будет лечиться и работать дома, и забрал с собой книги, надеясь все же закончить свою методику, которая никак ему не давалась. Он надеялся, что она поможет защититься нашему молодому сотруднику.
На работу Александр Петрович больше не выходил. Через месяц он позвонил, попросив принести книжку, в которой была недостающая ему формула.
Меня встретил худой человек с грустными больными глазами. На нем было синее трико с вытянутыми коленками и теплая рубашка в клетку. В квартире стоял сильный запах лекарств. Разобранный диван у стены под ковром был наскоро застелен одеялом. Примятость высоких подушек выдавала только что поднявшегося с него хозяина.
Мы присели за стол, на котором стояли лекарства и лежали листы исписанной формулами бумаги. Александр Петрович пытался казаться бодрым, но у него это плохо получалось. Он рассказал о каком-то лекарстве, которое многим помогает, и которое ему должен был привезти сын из столицы. Пожаловался, что ему трудно работается. Удается только утром и перед обедом, в другое время наваливается такая усталость, что сил хватает только на то, чтобы лечь на кровать или встать с нее по нужде. И дышать ему тяжело в квартире. А проветривать боится.
- Гуляет народ по набережной? – спросил он про стариковскую компанию. – Спрашивают про меня?
- Передавай всем привет. Скажи, что мечтаю присоединиться, когда станет получше. Так-то я выхожу на улицу. Каждый день. Но хожу вокруг дома. Отойти боюсь. Сильная слабость от лекарств. Надо подождать, когда закончится курс.
Пока я одевал в прихожей ботинки, пришла его супруга.
- Вот, Илья Ильич, - со слезами в глазах показала она в сторону мужа, которого отправила ложиться в постель. – Не очень слушается. Ему надо лежать, а он пишет. И аппетита нет. Ест совсем мало.
Александр Петрович хрипло прикрикнул на нее. Он сам знает, что ему надо, а что нет.
Вышел я от них с тяжелым чувством и осознанием того, что на этот раз Александру Петровичу не выкарабкаться.
На работе мое известие приняли без особых комментариев, если не считать укола Михаила Михайловича в адрес начальника, которому надо было уволить старика.
Потом мы звонили Александру Петровичу, справлялись о здоровье, но навестить его так и не собрались.
Перед майскими праздниками он попросил зайти, забрать готовую методику.
Он еще больше похудел. Его глаза потухли. На шее выделялся острый кадык.
Запах лекарств в квартире стал резче и противнее.
- Я уже не гуляю, - сказал он, отдав мне методику, «флешку», которую ему выдавали на работе, и книги, которые ему больше не были нужны. – Иногда только выхожу посидеть у подъезда, когда нет ветра. Хочется мне увидеть еще, как цветут каштаны на набережной. Хоть раз. Да, видно, не доведется.
Сказал про каштаны и заплакал. Пока он плакал, я вспоминал, как каштаны цветут. Они поднимают вверх большие пирамидки, составленные красивыми белыми цветочками из четырех лепестков с длинными тычинками, заканчивающимися коричневыми точками. Цветочки обоеполые - с желто-коричневыми пятнышками в середине лепестков и с бордово-красными.
На работе я пролистал его методику. На последнем листе, после примеров и выводов, он приписал размашистыми крупными буквами: «Всем коллегам привет, наилучших пожеланий, особенно здоровья, и поздравление с праздником – великим днем Победы!» Расписался, поставил дату. Жить ему оставалось месяц и шесть дней.
Было еще одно незаконченное им дело - стихи, которые он давно хотел увидеть напечатанными. Я их тоже забрал - листочки, написанные от руки. Стихов на них было немного – только лучшее, как он сказал.
Сборник стихов получился страниц на тридцать. Я написал небольшое послесловие об авторе. На обложке мы напечатали фотографию, на которой он в фуфайке посреди болотистого поля, улыбаясь, поддерживает модель самолета.
Когда за неделю до смерти, сидя на постели, он аккуратно листал один из трех экземпляров своей книжки, которую мы напечатали, я сказал, что на набережной зацветают каштаны, и предложил отвезти его к ним.
- Спасибо, Илья Ильич. Не надо этого. Я не выхожу. Мне на улице хуже. Вот на тебя посмотрел, на стихи – и довольно. Ты иди, а я хочу еще почитать.
Я вышел из квартиры, пропитанной духом лекарств и умирающего человека, и жадно вдохнул свежий уличный воздух, пахнущий жизнью. Высокое солнце светило прямо в лицо, приказывая остановиться. Сойдя со ступенек крыльца, я остановился и постоял минуту с закрытыми глазами, прислушиваясь к живущему внутри меня и повторяя за ним: «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» .
Родник (19)
Недалеко от древнего города, на берегу воспетой Пушкиным узкой лесной речки с темной торфяной водой, красными сосновыми борами на высоких отвесных берегах и желтыми песчаными отмелями на крутых поворотах, в одном из глубоких прибрежных оврагов, открытых северу, течет родник, к которому я люблю приезжать.
Из высокого светлого леса в овраг ведет тропинка со ступеньками, образованными полуоткрытыми корнями деревьев. Тропинка заканчивается у мостков перед песчаной ямкой. Из короткой трубы в яму выливается струя ледяной воды, которой можно умыться и напиться, подставив под нее ладошки, и запастись впрок, набрав ее в пластиковую бутылку или любую другую емкость. Воду несет ручей, текущий по дну оврага и собирающий по пути песочек. Песок, попавший в воду, оседает на дно посудин и бывает виден, когда вода отстоится.
Ручей начинается ручейками, просачивающимися из-под старых кряжистых деревьев, сползающих в овраг с запада и востока. Cначала собираются вместе два восточных ручейка, потом к ним присоединяется западный, - и образовавшийся ручей бежит, извиваясь, по размытому до песка и мелких камушков дну оврага до трубы. Вытекая из оврага, ручей затихает среди высокой травы, зарослей крапивы и кустов, и снова начинает журчать уже у самой речки, вливаясь за песчаным плесом в ее быстрые воды и добавляя им холоду.
Ключи в овраге бьют зимой и летом, не замерзают и не заливаются паводковыми водами, и за водичкой можно приезжать сюда круглый год, если бы не трудная дорога. Осенью – распутица. Зимой надо ждать, пока накатают колею. А еще частые бури ломают деревья, и они перегораживают путь, – опять жди, пока сойдет снег, пройдет распутица, подсохнет дорога, и народ перепилит образовавшиеся преграды.
К тому же, хотя в лесу хорошо в любое время года, про родник этого не скажешь. Зимой на мостках скользко, долго задерживаться внизу не хочется. Летом, когда у воды поджидают тучи комаров и мух, - сам отсюда быстро убежишь наверх. И только когда кровопийц мало и не холодно, - ранней весной, поздним летом и осенью, - внизу хорошо. Когда «пышное природы увяданье», от родника уходить особенно не хочется. Ручей слабеет, лесного мусора в воде больше, но она кажется и слаще, и студеней. А вокруг так покойно, так тих и задумчив разукрашенный лес, зовущий подумать о былом, что душа замирает и кажется ей иногда, что она слышит низкий величавый гул, пронизывающий густой пряный воздух и подготавливающий все живое к временному небытию. Этот низкий звук особенно пробирает в тихую безветренную погоду, когда слуху не мешает верховой шум качающихся сосен.
Овраг с родником рядом с наезженной лесной дорогой, но заметить его непросто – хорошо укрыт вроде бы редкими деревьями. Два раза я проезжал и проходил мимо него и нашел только с подсказки грибника. Грибников здесь бывает много, но не добытчиков, а любителей отдохнуть и просто походить по лесу, раз уж они здесь оказались. Здешний лес не очень богат дарами, - сказывается близость города, деревень и бывшего детского лагеря, купленного в складчину москвичами и перестраиваемого в базу отдыха. Хотя в грибную пору на полянках среди муравейников можно набрать корзинку лисичек и колпаков или крепких желтых и слюнявых зеленых моховиков и даже наткнуться у дороги и противопожарных канавок на белый гриб, спрятавшийся за моховыми холмиками или в траве и поэтому пропущенный и всегда червивый. Из ягод около родника можно собирать чернику и бруснику, но и в урожайный год много не наберешь.
В пятнадцатом веке, когда окрестный лес был нелюдим и таинственен, здесь поселился преподобный Нектарий, основавший монастырь, упоминающийся в старых русских летописях и особенно славившийся при первых Романовых. Перед Отечественной войной 1812 года монастырь обеднел, иноки из него ушли, монастырское кладбище стало деревенским, а в монастырских храмах по большим праздникам служил деревенский батюшка. В революцию батюшка пропал, храмы остались без дела, и в годы коллективизации мужики разобрали их на бревна.
В память о монастыре за деревенским кладбищем, которое в полукилометре от родника вверх по реке, на одной из трех старых сосен, окруживших поляну перед спуском к реке и старицам, краеведы прибили синюю табличку с желтыми буквами: «На сем месте в XV-XVIII веках располагался монастырь Нектариева пустынь. До 1930-х годов здесь стояли два храма и часовня на источнике преподобного Нектария. Это место свято. Берегите и не оскверняйте его!». Табличка – это все, что напоминает о монастыре. Если и были здесь когда-то следы построек, то теперь их укрыл лес. Ни камней, ни ям от них не осталось – ничего. А может, это из-за кладбища люди решили, что монастырь был здесь? Тут и места для него кажется мало. И ключа рядом нет. Заболоченная летом старица, что за кладбищем, без родника, – неужели монахи носили воду за полкилометра? Хотя, возможно, где-то рядом в старину был еще один источник, а потом вода из него ушла.
Прямой путь от родника к кладбищу – через заливной луг, на котором растет клубника-белобочка с плотно прижатыми к ягодам чашелистиками. По дорогам и тропинкам вокруг кладбища и на этом лугу иногда шарят люди с металлоискателями. Однажды, когда мы с женой собирали клубнику, кружащий неподалеку мужик нашел шестиугольный кусочек темного металла размером с советский пятак - копейку Павла 1. На ней четко читался год – 1796.
Здешние места привлекают много отдыхающих. Тут и палаточные лагеря стоят, и играющие в историю реконструкторы сколачивают городки, и любители относительного бездорожья гоняют на джипах, - разных людей встретишь в лесу и на речке. Кто-то гуляет по лесу и собирает в нем, что найдет. Кто-то пытается ловить рыбу или купается в мелкой реке.
Я тоже люблю здесь искупаться, - как раз напротив родника, где река делает крутой поворот и после запруды из камней и топляка образует глубокое место. Здесь есть и небольшой песочный пляж, по которому можно пройти к запруде, и мягкая травка у воды, на которую удобно выйти, чтобы постоять, обсыхая. Высокий обрыв на противоположном берегу закрывает деревню, а разросшиеся ивы и кусты образуют укромные уголки, где можно незаметно зайти в воду и выйти из нее.
Но больше всего я люблю тут бывать не из-за грибов-ягод, приятных глазу речки и леса и даже не из-за плавания. Здесь легко почувствовать то состояние гармонии, которое всегда и всюду ищет душа. Ключ к этому
