"Изнасилованная страна"

ужаленные, и воришка, трусливо бросив добычу, сделал неприличный жест и поспешил убраться, не надеясь на поддержку товарищей. Мужики отдали бутылку Настьке и попросили уйти пока в свой двор. Однако агрессоры решили не продолжать нападение, словно с уплывшим самогоном они потеряли и жизненную силу: Васька с Веркиной помощью поднял не перестававшего критиковать присутствующих Коляна и потянул его со двора.
  - Рыла всё равно всем начищу! – попрощался Василий.
  - В нормальном состоянии заходите, - провожала хозяйка. – А ссориться зачем? Все – нормальные люди.
  …Через пять минут старая компания, не переставая пережёвывать происшествие, решила, что лучше всего снять стресс, выпив. Митька в нарушение правил разлил по полной. О закуске уже никто не вспоминал, поэтому закусили занюхиванием. Выпила и Ленка, но поперхнулась и разлила. Над нею посмеялись. Веселья добавила вернувшаяся во двор малышня, которая рассказала, что «дядька Колька» упал в канаву, вымазался, а «дядька Васька» вытащил его оттуда за рубашку.
  - Сами уроды! - сделал общий вывод Митька. – Надо было навалять им!
  Он подозвал своего старшего и плеснул ему немного самогона в свою кружку.
  - На, выпей за здоровье отца! И дяди Серёжи, тёти Веры, тёти Насти! И мамки!.. А-а, мамка уже дрыхнет!
  - Закусить-то дай! – протянула Настька мятый лук.
  - Дома пожрёт! Ну, пей, не бойся! Я ж пью, не помираю!
  Детвора тут же собралась в круг и начала посмеиваться.
  - Бухни! Что, очко жим-жим?! – крикнул более старший Максим. – Давайте я, дядь Мить!
  - Обойдёшься! – нарочито строго прикрикнула Верка.
  - Чё тебе, жалко?! Давайте пополам! Делись с Максимом! Он посмелее! А ты ещё не мужик! Понял: не мужик?!
  Мальчишки по очереди отпили из кружки, сильно скривились, но другой малышне похвастались: «Чётко!»
  - А мне! А мне! – закричали те.
  - Кыш! – прикрикнула Настька. – Бухарики малые! Брысь! Самим мало…
  - А чё, скоро они у нас будут забирать, как Алёшка! Подрастут ещё чуть-

                                                         79
чуть! – засмеялся Серёга, когда малые убежали на улицу.
  - Если б ты не засветил пузырь, всё было бы нормально!
  - Чё ты п…, Митяй?! Откуда я мог знать, чё они здесь?! Надо было выйти навстречу!
  - Как бы я вышел?! Они чё, тупые, не догадались бы?.. Не надо было лететь без глаз!
  - Вон через пацанят предупредил бы!
  - Да ты и здесь чуть пузырь не п…!
  - Сам ты п…! Я что ли вызвался его пасти?! Все должны были следить! Чё, не знаешь богатырей?!. С-под твоей Ленки бультик вытащили!
  - Ты б ещё вон Катьке отдал! Ленка – батон! Спит и ни хрена не видит!
  - Мужики, хорош орать! Лучше выпьем по второй!
  - И пошлём Серёгу на…!
  - Митька, ты за базаром следи!
  - Такая традиция: после второй пошли…
  Он не договорил: Серёга, не вставая, потянулся через «стол» и ударил соседа в нос.
  - Вот тебе традиция!
  Тот плавно, словно добровольно завалился спиной в траву.
  - Дай ему, - согласилась Настька. – Налил всем по полной, а у них с Ленкой самые большие кружки.
  Веерка подняла свою «посуду».
  - О! А у меня так меньше всех!
  - Митька разливал. Я чё?
  Митька в это время почти сумел сесть и на словах уже громко планировал ответные военные действия, но раздосадованная Верка ткнула его в лицо тыльной стороной ладони и снова отправила в лежачее положение.
  - У-у, жук: вечно всех н…! На два глотка выжирали больше со своей коровой, чем остальные!
  Серёга, увидев полное поражение противника, наоборот, оттаял.
  - Не трогай его. А то мы тут друг друга поубиваем. Вот Алёшку, гада, я кончу, когда встретимся.
  - Чё Алёшка! У них Колян главный!
  - Колян тоже давно выпрашивает…
  - Ой, да чё ты против Коляна! – презрительно оборвала мужа Настька.
  - А то и против! Я ему по-человечьи объяснил, что он не прав! Нормальные мужики так не делают!
  - Так надо было дать по роже.
  - Дура ты! По роже – это уже последнее дело! Сначала надо объяснить человеку! Любой может ошибаться!.. Митяй, встал?! Ну, наливай! Уже комары начинаются!.. Ладно, я сам разолью! Можешь меня на … послать!
  … Через час начало темнеть. Двор Верки тихо остывал от июльской жары, криков и суеты. Раскрытая калитка, державшаяся на куске проволоки, словно

                                                          80
сообщала, что всё шумное, испугавшись мрака, убралось в спешке. Только посреди двора блестела брошенная детьми разбитая коляска, а рядом с нею калачиком свернулся и спал Митяй. Спасаясь от кровососов, он прижал ноги и натянул на голову рубаху.
  Под знаменитым деревом по-прежнему полусидя дремала Ленка, а на коленях её оказалась лохматая Серёгина голова: то ли перепутал хозяин головы соседку и жену, то ли получил от известного беса в ребро. А может, решил отомстить Митьке, который нанёс ему сегодня столько оскорблений.
  Ревновать Серёгу было некому: Настька замоталась в половик, который при дневном свете служил праздничным столом, и спала так же мирно, как и все остальные участники гулянки. Верка уползла в дом.
  Прошествовали с пастбища коровы. Серёга с Настькой, кроме старого бело-рыжего пса, другой скотины не имели, а вот Ленке стоило проснуться: её такая же тихая и задумчивая, как хозяйка, корова уже стояла у ворот. И Веркина тёлка-двухлетка, не застав дома никого живого, прошла двор и отправилась шкодить в огороды. Детвора, получив от соседки-пенсионерки на всех полбулки хлеба, забралась в Митькин дом смотреть по телевизору модное шоу.



                                     Колхоз «ХХI век»

                                                                  Существовали также особые обычаи,
                                                                 сопровождавшие перевозку снопов,
               уборку соломы, обмолот зерна…
         Из книги «Обрядовая поэзия»

 Колхоз «ХХI век» (бывший «Путь к коммунизму») к наследию старины относился бережно. Русская деревня довольно консервативна, и городские веяния в неё проникают медленно. Те обычаи, которые золотыми буквами вписали в жизнь народную последние поколения крестьян, здесь соблюдали и следовали им, полностью доверяя мудрости предков.
  Главные события в колхозе начинались каждый год с середины июля. Именно в это время на пшеничных полях наливался колос и комбайны, дребезжа, грохоча двигателями, выезжали с машинного двора. Понимая, что в нашу постиндустриальную, информационную эпоху любые фольклорные записи приобретают особую ценность, скрепляя нас с прошлым, подробно остановимся на одном из дней уборки урожая. Возьмём, к примеру, конец жатвы.
  Полуденная жара. Заспанные улицы деревни. Телята и гуси, нащипавшись травки, спрятались до вечера в тень. А вот и один из колхозных «ЗИЛов»,

                                                          81
подруливший прямо к калитке, за которой виден добротный, крашенный в жёлто-зелёное дом. Там живёт Саша Ерасов с красавицей женой и двумя детьми. От зари до зари трясутся водители в самосвалах, похожих по большинству технических характеристик на прежние телеги. Соскучился Саша по семье, даже залез в кузов, чтобы посмотреть, всё ли в порядке в саду и огороде, не портят ли огурцы соседские куры. Саша – толковый шофёр. Тут же на глазок заметил перегруз и, жалея свою старенькую технику, отобрал три больших полотняных мешка зерна и сбросил за забор. Но время не ждёт, дорога каждая минута. Того и гляди, налетит гроза или ливень, и поляжет пшеница. Только и махнул Саша свое жене рукой да скорее помчался на ток: выгружаться.
  А из дома напротив внимательно глядит в окно Тилихина, тётка председателя колхоза: считает, сколько раз сосед заехал домой. За молчание Тилихина берёт тридцать процентов. Повезло Саше и с женой, и с тёщей, а вот с соседкой не очень. Но ничего не поделаешь: навестить семью во время уборки – для шофёров старинный обычай.
  Праздных мужиков в это время на улице встретить трудно. Большинство, конечно, на работе. Другие ещё в прошлом веке вышли из колхоза и стоят теперь на рынке с молоком-сметаной да овощами. Но пара-тройка всё-таки на глаза попадается. И на них, видно, как на телят, давит жара: лица красные, под глазами мешки. Один дед Панов, по прозвищу Канава, на вид бодренький и занят делом. Дед живёт у самого зернотока, а это равнозначно, что в Москве в пределах Садового кольца. Каждый год перед началом уборочной продалбливает он поперёк улицы канавку, из-за чего всякая гружёная машина отсыпает ему по паре килограммов ядрёного зерна. Вот тряхнуло у ворот тока Сашу Ерасова, и старик уже бежит с ведром, веником и совочком. И словно состязаясь с ним, спешат к тому же месту окрестные куры. У них тоже есть примета: проехал грузовик – будет пожива.
  В прежние времена шофёры обижались на панова, даже грозились побить за порчу проезжей части. Но вырастали и садились за руль новые поколения, и для них встряхивание перед воротами тока становилось уже традиционным. Так рождается обычай. Рождается, закрепляется в народной памяти, и привычка соблюдать его живёт в веках, несмотря ни на какие неудобства.
  Ну, а теперь самое время отправиться на поле, где идут главные работы и где можно понаблюдать за основными мистериями жатвенного обряда.
  По огромному равнинному пространству зелёными чудовищами ползут мощные «Енисеи», оставляя за собой ёжиком подстриженную пшеницу. Комбайнов – пять, и это всё, что выжило после великих реформ конца двадцатого века. Они выбрасывают чёрные клубы дыма, в которых нет-нет да и мелькнёт красная искорка: мол, что не захватим в бункеры, то пожжём.
  На высоком месте стоят легковушки и «газик» техобслуживания, а возле них за работами наблюдают председатель колхоза Плешаков, главный

                                                          82
инженер Черныш, бригадир Муркин, помощник бригадира Сёмочкин, агроном Мордасов и механик Варенников. В руках у Муркина театральный бинокль. Но не грандиозным спектаклем покорения природы любуется старик, которого уже три раза провожали на пенсию, да всё как-то неудачно: внимательно следит он, чтобы не притормозил кто из комбайнёров да не отсыпал в укромном месте тонну-другую зерна. А укромное место всего одно. В двух километрах от ставки командования растёт небольшой осиновый лесок, прячущий изгиб речки Пескарёвки. За ним-то и делают комбайнёры широкий разворот, на полминуты исчезая из поля зрения. Всё дальше отодвигается несжатая часть поля от осинника, но «Енисеи» не изменяют привычке и упорно делают петлю в сторону реки, вызывая недоумение механика и усмешку агронома, который точно знает, что русский крестьянин обычаи не предаёт. Мордасов же на вопрос председателя об урожайности в центнерах с гектара складывает в уме количество загруженных зерном самосвалов и число отклонений комбайнов от маршрута.
  Весь день в пыли и духоте трудятся механизаторы, и весь день зорко осматривают с кургана «поле боя» колхозные руководители. Так и работают дружно, рука об руку, ибо каждый хорошо знает: стране нужен хлеб.
  Но вот солнце начинает краснеть и проваливаться к горизонту. Комбайны съезжаются в одно место, глушатся, и появляется ночной сторож Грунин, который вместе с бригадиром измеряет и отчерчивает краской уровень зерна в бункерах, дабы никто не посчитал, что оно лишнее, и не слямзил ночкой тёмною.
  Мужики умываются и ужинают. Кто-то уезжает домой, а кто-то, махнув рукой (мол, скоро снова за работу), остаётся на