он останавливает взгляд на той, что вырастила его и полюбила как сына. Может быть, потому что ее родному сыну нужно было столько молока, что потребовалось девять кормилиц. Она же давала грудь сыну приемному, и материнская привязанность досталась ему же. Царица Асгарда чувствует его взгляд и оборачивается, всматриваясь в пустую дорогу. Ее лицо прекрасно и печально. Он расстилает перед ней ковер из белых и алых цветов и посылает впереди нее звонко щебечущую птицу. Он знает, что это сердце всегда открыто для него.
Он смотрит на того, кто нашел его ребенком в снегах Пограничья и принял в свой дом, исполненный самых великих ожиданий. Но, похоже, этим надеждам не суждено сбыться. От таинственного найденыша ждали исполнения древних пророчеств. А получилось существо, чьи стремления неведомы, чувства непонятны, а поступки не вписываются в установления асов и альвов, ванов, ётунов и людей, обитателей всех возможных гардов и хеймов. Даже нечисть Пограничья вызывает меньше недоумения. С ней известно, что делать – сражаться. А с ним… Впрочем, выход найден. Всеотец надежно оградил от него всех остальных. Отныне он безвреден, а, вместе с тем, и бесполезен.
Впрочем, так ли? Владыка асов никогда ничего не делает попусту. И зачем-то ему ведь привиделся вчерашний сон… [/i]
ВЕТВЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Столица асов повергала в изумление. Круглый в плане город состоял из княжеских дворов, один великолепнее другого. Простых домов здесь не было: все сплошь разноцветный камень, полированная бронза, серебро, золото, кость айраватов. Палаты асов окружали сады, в которых круглый год благоухали цветы и плодоносили деревья. Ветви клонились под тяжестью спелых яблок, груш и неведомых, соблазнительного вида плодов. С искусственных горок низвергались садовые водопады и неслись в пруды, наполненные прозрачной и прохладной водой. Оград в Асгарде не признавали, и взору ехавших верхом семерых утгардцев, во главе с Тарре, являлись прекрасные асиньи. Асгардские жены и девы гуляли по тропинкам среди сладко пахнущих цветов, плели венки, вышивали, сидя в увитых зеленью беседках, играли с детьми или подругами. Палаты, площади и места для конных ристалищ и воинских игр располагались вдоль улиц, прямыми лучами деливших круг на равные доли. По гладким дорогам ехали верхом светлобородые всадники, учтиво приветствовавшие утгардских гостей. Рядом торопились по своим ежедневным делам менее знатные, но не менее гордые своей причастностью к бессмертию и славе Асгарда. Под лучами вечного лета котел асгардской жизни весело кипел и пенился медовым соком.
Дорога от Радужных Врат вела к центру круга, величественному Валаскьяльву. Гостю можно было не спрашивать, где находятся палаты Владыки асов – свет, отражавшийся от крытых серебром кровель, служил лучшим путеводителем. Лекко порадовался этому обстоятельству. Не хочешь привлекать лишнее внимание – не стоит задавать лишние вопросы. Тем более что, по его совету, Тарре не открыл Стражу Бивреста, лучистой дороги в Асгард, их истинную цель.
– Хотим хоть раз побывать у асов на Празднике Света, – сказал наученный младшим братом Тарре, улыбнулся и покраснел. Он не умел врать.
Страж моста Хеймдалль изучающе посмотрел на сына утгардского правителя.
– И только? – спросил он.
Тарре покраснел еще сильнее.
– Господин, – вмешался Лекко, приблизившись к Хеймдаллю с самым смиренным видом. – В Утгарде знают, сколь ты проницателен. Мы и правда пришли не только выпить асгардского меда. Мой брат, – он понизил голос, – влюблен в одну молодую асинью. Он видел ее всего лишь раз, когда вместе со своим отцом, Хранителем престола, гостил у Владыки Одина, однако не в силах ее забыть. Может быть, это большая дерзость – смертному любить бессмертную, но разве мы вольны над нашими сердцами? Мой брат клянется, что будет почтителен с ней и не оскорбит ни словом, ни делом. Лишь увидеть и поговорить – все, чего он хочет.
– Где живет твоя возлюбленная? – спросил Хеймдалль у Тарре.
– Мой брат не знает точно, господин, – быстро ответил Лекко. – Где-то возле палат Владыки Одина.
– Почему он не скажет об этом сам? – поинтересовался дотошный Хеймдалль.
– Таков обычай: за наследника правителя говорит его младший брат.
– Впервые слышу о таком странном обычае, – Хеймдалль все еще не торопился пропускать гостей.
– В Утгарде много странных обычаев, господин, – не задержался Лекко с ответом. – Это все, что нам осталось от прежнего величия. Но если ты когда-нибудь пожалуешь в Утгардалоку, то увидишь, что гости нам желанны, и мы не задерживаем их у ворот.
Хеймдалль понял, что хватил лишку. Утгардцам нигде дороги не закрыты, в случае чего разговоры о чванстве и подозрительности асов разнесутся по всему Иггдрасилю, от корней до верхушки.
– Входите с миром! Асгард рад вам! – Страж посторонился, пропуская утгардцев в раскрытые Радужные Врата.
И вот теперь маленький отряд, снаряженный правителем Ярме искать, во исполнение слов Видящей, ожидаемого царя, двигался по направлению к среброкровельным палатам.
– Что дальше? – спросил Тарре, когда показались белые стены Валаскьяльва. – Обманув Стража асов, мы не можем рассказать Всеотцу о наших поисках.
– Видящая не о Всеотце говорила, – возразил Лекко. – Она сказала искать не в Валаскьяльве, а рядом. И еще она говорила о том, кто хранит глаз одноглазого. А мы не знаем, кто это. Надо спрашивать.
– «Спрашивать»! – мрачно передразнил Тарре. – Так говоришь, будто это дорогу на рынок узнать.
Наследник уже жалел, что не отговорил отца от этой затеи. Здесь, в Асгарде, мысль о поисках царя представилась ему донельзя нелепой. Кого и почему они должны искать? Если пророчество верно, царь придет сам. А если это древние выдумки, ищи не ищи, толку не будет.
Лекко повертел головой, раздумывая, к кому обратиться. Мимо прошло и проехало несколько асов. Их вид был вполне доброжелателен, и младший сын Ярме уже собрался потолковать с одним, как вдруг краем глаза зацепил необычную фигуру.
Незнакомец шел, опираясь на высокий посох. Медленная, будто у старика или тяжелобольного, походка странно не вязалась с его молодостью. Длинный плащ-балахон, когда-то черный, но со временем вытрепавшийся на швах до грязно-белого, говорил о бедности, которой не могло быть в Асгарде, либо о полном пренебрежении к себе, что у асов тоже не встречалось. Да и в целом загадочный прохожий не походил на асов. Он был безбород, как утгардцы. Прямые, угольного цвета волосы неряшливыми прядями свешивались на плечи. Время от времени обладателю посоха приходилось отводить их в сторону, чтобы не мешали видеть, и тогда открывался высокий благородный лоб. Само лицо следовало также признать царственным и благородным, если бы чересчур черные брови и чересчур тонкие губы не придавали ему двусмысленное, хищное выражение. Вместе с тем, оно было трогательно-чистым, как у ребенка. «Божья кожа… – вспомнил Лекко слова Видящей. – Гладкого ищи, как сам…».
Брат Тарре чуть не кувырком свалился с коня и в два прыжка догнал черный балахон.
– Господин, окажи снисхождение гостям вашей славной столицы, – низким поклоном Лекко преградил путь диковинному асу.– Мы нуждаемся в совете.
– Ты уверен, что я дам хороший совет? – безбородый поднял глаза.
Прозрачно-голубые и бездонные как небо, они смотрели с непостижимым выражением, в котором переплелись всезнание и неведение, понимание и отстраненность, абсолютная сила и столь же абсолютная слабость. Взгляд Изначального.
Лекко замер. Под этим взглядом для него перестало существовать все окружающее. Нет, не так: окружающее предстало в ином виде и приобрело иной, более значительный смысл. Он и сам ощутил себя иным, словно только что встретил себя настоящего. Узнавание – так мог бы определить утгардец это чувство.
Он не мог сказать, сколько времени длилось его оцепенение. Он понял лишь, что незнакомец ждет, и это вернуло в летний полдень прежнего Лекко.
– Я ни в чем не уверен, господин, но у меня нет выхода, – младший сын Ярме поклонился снова.
– Вокруг много асов, спроси, что хочешь, у них, – предложил одетый в черное.
– Много, – согласился Лекко. – Но Изначальный указал на тебя.
– Изначальный? Ах да, слышал, – тонкие губы растянулись в пренебрежительной улыбке. – Ты, наверное, один из прорицателей, торгующих Его именем. На Путника не похож.
– Я не прорицатель и не Путник, господин, – вид Лекко выражал такое смирение, что его впору было показывать в святилище в Очистительный день. – Я всего лишь бедный утгардец, ищущий то, что, возможно, никому не под силу найти.
– Что же ты ищешь?
– Господин, – глаза Лекко увлажнились, – я уже сказал, что всего лишь бедный утгардец. Над моей головой властны старший брат, отец, старейшины и Владычица, гневом которой мне постоянно угрожают. Не прогневайся, если я не отвечу прямо на твой вопрос. Не прогневайся, если осмелюсь спросить тебя: дворы каких славных асов расположены рядом с палатами Владыки Одина?
– А ты наглец, – с одобрением сказал незнакомец. – Что же, садись, поговорим.
Товарищи Лекко оторопели, увидев, как тот помогает одетому в черное усесться прямо на обочину дороги и пристраивается рядом. Тарре хотел было подъехать ближе, но Лекко так замахал рукой, отгоняя брата, что наследник Ярме не решился им помешать.
– Ближе всех к Твердыне Вечности располагается неразрушимый Бильскирнир. Это палаты Тора, – заговорил незнакомец, для верности чертя острым концом посоха на клумбе с лиловыми и белыми цветами. – Их легко узнать, они выстроены из неотесанных, как сам хозяин, каменных глыб. Глыбы эти красны и горят золотыми искрами. Вот тут располагается двор Улля Идалир, его опознаешь по знаку стрелы на стенах. Дальше Глитнир, где живет Форсети. Конек его кровли высеребрен, а придверные столбы отлиты из золота. Наконец, бело-золотой Фолькванг, Поле Битвы, – в нем обитает Фрейя. Если задержишься в Асгарде, тебе этого поля не миновать.
– Скорее уж, она привлечется моим братом, – ответил Лекко.
–Ты
