ТАКСИДЕРМИСТ

ворота!
    Очнулся Лёшка в санчасти. Пожилой военврач, бритый на лысо, поведал, что ему жутко, если можно так сказать, повезло. Благо, нет сотрясения, а царапины и так заживут.
   Поправился он быстро. На четвёртые сутки вернулся в казарму. Товарищи по секрету сообщили, с оглядкой по сторонам, что его мучители сидят на «губе», что спасли его другие дембеля, еле оттащившие от бесчувственного солдата Шимпана, накостыляли и ему и Кире прилично. Пояснили после, мол, поучи молодого, стукни пару раз, заставь уважать правила и «дедушку», уставшего от тяжёлой службы. Но зачем уродовать? Ещё добавили товарищи, что Шимпан заявил, дескать, дисбат ему по-хрену, и обязательно, зуб даю, Лёшку порешит. И посоветовали писать рапорт и просить перевода в другую часть. На что Лёшка ответил, в другой части найдутся свои Шимпан с Кирей.
    Били Лёху смачно. С придыханием. И хэканьем. Ноги обмотали в три ряда портянками, поверх надели пару носков.
   Корчился Лёшка на кафельном полу, впитывая кожей его прохладу, не произносил ни слова, чем ещё больше раздражал пьяных «дедов», до него долетал старый сивушный запах от Шимпана и Кири.
   - Харэ, Шимпан, - остановил кореша Киря. – А то он ничего не почувствует.
   - Точняк, Кирюх, - оскаблился Шимпан, присел на корточки, тяжело дыша перегаром на Лёшку, уставившись на него. – Ну, чо, жив пока, стойкий оральный солдатик? Погоди, вот мы щас все твои дырки и прочистим. – Коротко заржал, находясь на очередном витке куража.
    Кивком приказал Кире поднять солдата. Он схватил Лёшку за локти, свёл за спиной и поставил на колени. Шимпан стоял, покачиваясь, не в силах справиться с ремнём.
   - Ща, погоди, гандон, - пьяно, нараспев говорил он. – Погоди, тля, отведаешь моего леденца. Потом у Кирюхи. – И снова заржал, смеясь над своей шуткой.
   Кирюха ослабил сведённые руки, Лёшка размяк, и снова резко свёл локти, стараясь заставить закричать строптивого бойца. Но Лёшка ещё крепче сжал зубы.
   - Ты гля, Шимпан, - развязно произнёс Киря. – Молчит, солдатик. Боли не чувствует.
   Шимпан, наконец, справился с ремнём, спустил брюки и трусы до колен и замахал членом перед лицом Лёшки.
   - Открой ебальник, сука, целку сломаю, не заметишь, - заорал больше для задора, чем для устрашения Лёшки, Шимпан. – Или я тебе его сам открою. – Размахнувшись, ударил кулаком сверху вниз, скользнув по щеке. Лёшка промолчал, мотнул головой, втянул со свистом слюну пополам с кровью.
   - Ты смотри, - удивился Киря. – Ничто его не берёт. А, Шимпан? Заговорённый он что ли? – спросил сам себя и ответил себе же: - А что если так! – снова соединил локти и резко поднял вверх.
   Лёшка снова промолчал, до скрипа сжав зубы, но уже плыли перед глазами разноцветные круги. Он почти не слышал ора Шимпана, грозившегося порвать очко на мелкие полоски, что ни один доктор на хрен не заштопает. Киря, обезумев от безнаказанности, снова резко поднял вверх сведённые за спиной руки с такой силой, что что-то хрустнуло в ключицах. Сознание готово было покинуть Лёшкин разум, но он упорно сопротивлялся, балансируя на тонкой грани между явью и бредом. Шимпан, брызжа слюной в лицо, визжал, чтобы он открыл рот, схватил за горло руками и сдавил, пока не побелели пальцы. Киря, войдя в раж, крикнул корешу, так на этого пидора не подействуешь, ёбни чем-нибудь по колгану. Безумно рыща бешенным взглядом по умывальнику, наткнулся на жестяное ведро с водой, приготовленное дневальным для влажной уборки. Схватил левой рукой за дужку, крутанул пару раз и опустил на голову Лёшке. Затуманенным взором он не увидел, а почувствовал приближающееся к лицу что-то несущее опасность, и отклонился. Удар пришёлся на правую сторону лица ребром днища. Оно как лезвием распороло бровь… густая, липкая, горячая кровь брызнула на Шимпана, на белый кафель стен и заструилась по лицу Лёшки. У него сквозь сцепленные зубы вырвался первозданный животный хрип вместе с вспененной, окрашенной кровью,  слюной. Краем ускользающего сознания увидел размытую фигуру, появившуюся в дверях, и услышал голос: - Примат, бить слабого много храбрости не нужно. Сразись со мной!
     Сухо глотнув, Эсмеральда Викентьевна потянулась к графину. Аркадий Ильич опередил её, наполнил стакан и пододвинул по столу.
   - Старая производственная травма, понимаете, - пояснил он.
   - Понимаю, - взволнованно произнесла она.
   - Знал, нельзя нарушать правила безопасности, но нарушил, - продолжил он. – Вот и поплатился. Молод был, горяч. Глуп, одним словом.
  - Да, да, конечно, - зачастила она. – Простите, не сдержалась.
  - Полноте вам, - успокоил он. – Вижу, у вас есть вопросы. Спрашивайте, постараюсь ответить. – Он на мгновение задумался. – Пусть не на все. Согласитесь, Эсмеральда Викентьевна, когда из жизни уходит загадочная составляющая, она становится пресной и безвкусной.
    Различные вопросы задавала Эсмеральда Викентьевна, некоторые сознательно дублировала, меняя в предложении порядок слов, вела, как бы поделикатнее выразиться, свою игру, стараясь хитрыми уловками выведать как можно больше. И он, этот пока что загадочный посетитель, принял правила её игры. Он отвечал на вопросы, на продублированные реагировал адекватно, стараясь построить структуру предложения таким способом, чтобы невозможно было понять, о чём идёт речь. Словесная дуэль продолжалась около часа. За время приятного пикирования выпили неограниченное количество чаю с сушками, которые, кстати, принёс гость, и кофе, замечательный кофе «Ambassador» с шоколадными конфетами «Аюрвен», они вдруг отыскались в старомодном сейфе, стоящем горделиво в одном ряду с книжным ореховым шкафом, помнящим последнего императора, полки которого скрывали за помутневшим стеклом за шторками сизо-бежевого цвета, неопределённые тайны хозяйки кабинета.
    Когда, казалось, был исчерпан весь запас взаимных любезностей и слов, директор поднялась со стула, зачем-то поправила зализанные, стянутые в хвост на затылке, крашенные с мелированием волосы, поправила пиджак и произнесла:
    - И всё-таки… - замедлила она, давая так понять, что не может вспомнить, как величать визитёра.
   - Аркадий Ильич, - снова радушно подсказал он, наклонив в её сторону голову. – С вашего позволения.
   - … мне хочется знать истинную цель ваших пожертвований, Аркадий Ильич, - выговаривая чётко каждое слово, произнесла она. – В наше, скажем так, не совсем прозрачное время, далеко не каждый обогатившийся как законно, так и нет человек, решится вкладывать средства в какой-то для него совершенно незнакомый, извините за натурализм, засранный и забытый богом и властью детский дом. Просто так. Без какой-то реальной, видимой в ближайшей перспективе цели. Без явных дивидендов. Согласитесь, весьма странно…
   Эсмеральда Викентьевна вышла из-за стола, стала напротив гостя, полная ожидания услышать, пусть и частично, правдивый ответ.
   Он промолчал.
   Нервно сжимая злополучный карандаш, она продолжила, временами поднимаясь на носки, как бы этим движением стараясь показать, что хочет быть выше своих сомнений, ещё вполне пригодных для носки старых чёрных лакированных туфель.
   - Судя по вам, вы не детдомовец. Нет! Таких, как они, - она рукой махнула в сторону двери, - их видно издалека. Я не знаю, как точно выразиться, но на них лежит печать, нет, не печать прокажённых, отличительные черты характера появляются у них в раннем детстве, какие не всегда проявляются у взрослых. Эти дети взрослеют, что ли, быстрее своих сверстников, не избалованных отсутствием внимания, живущих в полных благополучных семьях. Они приобретают, ну, не знаю, богатый жизненный опыт заранее, ещё не прожив жизнь и наполовину. Но от того, как жизнь с ними обошлась, они… - Эсмеральда Викентьевна сбилась с мысли, остановилась, вынула из левого рукава маленький белый батистовый платочек, промокнула выступившие слёзы. – Они – полные сироты; они не видели никогда в глаза  ни отца, ни мать. Не узнали их любви. Мы, воспитатели, стараемся хоть как-то компенсировать этот недостаток чувств и эмоций. Но, согласитесь, этого до безобразия мало! Да что там! Они растут в надежде, что будут кому-то нужны… - Она акцентировала внимание на нём. – Вот вы… зачем вы здесь? Ответьте чётко и ясно. Зачем?
    Аркадий Ильич медленно встал. Сдерживая волнение, произнёс:
   - Вы правы. Есть у меня интерес. Я разыскиваю ребёнка. Девочку. Ей сейчас должно быть, лет десять-двенадцать. Валю Пригожину.
  Эсмеральда Викентьевна хмыкнула, усмехнувшись.
  - Как, до банальности, всё просто, - устало произнесла она. – Ребёнок. Девочка. И вы будете утверждать, что не из этих…
   С нажимом, с нотками металла в голосе аркадий Ильич проговорил.
   - Не собираюсь вас, дорогая моя Эсмеральда Викентьвна, разубеждать. Да, ребёнок. Да, - девочка. Много лет назад в автомобильной катастрофе погиб мой армейский товарищ с женой. Они ехали отдыхать на юг. Произошло непредвиденное. Они погибли. Но осталась жива их дочь – Валя Пригожина.
    Директор переспросила.
   - Пригожина, вы говорите?
   - Да.
   - Не хочу вас разочаровывать, у нас такой нет.
   Из внутреннего кармана пиджака Аркадий Ильич вынул фотокарточку. Протянул Эсмеральде Викентьевне. С карточкой в руках она остановилась возле окна. С чёрно-белого фото на неё смотрели счастливые лица мужчины и женщины с ребёнком на руках в матроске. И вспомнила тот год.
    Она поехала по делам в Предверхненск, где собиралась зайти к подруге в РОНО и остаться у неё на ночь. Но на выходе из кабинета её остановил звонок; резкий, сердитый, чересчур громкий звонок телефона. Поколебавшись, она сняла трубку. Это была подруга. В двух словах, не более, как любила говорить, она поведала, ночью, на шоссе, проходящем в километре от города, ведущем к курортной зоне Первомайско-Прибрежного района произошло ДТП. Авария! Ночью! На пустом абсолютно шоссе, пьяные были, что ли, автомобиль на полном ходу протаранил растущие на обочине красавцы пирамидальные тополя. В общем, подруженька, два трупа. Мужчина и женщина обгорели до неузнаваемости. Документы исчезли в пламени пожара. Кто такие, бог весть. Думали, они были в авто одни, но милиционеры, прибывшие на место аварии, услышали писк в кустах. И, как ты думаешь, кого они обнаружили? Не догадаешься, клянусь всеми богами, сколь их есть – ребёночка! Девочку приблизительно двух-трёх лет. Зовут Валя. Откуда узнала? Я, что, в деревне родилась?! Внутри костюмчика, красивой такой матроски к внутреннему шву справа пришит лоскуток белой материи, на нём написано – Валя. И – всё! больше ничего неизвестно. Да никто и не узнает. Ни фамилии, ни отчества.
    Найдёнова или Найдёнов давали фамилии всем подряд, без фантазий, кого подбрасывали или находили, затем приносили в детдом. Так поступили и с Валей.
   Эсмеральда Викентьевна улыбнулась, поймав непонятный взгляд визитёра, мол, какую надо было фамилию дать. Чего зря оригинальничать, а время само расставит всё по своим местам.
   - Пригожина, говорите её фамилия?
   Аркадий Ильич кивнул.
   - Что ж, - сказала она. – Распоряжусь, чтобы Валю привели.
   - Не надо, - предложил он. – Давайте поступим следующим образом, группа, где находится, на улице?
   Эсмеральда Викентьевна подошла и остановилась возле окна. Шире раздвинула шторы. Указала за