Пиротехник

залы со своими дамами, стали танцевать. Тут-то и появился Он: войдя в переднюю, протиснулся меж слуг, поглядел из-за их плеч и спин на гостей и, промолвив вполголоса – «Неважно, неважно» – внезапно умчался.

* * *
Андрей Артомонович Матвеев был любимейшим из пособников Петра. Сын знаменитого боярина Артамона Сергеевича, у которого царь Алексей некогда высмотрел и посватал за себя Наталью Кирилловну Нарышкину, мать Петра, Андрей Артомонович свои детские годы провел при царе Федоре в ссылке, в Пустозерском монастыре, где изгнанники жили в нужде и холоде, без печи и хлеба. С воцарением Петра, Андрей Артомонович был назначен двинским воеводой, потом состоял послом в Голландии, Франции, Англии и Австрии. Пожалованный два года назад графом, сенатором и президентом юстиц-коллегии, он поселился в Петербурге, где всех пленял своим широким и щедрым хлебосольством.
Обширный каменный дом графа Матвеева близ адмиралтейства, на Луговой, состоял более чем из тридцати комнат. К дому, сквозь каменные ворота с дворянским гербом на щите, вела аллея из лип и берез. Стены столовой палаты были обиты золочеными немецкими кожами. Передний угол в ней и часть прилегающих к нему стен были унизаны иконами в дорогих окладах, с висящими перед ними лампадами. На прочих стенах висели в резных деревянных рамах портреты царей: Иван Грозный, Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Михаил Федорович, Алексей Михайлович. Иоанн и Петр Алексеевич. Также виднелись портреты Людовика Х1У и шведского короля Карла Х11, «учителя» Петра в военном искусстве. Многое еще интересного находилось в доме графа, но пощадим читателя, и не станем перечислять дальше, так как наш неспешный сюжет требует продолжения.

- Завтра еду в Копенгаген, - сообщил государь Матвееву, - а душа неспокойна. Царевич все сбивает с панталыку. Чего я боялся паче всего – связи с Суздалем, с тамошней черницей, - то, кажется, как раз и происходит.
- В чем же твои подозрения, государь?
- Умру, – все погибнет, и вместо славы будет на Руси одно бесславие!
- Не понимаю, прости, - наморщил лоб граф.
- Алексея склоняют по примеру матери также в монастырь. Понял? По кончине моей оба скинут черны рясы, облекутся в иные одежды и все повернут вспять.
- В таком разе не соглашайся, батюшка. Не давай своего благославления. Кто же против воли твоей пойдет?
- В том-то и ловушка: я сам ему, как вдовцу и ленивцу, в острастку, предложил монашество, а он и уцепился – видно, подучили. «Дозволь пострижение» и все тут – уперся как баран. Ему бы снова жениться на здоровой бабе, а он… Не знаешь ли подходящей какой из иноземок, но не худородных. Одна уж была тощая.
- Многие пожелали бы породниться с вашим величеством, - медленно протянул Матвеев, будто мысленно подбирая кандидаток.

* * *

Александр Иванович Румянцев, недавно возвратившийся из армии, посланной против шведов, бывший любимый государев денщик, ныне был капитаном гвардии. Он теперь дежурил при Петре в его домике, крошечном и деревянном дворце на Петербургской стороне. Помещение состояло из маленькой приемной, служившей и столовой, еще меньшей дежурной комнаты для адъютантов и ординарцев, и кабинета, где государь спал. На противоположном берегу Невы, на окраине Летнего сада, рядом с каменным двухэтажным дворцом Екатерины, строился новый флигель, очень заботивший Петра, и он часто по утрам, проснувшись чуть свет, наводил свою подзорную трубу на объект – как там подвигаются дела?

Александр Иванович спозаранку заступил на дежурство. Государь еще спал, изменив своему обыкновению вскакивать с петухами. На стуле у двери висел суконный зеленый государев кафтан, на другом – камзол, рядом валялись штиблеты, а поодаль как печные трубы чернели знаменитые высокие сапоги.
Румянцев достал ваксу и щетку, и почистил их, затем, заметив отпоротый на камзоле позумент, стал пришивать. Из-под двери тянуло винным духом, и раздавался знакомый богатырский храп.
«Никак вчерась на бурной ассамблеи Петр Алексеич были, да и перебрать сподобились, - подумал Румянцев и укололся иглой. – Вот ведь, и помыслить о них плохо нельзя – сразу наказуется!»


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пирожки с сигом. Бумаги из сената и письмо. «Всякого угару хватает…»

В ожидании отъезда с государем, Румянцев встал до зари, оделся в парадную форму, уложил небольшой дорожный скарб и готовился ехать во дворец. Он жил у просвирни Казанской церкви, в Мещанской слободе, возле Невской першпективы, занимая две горенки, из которых в одной ютился сам, а в другой – отец и мать, приехавшие проведать его из костромской деревушки. Отец привез волчью шубу, которой сын, в виду дальнего вояжа, был особенно рад.
Старики тоже встали рано и теперь хлопотали над укладкой сыновних вещей.
- Вот новые чулки, - суетилась мать. – Сама вязала! А вот и сорочек трое из фряжского холста.
- Носи, Лексаша, нас вспоминай, - приговаривал отец, внося свою долю в общую неразбериху. – Без отца и матери кому вспомнить да приголубить тебя?
- Вот пирожки с сигом и с курятиной, - подала старушка сверток, утирая слезы.

* * *

Царевич проводил отца до заставы. Он простудился дорогой и несколько дней после этого не выезжал из дома, удивляясь, что никто из «собинных» друзей, даже Кикин, не навестил его.
«Об отношении, кажись бы, всюду стало известно, - с горечью думал он. –Неужели боятся?»
Он посылал за Кикиным, но тот ответил через посыльного: «Болен, – угорел после бани».
«Лукавит, - догадался Алексей, - дозора опасается, случая ждет…»
От скуки пошел к детям (поднялся этажом выше) и там играл в шахматы до вечера с гофмейстриной. Возвратясь, при свечах стал просматривать присланные Меншиковым из сената бумаги. Читать было скучно, – безуспешно боролся с зевотой. Тут принесли письмо. Почерк попа Созонта.

«Многолетно, благополучно и радостно здравствуй, батюшка-царевич. Высокоблагородствию твому, искатель милостей твоих, челом земно бью…»

Полусонный взгляд Алексея скакал по строчкам – ничего интересного: дела по хозяйству, жалобы на старосту и прочая дребедень. Царевич отчаянно зевнул, прочитав последнюю фразу – «Ждем тебя яко Мессию» – и выронил письмо.
«Ишь, куда хватил? Мессию! Какой же из меня «мессия»? А может, и впрямь, получится… – От этой несуразной мысли аж страшно стало. – Надо ехать в Поречье. Но, как ехать? Какой тому видимый предлог, да еще зимой? Донесут отцу, а тот сыщика следом пошлет, - какие, мол, такие хозяйские нужды унесли его? Эх, ее не увижу…»
Решил лишь отписать, наказав старосте, чтобы не чинил лихих дел, да в конце добавил: «Все самолично разберу, коли Господь позволит быть в ваших местах».

* * *

- Для основательного изучения любого предмета требуется известный порядок, известная система, при соблюдении которой сберегается масса времени и труда. – Немец горестно вздохнул (тоже, наверное, уже устал от теории) и продолжил: - Положение это более или менее известно каждому здравомыслящему, но следуют ему лишь немногие, - частью потому, что самому делу не придается достаточно серьезного значения, частью по личной неспособности к систематическим занятиям, а нередко из-за положительного неумения приняться за дело.
«Не в мой ли огород сей камешек?» – подумал царевич, но тут же отвлекся. Продолжая под мерное воркование учителя, вспоминать об очередном конфликте с отцом и о своей Фросюшке – так давно ее не видал.
- Для человека поверхностного химия и физика интересна лишь до тех пор, пока длятся опыты, представляющиеся или вовсе не как доказательства известных фактов и положений, а как забава, то есть тем, что французы называют “la science amusante”. В таком же духе изучают обыкновенно пиротехнику, причем ищут в подлежащих пособиях и руководствах только одного: рецептов.
«Какой же мне придумать рецепт, чтобы снова свидеться со своей ненаглядной», - мучительно думал Алексей, поглядывая в окошко.
- Сообразно с этим, большинство пиротехнических сочинений всего более придерживается практической части, причем каждый автор более или менее налегает на особую, излюбленную специальность: кто на ракеты, кто на бенгальские огни, кто на подвижные фигуры и так далее. Из числа авторов… - Гизен начал перечислять незнакомые имена, отчего Алексей еще более углубился в свою думу: с отца и зазнобушки мысль перекинулась на недавний разговор с Кикиным.

- Неужто угар доселе не пускал ко мне? – съязвил царевич, когда Кикин неожиданно нагрянул с визитом.
- Всякого угару хватает, - пожаловался гость и почему-то тревожно оглянулся.
- Кого боишься? Все забыли меня и ты вместе с ними.
- Да себя-то помним ли? – сказал Кикин и плотней затворил дверь.
- Кому надо, все равно подслушают, - выдавил улыбку Алексей. – Зря не таись!
- То-то и оно, - покачал головой эконом царевичевой тетки. – Ну, сам-то, как тут?
- Мне тяжело! – прорвало Алексея. – А где быть, куда укрыться? Ума не приложу…
- Езжай в чужие края, ведь у тебя великая протекция, - австрийского кесаря супруга, - твоей покойной жене сестра. От нее и от самого кесаря всегда будет тебе защита и покой. Ты ведь российский кронпринц, и кесарю немалый резон...
- Но, как решиться? – перебил царевич. – Опасно это, да и жаль родину, и близких.

- Ближе всего, до начала каких-либо опытов, требуется хоть небольшая научная подготовка, - бубнил неугомонный Гизен снаружи, а внутри, в голове царевича, давал совет Кикин:
- С весны мою царевну шлют из-за болезни в Карлсбад. Ну, и я еду в провожатых. Буду вблизи Вены, могу и о тебе промыслить там.
- Ой, боязно, Василич! – поежился Алексей. – Где у кесаря скрыться? Батюшка легко через клевретов откроет меня там.

- Для данной цели может служить, - доносилось снаружи; внутри же говорило голосом Кикина: - Отпросишься в итальянские владения кесаря. А там уж не откроют, – руки коротки. Далее, глядишь, и в Палестины махнешь, где сущие райские кущи.
- А скажи, Василич, каковы там люди, и как живут?

- Параллельно с изучением теории, необходимо проделать последовательный ряд опытов, - продолжал немец.
- Все только обещаете, - огрызнулся царевич и вернулся вглубь себя, к Кикину.

- Все там не по-нашему, - охотно пустился в объяснения эконом царевны. – На улицах в городах ночью великая светлость от фонарей да фейерверков…
- Фейерверков? – обрадовано переспросил царевич. – Неужто все время?
- Часто, часто! Чуть ли кажную ночь.
- Это, что ж, праздников у них так много или как?
- Да черт их разберет! Веселится народ, вот и жгут огни, – с увлечением привирал царевичев гость.

- Чисто научная сторона дела, то есть теоретическая химия, лучше всего изложена в следующих сочинениях: - и немец принялся за мучительное перечисление.

- Ну, коль там любят потешные огни, то поеду туда, - воодушевился Алексей. – Я до них большой охотник!
- Да и будете там забавляться, - поддержал Кикин и продолжил искушение. – А каки там сады! Если б вы знали только. На полянах лимоны, персик, померанцы, дули и миндаль… А каки фонтаны!
- Сладко вещаешь, Василич! Так бы вот сейчас и поехал да удерживает меня одно здесь…
- Никак дела сердешные? – догадался сметливый гость. - Я ее ведь видал, да диву дался: ну, думаю, повезло их высочеству.
- Правда? И тебе она приглянулась? – обрадовался Алексей. – Ты не шутишь? Ведь батюшкина