Поддержка была символической. Она не повлияла на ход войны и не отразилась на мировой истории, но зато коренным образом изменила жизнь тех российских солдат и офицеров, которых неумолимая судьба занесла на французские земли.
К этому времени стратегическое положение на фронтах складывалось в пользу Антанты. Союзники предполагали провести в начале семнадцатого года ряд частных операций в целях удержания стратегической инициативы, а весной-летом перейти в общее наступление на Западном и Восточно-европейском театрах войны в целях окончательного разгрома Германии и Австро-Венгрии. План весенней операции на Западном театре, разработанный французским генералом Нивелем, предусматривал нанесение главного удара на севере Франции между городами Реймсом и Суассоном, чтобы прорвать оборону противника и окружить германские войска в районе Нуайонского выступа. Германское командование, узнав об этом, отвело свои войска на заранее подготовленные и сильно укрепленные позиции. Тогда французское командование решило начать наступление на широком фронте, введя в бой шесть французских армий, три британские армии и две русские бригады, в одной из которых и служил рядовым герой нашего рассказа.
Для него война началась в середине сентября шестнадцатого года в районе небольшого французского городка Арраса, куда их в качестве резерва перебросили из портового города Нанта. Еще с весны здесь полным ходом шло сражение. При мощной поддержке артиллерии и танков союзным войскам ценой колоссальных потерь удалось прорвать две линии немецкой обороны, но перед третьей линией их продвижение было остановлено. Армии союзников были обескровлены, и наступление захлебнулось. Небольшие бои продолжались в форме медленного «прогрызания» обороны до конца сентября и сопровождались немалыми людскими потерями.
Бригада, где служил Евдоким, хотя и находилась в резерве, но и ей довелось участвовать в боях — штурмовать гору Мон Спен. Каким образом он остался жив, Евдоким и сам не понял. Куда-то бежал, в кого-то стрелял. Падал, зарывался в землю и снова бежал. Кругом кровь, грязь и грохот орудийной канонады. Краем глаза он видел раненых, корчащихся от боли товарищей, хотел остановиться, помочь. Но в голове звучали слова ротного: «Повернешь назад, засранец, остановишься или потеряешь винтовку — убью».
По статистике солдат-пехотинец участвует не более чем в трех атаках. Дальше он уже не солдат, а клиент лазарета или похоронной команды. Евдоким проверил этот старый армейский закон на себе. В третьей атаке немецкая пуля нашла его. Попала в винтовку, раздробив ему ноготь указательного пальца правой руки. Рана была небольшая, но стрелять было нельзя, и после полевого лазарета, как непригодный к бою, он угодил в похоронную команду. Права статистика, прав и ротный — не было бы винтовки, был бы убит.
Безрезультатная весенне-летняя операция, получившая впоследствии название «бойня Нивеля», в которой только со стороны союзников погибло более трехсот тысяч человек, вызвала волнения во французской армии. Порядок быстро восстановили, а генерала Нивеля (идеолога операции) сняли с должности главнокомандующего.
Для русских войск последствия этой бойни так же оказались катастрофичными. Общие потери в двух бригадах составили пять тысяч человек, и восполнить их не представлялось никакой возможности — подкрепления из России не приходили, а маршевые (запасные) батальоны таяли с каждым днем.
Линия фронта здесь замерла до зимы, бои перекинулись в Италию и на Восток. Русские бригады, сильно потрепанные, но сохранившие боеспособность, перевели во второй эшелон, в резерв главного командования. Можно было перевести дух, как оказалось, до февраля.
В феврале 1917 года в России к власти приходит временное правительство, не только бросившее русские воинские формирования во Франции на произвол судьбы, но и принявшее позорное решение о невозвращении Особых бригад и их использовании если не на фронте, то в качестве рабочей силы. Дальше — хуже. В октябре власть захватывают большевики. Первое, что они сделали, обратились ко всем воюющим державам с предложением о мире без аннексий и контрибуций. Ввиду отказа Антанты и США принять это предложение, они заключили с германской коалицией перемирие и приступили к сепаратным переговорам.
Командиру бригады, где служил Евдоким, был вручен циркуляр из Петрограда, в котором разъяснялась политическая обстановка в мире и давались соответствующие указания. Начиналось послание словами: мир — солдатам, фабрики — рабочим, земля — крестьянам, вся власть — советам, а заканчивалось предписанием прекратить боевые действия, передать командование бригадой солдатскому комитету и впредь выполнять его распоряжения.
Что мог сделать в этой ситуации боевой заслуженный генерал, двадцать лет верой и правдой служивший Царю и Отечеству, привыкший неукоснительно выполнять команды сверху? Утром он построил бригаду на плацу и обратился к солдатам и офицерам с прощальными словами, запавшими в душу Евдокима на всю жизнь.
— Братцы! Вы и павшие на поле боя не посрамили славы российского воинства. Еще немного — и мы вместе с нашими союзниками отпраздновали бы победу. Но пришла беда — нас предали большевики.
С этой минуты я больше не ваш командир. Вами будут командовать те, кто хуже всех воевал и больше всех кричал — долой царя, мир солдатам. Да, большевики объявили мир, но это ложь. Для всех нас война не закончилась, она только началась, и воевать мы будем не с немцем, а друг с другом — брат против брата, сын против отца. Здесь во Франции мы сражались за свою Родину, теперь будем биться за свою жизнь. В этой войне не будет победителей, но будут побежденные — это мы с вами, наши близкие и родные.
Мне больно видеть вас, мечтающих вернуться в мирный отчий дом, которого уже нет. Кучка политиканов и временщиков ввергла Россию в невиданную доселе кровавую катастрофу, которая пройдет по судьбе каждого из нас. Все вы — мои дети, и, как бы ни сложилась ваша судьба, помните — Вы, русские солдаты, присягнувшие Трону и Отчизне, с честью воевали в русской армии, не посрамили славы наших боевых знамен. Спасибо за службу, да хранит вас Господь!
После этих слов командир трижды перекрестился, поцеловал бригадный штандарт и уехал в ставку фронта. Больше его никто и никогда не видел.
Солдаты разошлись по казармам. В штабе бригады весь день заседал солдатский комитет из большевиков и им сочувствующих. Что они решили — неизвестно, но вечером солдаты избили ротного в кровь. Демократия диктатуры пролетариата воплощалась в жизнь.
IV
Евдоким всю ночь ворочался на койке, несколько раз выходил на улицу покурить и забылся только к утру. Приснился ему длинноволосый юродивый из его родной деревни, который по воскресеньям сидел у церкви на паперти и собирал милостыню своей покалеченной рукой, а по остальным дням пропадал невесть где. Раньше этот обиженный богом никому не нужный парень, без кола и двора, без настоящего и будущего, вызывал у Евдокима чувство жалости. Теперь же, во сне, он был при военной форме в начищенных хромовых сапогах и с винтовкой. Трехпалой клешней с длинными серыми ногтями он держал Евдокима за шиворот и кричал ему в ухо.
— Ты, гад, служил холуем у ротного. Слушай приказ комитета большевиков: с сего дня будешь состоять не при ротном, а при сортире. Задача — языком вылизывать парашу утром, в обед и вечером.
Затем юродивый стукнул его по лбу и присовокупил:
— Приказ понял? Если уразумел, то выполняй, а не то мы тебе яйцо отстрелим.
Сон был в руку — утро началось с драки. С рассветом младший унтер-офицер, делая, как обычно, обход караула, обнаружил в каптерке мирно спящих часовых.
— Вы что творите, мерзавцы? — возмутился он. — Коммунизм — коммунизмом, но война не закончилась. А ну, вставай, проклятьем заклейменные, на гауптвахту захотели, немец-то совсем рядом, того и гляди, всех перережет.
— А ты кто такой?
— Ваш командир, мать вашу!
— Ты не командир, а буржуйская морда. Бей его ребята!!
Унтер был не робкого десятка. Сбил с ног одного, затем ударом кулака уложил другого.
— Большевиков бьют! — истошным голосом заорал третий, выскакивая из каптерки.
И здесь началось. Кто кого бил и за что, никто толком не помнит. Об унтере и караульных мгновенно забыли. Работало подсознательное, выплескивая накопившуюся злость на солдатские невзгоды, затаенную зависть к более удачливому соседу по казарме, тоску по дому. Солдаты в исподнем добрых полчаса метелили друг друга тем, что попадалось под руку, и остановились лишь тогда, когда в казарму влетел ротный с забинтованной головой и выстрелил вверх из нагана.
— Прекратить! Поубиваете друг друга, идиоты.
Он направил еще дымившийся ствол на замерших в испуге драчунов.
— С такой революционной дисциплиной не то, что до дому, до погоста не доберетесь.
Следующие две недели прошли без драк и побоищ, но в непрерывных митингах, завершившихся в конце концов тем, что бригада разделилась на два враждующих лагеря. Одни примкнули к большевикам, расквартировавшимся в солдатской казарме, другие — к офицерам, разместившимся в штабе бригады.
Воистину, если между людьми случается конфликт, то он непременно их разъединит и одновременно объединит.
Евдоким и рыжий земляк решили держаться подальше от большевиков. Почему? Не ведали. Но их они побаивались, считая себя не бедными угнетенными пролетариями, а обычными крестьянами, у которых был дом, подворье, земля и все другое, необходимое для нормальной жизни. Кроме того, сон у Евдокима был вещим, да и прощальные слова командира не выходили из головы.
V
Незаметно подоспели холода. Как те, так и другие не знали толком, что делать дальше. Курево и провиант закончились, денег не было, связи с Россией тоже, а бывшие союзники занимались своими проблемами, не обращая на них никакого внимания. Голодные солдаты пытались промышлять окрест, но местная жандармерия была начеку.
Когда отчаяние достигло апогея, в расположении бригады наконец-то появились французы. Их было двое: симпатичный капитан с тонкими холеными усиками и сурового вида переводчик с лицом человека, только что съевшего лимон без сахара. Оба в необычной желто-песочной форме. Приехали они на небольшом автомобильчике, груженном, как потом выяснилось, мешками с провизией.
Без всякой команды все российское воинство высыпало на строевой плац.
— Господа русские солдаты и офицеры, меня зовут Аннибал Каро, — обратился к ним капитан через переводчика, — я не политик и не жандарм, а профессиональный военный. В боях вы проявили себя храбрыми воинами, и французский народ вас никогда не забудет. Мы знаем, что вы мечтаете попасть домой в Россию. Но идет война, и у нас нет возможности переправить вас на родину. Конечно, вы в праве отсиживаться здесь и ждать, пока война закончится. Будет ль это правильным? Наверное, нет. Франции сегодня тяжело, и любой из вас может помочь ей, вступив в вооруженные силы нашей республики. Я вас не тороплю и не агитирую, а заверяю, что ваш выбор будет добровольным. В любом случае мы не бросим вас на произвол судьбы: с сегодняшнего дня вы под патронажем французского иностранного легиона.
Он
