полевом стане. Наступает короткое затишье, а часам к одиннадцати, едва мрак прикроет землю, со стороны деревни начинают доноситься звуки заводимых моторов мотоциклов, автомобилей, частных тракторов. Мотается туда-сюда молодёжь; от Дома культуры летит по улицам и близлежащим полям бубукающая музыка, а взрослый народ приступает к главному обряду жатвы – проведыванию хлеборобов.
Данный этап можно с полным правом назвать игрищами, и если подростки собираются, чтобы порезвиться возле клуба да на лавочках под домами, где живут симпатичные девчата, то у старшего поколения обрядовая игра и посложнее, и поинтереснее. Оно делится на две группы, и у каждой своя задача. Первая, более многочисленная, должна навестить сторожа, охраняющего комбайны, и незаметно вернуться домой. Причём можно использовать различные тайные тропы, ездить по бездорожью, переходить вброд речку. Вторая группа, в которой каждый год играют одни и те же, обязана переловить всех, кто умудрился добраться до стана, или засечь и вернуть обратно тех, кто только выехал из села. Игра продолжается до рассвета, и с криком третьих петухов группа «охотников» может вздохнуть
83
с облегчением и по меткам в бункерах комбайнов проверить, сколько «зайцев» сумело ночью их обмануть.
В последний день уборки пшеницы ночным дежурным по колхозу Плешаков поставил самого себя. Поздно поужинав и подсчитав, что мимо его окон в поле проехало двадцать видов техники, но не вернулось ни одной, он сел за руль задремавшего было «уазика» и двинулся следом. Председатель был опытным охотником: тридцать лет он уже ловил «зайцев», за что имел от родины два ордена, одиннадцать грамот и занесение на доску района.
На большой скорости Плешаков влетел на полевой стан и своими совиными глазами при свете звёзд заметил, как мелькнули тени людей, мотоциклов и двух «Москвичей», принадлежащих не работающим в колхозе Чаеву и Царенкову, как прятали в траву самогонку Васька Грунин и комбайнёры Бескровный и Погудо. Председатель хорошо знал, что ушлый народ и без света фар выберется на дорогу, потому развернулся и помчался обратно – к развилке у самой деревни. Там он бросил на видном месте «уазик», а сам пешком, отмахав за пятнадцать минут два километра, устроил засаду у старой разбитой дороги за огородом бухгалтера Сачковской.
Расчёт оказался верным: один за одним мотоциклы шарахались от пустой председательской машины и улепётывали врассыпную. Оставалось ждать. Плешаков сел на край канавы и, чтобы отогнать комаров, закурил, по старинному военному обычаю прикрываясь пиджаком.
Прошла четверть часа, и появились первые хитрецы, выбравшие объездной путь. Председатель поймал две машины и три мотоцикла с колясками. Зерно пока сгружали на обочину. Своих, колхозных, начальник записывал в блокнот, обещая лишение пятидесяти процентов натуроплаты, «вольным» грозил заявлением в милицию.
Последним подъехал на старом «ижаке» местный алкаш Колька Миронов и наотрез отказался отдавать зерно.
- Ты чё, Михалыч! Обычаев не признаёшь?! – сразу закричал он, увидев Царенкова в роли грузчика. – Я те вор, что ли?! Завтра с утра пшеницу доубираете, вот я и съездил за последним снопом. А ты, Михалыч, даже не знаешь? Последний сноп вносят в дом, чтобы ушли всякие насекомые: тараканы, клопы, мыши… Хочешь, дам немного?
- Чем бы из села таких вот насекомых выгнать?.. – усмехнулся председатель и подошёл к мотоциклетной коляске. – Ого, на четыре мешка последний сноп вышел! Добрый урожай!.. Скидывай, пока милицию не вызвал!
- Мешочек-то оставлю, ё-моё! Баба убьёт: зимой тараканов у нас, хоть с ручья стреляй…
- На закуску будешь ловить. А морда что в синяках?
- Да подрались …в лесочку. Серёга с Пашкой приехали: мол, шурин всё это нам отсыпал. Я говорю: во тебе! Делись с народом! Жадный гад, и батя его такой жеть падла был: за мешок удавятся!.. Бензин вернёшь, Михалыч, что я
84
зря потратил?
Весёлый воришка с трудом завёлся и уехал, а Плешаков подождал ещё минут двадцать, вернулся к машине и двумя рейсами перевёз всё на ток, перепугав закрывшуюся на весовой сторожиху, которая строго отчитала председателя, мешающего нищему народу жить хотя бы за счёт курей-свиней.
Но игра продолжалась. Не имеющие техники селяне шли с мешками к току, проделывали новые, взамен вчерашних, отремонтированных днём, лазы в заборе и совершали набеги на открытые хранилища – навесы и склады. Порой они кооперировались: один стоял «на стрёме», другие носили мешки к забору или от забора в кусты, где проходила делёжка. Но в основном трудились в одиночку: на себя работаешь лучше. С двенадцати до половины первого перекуривали: в это время приезжала милицейская машина, и на рожон никто не лез.
Плешаков прибыл на ток в 12.30 и шуганул сразу четверых воришек; причём один умудрился ускакать прямо с мешком на плечах, проявив завидную прыть: зерноток по последнему советскому ГОСТу был окружён рвом в два метра и земляным валом. Председатель слышал, как треснула штурмовая доска похитителя, переброшенная через ров, и как глухо бухнулся о воду тяжёлый мешок. Однако когда подошёл к лазу, ни человека, ни его ноши не было видно: за три секунды тот с пятьюдесятью килограммами на загривке взял трёхметровую высоту.
- Надо бы сюда крокодилов запустить, - сказал вслух удивлённый начальник.
Ещё раз пять по-хозяйски прохаживался он по территории тока, и всякий раз с шумом и криками от него убегали целые толпы «играющих», бросая мешки, срываясь в воду и оставляя на проволоке забора куски одежды. Давненько селянам никто не устраивал такого гуляния. Агроном на дежурстве дальше освещённой площадки у весовой не уходил; механик состоял в разводе с дочерью зернотоковской сторожихи и поэтому заезжать сюда ночью стеснялся; и только председатель колхоза по чину и по возрасту на все сто подходил к роли ведущего. Некоторые из воров, понимая, что Плешаков настырный и украсть всё равно не даст, возвращались домой, но вместо них к току стремились другие. К тому же всему этому действу имелся соответствующий фон: по-прежнему хрипела клубная музыка, то там, то здесь запевали песни молодёжь и те, кто всё же умудрился украсть с поля пшеницу, быстро сбыть её и купить самогонку. Как всегда лучше всех было слышно Кольку Миронова. Песни он исполнял не обрядовые, а сплошь современного репертуара. И когда до тока донеслось любимое Колькино : «Я над пропастью во ржи! Я над пропастью во ржи!», председатель со знанием дела заключил: «Всё-таки спёр мешка два».
К рассвету гуляние стало затихать, и Плешаков с отяжелевшей от бессонной ночи головой отправился домой. Но оказалось – правильно Колька
85
его упрекал,- он не знал ещё одного жатвенного обычая. Едва председатель подъехал к своему двору, как недалеко в полях затрещал пусковой двигатель комбайна. Такой наглости даже видавший виды руководитель едва не дошедшего до коммунизма хозяйства никак не ожидал. Ясно: троица, ночевавшая на полевом стане, продала слишком много зерна и решила самовольно подкосить пшеницу до уровня прочерченных Муркиным меток. «То-то я ни одного «Урала» не поймал, все по бездорожью пробрались в деревню,- прозрел председатель.- Да и через речку теперь можно: воды мало. Ну, я им устрою!»
Когда он приехал на стан, техника уже вернулась на прежние места. Однако двигатели не успели остыть, и Плешаков потребовал объяснений. Подвело мужиков то, что они стали играть по разным правилам. Пока председатель лазил в бункеры и проверял зерно, Бескровный врал, что их комбайны вчера барахлили, и они решили с утра всё проверить, подремонтировать, дабы с началом работ никаких проблем не возникло.
- Механик, туды его сюды, сварку не дал. На проволоке что, держаться будет?
Однако Погудо, от перепоя не понявший хитрости напарника, начал нести полную околесицу:
- Целыми стаями, блин, кормятся. Воробьи, говорю. И не отгонишь. Птица, она ж на всю зиму нажирается…
- Воро-обьи? – переспросил Плешаков.
- Ну!.. Вот, блин! – и опухший, непохмелившийся механизатор ткнул пальцем в сторону жирной сороки, которая, услышав клевету, даже перестала стрекотать.
Председатель достал свой «чёрный» блокнот, и Погудо, сбросив маску орнитолога, прямо и зло спросил:
- Что, проценты заберёте? Да я ваши проценты на … видал! Зарплату ещё заберите. Всё равно её три года нету. Пашешь, пашешь, а натуроплата комбайнёру – пятьсот килограмм, бригадиру же – пять тонн! На… мне это надо: трястись в этой ржавой банке. То движок заклинит, то гусеница порвётся…
Возвращение председателя в село совпало с окончанием утренней дойки, и, подъезжая к одному из перекрёстков, он стал свидетелем того, как выгружались из крытого «газика» доярки. Первыми соскочили через борт и пошли по переулку, сгибаясь под тяжестью мешков, Верка Грунина и Надя Зубрилина. Степенно по навесной лестнице слезла толстая Коробицына. Ей подали вместительный бидончик, и она по-гусиному пошлёпала к своему дому прямо через канаву. «Надо сказать зоотехнику, чтоб выдавал на коров меньше комбикорма», - устало подумал Плешаков, но тормозить не стал.
Что ж, вот, в общем, и весь жатвенный обряд, очередной раз разыгранный
86
жителями небольшого села, объединёнными в колхоз, то бишь в товарищество «ХХI век». Осталась только одна маленькая деталь, которую также упомянем для полноты картины.
Известно, что в старину в народных праздниках и гуляниях активное участие принимали помещики, а также члены их семей и всякая дворня. Сословие, которому в наше время отводится особая роль в обряде, - это руководители. И на заключительном этапе Плешаков уже ни на шаг не отступил от обычаев и сделал всё так, как делал многие годы прежде. Едва урожай был убран и размещён по складам, как приехали купцы. То есть оптовики. Договорившись с ними о цене, председатель традиционно две трети продал с оформлением документов, а треть за наличные – в свою пользу. Однако после загрузки чужих машин на току оказалось пшеницы на три тонны меньше, чем должно было быть. Плешаков очень удивился: в складах были намертво заварены не только окна, но и ворота, которые при нём же сваркой и открыли. Однако встретившись глазами с кладовщицей, своей родной сестрой, он сразу понял: исчезла её традиционная доля, а против традиции не попрёшь.
Известно также, что, наполнив амбары, русские крестьяне ходили в весёлом и приподнятом настроении: зимы можно было не бояться. И в данном селе кое-кто в эти дни был весёлым и довольным. Даже суровый обычно председатель, вручив жене пачку честно заработанных долларов, достал бутылку домашнего вина, тарелочку лёгкой закуски и в самом лирическом настроении подсел к телевизору узнать, как поживает остальная страна.
- Ишь, чего захотели! – воскликнул Плешаков через несколько минут в адрес каких-то телеполитиков. – Деревню разрушать?! Не выйдет!
Деревня
Съёмочная группа телевидения ехала делать репортаж. Группа – громко сказано: заболевшего гриппом водителя заменил оператор Николай, автомобилист со стажем, ездивший в старые
