"Изнасилованная страна"

остановилась, словно не умела удивляться на ходу. - Так из газеты же.
  - Местной? - спросил Максим с надеждой.
  - Какой же ещё.
  - То есть в местной газете прошёл какой-то разоблачительный материал?
  Следующий взгляд Светланы Олеговны был таким, что Максим покраснел, как показалось ему, не только лицом, но и шеей. Сразу вспомнился укоризненный материнский взгляд, который в детстве действовал на него лучше любых нравоучений. Бывало, только придёт мама с родительского собрания, и, если что-то не так, с порога уже, как молнией , пронзит его своим особенным строгим взглядом. Всю жизнь она, как и эта малознакомая женщина, жила только заботами о детях и, хотя не потеряла никого - все, как и старший, Максим, были в жизни «устроены», - болела часто и о счастье не

                                                      108
говорила.
  - Кто ж их здесь разоблачит? Редакторша - жена прокурора. Они ж все
заедино. Все - в Европе. Бар выиграл конкурс «Лучший бизнесмен города».
И денежную премию вручили. Городская администрация. Пять тысяч уе. Так
и написали… А к конкурсу все жэковские дворники вокруг бара мели. Я же
здесь всегда хожу.
  - Понятно: конкурс… А что такое «Европа»?
  -Вот она.
  Светлана Олеговна сказала так буднично, что Максим, с его юношеской ещё фантазией, на какой-то миг решил, что сейчас обернётся и вместо жёлтых домов и грязной улицы вдруг увидит ухоженные городские кварталы с ровными улочками, старинными зданиями и людьми не в чёрном или коричневом, как большинство «костролей», а в разноцветной веселящей глаза одежде.
  Реальность превзошла ожидания. Они как раз переходили дорогу на перекрёстке, и слева, на широком, расплющенном холме открылась настоящая Европа: полтора десятка двух-трёхэтажных дворцов со спутниковыми антеннами - связью с каким-то высшим начальством, с крепостными ликами заборов и ёлок за ними и с аккуратно убранными от снега улочками.
  - Вот тот, с круглым окном, - прокурорский. Слева - его старшего сына, бензоколонщика. Два отдельных - мэра и директора завода.
  - Так завод же пять лет не работает, с ваших слов.
  - Люди не работают. Контора работает. Что-то они распродают... И складов там много. Оптовыми базами называются.
  « Да, прямо Монмартр,- Максим ещё раз бросил восхищённый взгляд на «Европу» и усилил шаг: Светлана Олеговна уже переходила проспект, очевидно, намереваясь обойти бывший завод костролей с правой стороны.- Ну, слава Богу, почти пришли. Если верить их словам. По крайней мере до сих пор всё точно соответствовало письму. Ещё бы: пятьдесят четыре подписи. Четырнадцать ветеранов труда, кавалер трёх орденов Славы, два кандидата наук и восемь заслуженных работников. Значит, сейчас мне предстанет Новый город... Печальный Новый город. Интересно, музыка из «Милана» даже туда доносится? Эта позолоченная молодёжь и мёртвых достанет..»
  - Скользко здесь. Осторожней,- предупредила Светлана Олеговна спутника.
  Теперь они шли по узкому извилистому переулку между бетонным заводским забором и чьим-то длинным огородом с невырубленными палками подсолнухов. Дорога была разбитой до невозможности - не только езды, но и пешеходства. Осень здесь, очевидно, закончилась дождями, и выдавленные колеи - в иных местах до полуметра - так и смёрзлись на всю зиму гребнями                                                      
глины. В одном месте заботливое местное начальство вывалило целую кучу жёлтой дресвы, но разровнять перед неожиданно нагрянувшими морозами не

                                                     109
успело. Зато всю середину кучи окрестное население выбрало на хозяйственные нужды вроде подсыпания дворов.
  «Наверное, таким и должен быть путь в ад,» - примиряюще подумал Максим после того, как высказал своему «экскурсоводу» всё, что думает обычно имеющий водительские права мужчина о плохой дороге.
  - Даже в газете об этом писали, - только и вздохнула женщина.
  «Ага, значит, всё-таки местная пресса борется. Есть честные журналисты, которые не взирают на лица». На этот раз Максим не стал хвалить коллег вслух, но Светлана Олеговна всё равно услышала его. Конечно, ему так показалось, но её пояснение заставило вздрогнуть своей точностью.
  - Писали, что дорога приведена в порядок. Мол, теперь нам не стыдно посещать Новый город. «Так называемый», - они написали.
  «Ого, да она местную газету прямо наизусть знает. Цитирует и цитирует. Может, и мою статью обо всём этом будут здесь цитировать... все ближайшие годы? Всколыхну жизнь костролей. Например, такой фразой: «К сожалению, наши коллеги из местной газеты дают заведомо ложную информацию о...» Нет, чересчур резко. «… дают не всегда проверенную информацию, например, о ремонте пресловутой дороги, которая, к сожалению…которая, к несчастью...» Нет, не подходит. Всё, хватит шутить, а то ещё улыбнусь сам себе, а она увидит. Осрамлюсь. Да и место не подходящее... Итак, четыреста двадцать человек. Придумали же: Новый город. Вот русский человек: ему хуже, а он только посмеивается. Сними с него последнюю рубаху, а он ещё и потешится сам над собой. Интересно, «европейцев» тоже сюда привозят?.. Да, она же говорила, что все «рядом»...
  - Вот и пришли.
  Светлана Олеговна стояла на невысоком холмике и оглядывала огромный пустырь, в двух местах перерезанный полузасыпанными снегом оврагами. Дороги здесь были правильными, под девяносто градусов друг к другу, но такими же неухоженными, в рытвинах, с глыбами глины.
  - Это наше новое кладбище. Как Табор появился, так вскоре и оно.
  - Четыреста двадцать — это всего или только… молодёжи?
  - Молодых. Мы и Петракова не считали. Хотя тоже - жертва.
  - Значит, четыреста двадцать молодых людей, скончавшихся за последние четыре года от наркотиков?
  - Ну да. Мы ж всё описали. Аварии, болезни - это входит. Как с моим Витюшей. Да я вам покажу.
  Женщина двинулась дальше по тропам, сугробикам, смёрзшимся лужам, выдавленным колёсами машин и означающим, что со времени недавнего снегопада уже были похороны. Двинулась она так уверенно, что Максим не только заметил это, но и не удержался от мысли: «Что же за                                                        жизнь у этого несчастного человека, если возле своего дома едва не падала, а здесь помнит каждую ямку?»
  Он шёл следом за провожатой, тщательно выбирая дорогу (новые ботинки!)

                                                      110
и бросая взгляды на таблички памятников, что, впрочем, делает большинство из нас на кладбищах. С первой же минуты Максима поразило обилие барельефов, изображающих скорбящую мать: одинаковых, что естественно для провинциального городка, небогатого на скульпторов, но впечатляющих своим количеством. «Господи, прямо какое-то женское кладбище,- растерянно подумал он и поискал взглядом Светлану Олеговну, суеверно испугавшись, что и она, дойдя до могилы сына, согнётся к надгробию и окаменеет.
  Чтобы отвлечься от скорбных каменных женщин, Максим начал высчитывать время жизни умерших. Двадцать пять лет, двадцать восемь, девятнадцать, снова двадцать восемь и четырнадцать.
  Девочка. Лехойцева Яна. Он остановился посмотреть на портрет. Улыбающееся полное лицо. Явно любительская фотография, но сделанная мастером: он нажал затвор своего аппарата именно в ту секунду, когда Яна словно обнажилась душой и показала всю свою прелесть. В глазах девочки так и читаются вдумчивый ум, задор, добросердечие. Черты лица совершенно правильные. Уголки рта немного приподняты, как у Моны Лизы, но у Яны за этим движением мимики — простодушие, самоирония и радость жизни. Как могла Такая связаться с сатанинским зельем и дойти до смерти? Это жутко несправедливо. Неужели красота может так легко исчезать из мира? Она может зарождаться, расцветать, потом медленно зреть и увядать. Но исчезать быстро, неожиданно, в нарушение всяких жизненных законов! Так не должно быть. Значит, они нарушились, эти законы. Значит, кто-то составил заговор против мира и красоты, кто-то наглый, с ледяной душой попирает божественное, светлое. Но тогда наша жизнь попросту не имеет никакого смысла. На кладбище не место юным. Нельзя хоронить улыбку, как сделали с этой Яной.
  Максим очнулся и увидел, что Светлана Олеговна ушла далеко. Однако он не поторопился следом, словно каждый из покойников через портрет приковывал к себе взглядом и заставлял в своём жутком, холодном, могильном одиночестве утешительно подумать хотя бы дежурное: «Надо же, какой молодой. Прожил, сколько мне сейчас..»
  Двадцатилетние, тридцатилетние, этому девятнадцать... Тем двоим за тридцать... А вот двое в одной оградке: Санеев Максим Викторович, Санеева Оксана Сергеевна. Муж и жена?.. Ему было двадцать семь, её последние именины - двадцать четвёртые. Похоже, что супруги. Может, и дети остались... Умерли два года назад. Всё понятно: с краю те, кто недавно, в глубине - первые жертвы Табора. Ужасает мысль, что всех этих юных скосила костлявая Смерть, и остались от людей только таблички и фотографии. Всё исчезло, и когда-то большая и широкая жизнь с детством,                                                        
юностью, молодостью, у кого-то - со свадьбой, детьми, семейными заботами, праздниками, с вечерними поцелуями на лавочке, сдачей экзаменов, первой зарплатой - вся она превратилась в эту маленькую чёрточку между двумя

                                                      111
датами - рождения и смерти. Всё исчезло, растаяло, выветрилось студёными кладбищенскими вихрями.
  Максим намеренно не поспешал за своей провожатой, считая, что интересоваться могилами в его положении человека, ведущего журналистское расследование о наркоторговле, вполне уместно. И ещё ему не хотелось становиться свидетелем встречи матери и сына. Потому к могиле «Витюши», куда вела его Светлана Олеговна, он подошёл минут на пять позже неё и как раз вовремя: в оградке был наведён уже кое-какой порядок, а глаза женщины краснели без слёз: отплакала.
  - Ну, как вам здесь? - она зачем-то попыталась улыбнуться.
  - Жуть. Столько молодёжи...
  - Не только. Вон посмотрите,- она махнула рукавицей за спину Максима, и тот, оглянувшись, с удивлением заметил такую же пожилую, просто одетую женщину, которая вторым памятником стояла у одной из могил, где он только что прошёл. «Надо же, какой я ненаблюдательный».
  - И дальше ещё… Я здесь никогда одна не бываю...
  Максим не нашёлся, что ответить, зато теперь только обратил внимание:
лес за кладбищем вовсе и не лес, а другое кладбище, старое. Памятники там - в духе прежних времён - выделялись красными пятиконечными звёздочками. «Значит, действительно, это появилось в последние годы, раз деревца ещё не успели вырасти...»
  Он окинул взглядом «Новый город»: сотни могил, оградок, в трёх-четырёх местах невысокие ёлочки и берёзки, справа полутораметровая стела, остальные монументы - стандартные: прямоугольные плиты или скорбящие матери. Поле, на котором можно было бы что-то выращивать, взяло в себя, как после побоища с сильным врагом, всю молодёжь города, передовой полк.
  - А там кто-то из богатых?- Максим кивнул на стелу.
  - Кирилл Богданов. Сын директора хлебозавода. Девятнадцать лет. Под поезд бросился. Родители и не знали, что он наркоманит. Потом уж друзья рассказали.
  -А почему под поезд?
  - С ума сошёл. Что-то показалось. Сидели у вокзала в машине. Пошёл и бросился.
  Максим вспомнил некрасивое