кем был ты в те ушедшие суровые годы, когда жизнь испытывала тебя на прочность, а также и «на вшивость»? И если окажется, что был ты подлецом, шедшим беззастенчиво «по трупам» людским, или стукачом, продать способным даже и маму родную (в самом буквальном смысле, представьте себе, что и бывало в жизни лагерной), или опустившимся сам и «опущенным» другими, или просто «тварью дрожащей», мышью серою, напрочь позабывшей о том, что рождён ты был в облике человеческом, то совесть твоя и стыд за самого себя прошлого не дадут тебе никакого покоя до конца дней твоих. А это пострашнее будет всех нынешних тягот и скорбей.
И понимание всего этого как-то так пришло к нему, как и сказано было выше, ещё тогда, когда ему было едва только за двадцать, в са-амом начале его эпопеи, во время первого срока…
28 Полное подтверждение давнему озарению этому своему умозрительному и получил он, как помнится нам, при случайном посещении им «остывших» уже от былых буйств беспредельных Галёнок (где, кстати говоря, и обрёл-то он само это озарение) через пару десятков лет после своего в них «отбывания».
Вот с таким-то «багажом», то есть со всем этим глубоко продуманным, и не менее глубоко прочувствованным, знанием своим, выросшим постепенно из скорбных его, но предельно познавательных, мытарств последнего десятилетия непутёво-весёлой его жизни, той жизни, в которой особо-то скучать ему не приходилось, и стоял он днесь у порога неизвестности.
Впереди же была целая-целая жизнь.
Там, за узкою калиткой, заждался уже его любящий, и любимый, при всех своих индивидуальных особенностях, отец.
Впереди ожидало его множество всяческих событий и перемен.
Поступление в университет (при его биографии, в скромных реалиях советской действительности практически невозможное, но, тем не менее, случившееся) и окончание его.
Активное (при той же биографии), хотя и недолгое, участие в бурной публичной общественно-политической жизни. С посещением разного рода многолюдных сборищ, типа конференций, дискуссий, собраний, заседаний-совещаний и т.п., на которых случалось ему произносить пламенные речи. С приглашениями на телевидение и радио.
Масса разных иных встреч и знакомств с интересными и не слишком интересными людьми.
Наконец, долгожданное обретение собственной семьи.
И многое-многое прочее.
Впереди ожидало его самое главное (и здесь уже никакая биография не могла, и не может, иметь ни малейшего значения). Прозрение безпутного шалопая, долгие годы в стремлении своём к Свету блуждавшего во тьме. Уверование в Творца мира, Господа Бога Иисуса Христа. И возвращение блудной его души к истокам своим изначальным – в лоно Матери-Церкви, самим Спасителем созданной.
Впереди была целая жизнь!..
«Нет уж. Прощайте!» – невесело усмехнувшись, ответил он капитану.
И шагнул в хмурое и морозное зимнее утро…
Владимир Путник. Декабрь 2004 – январь 2005 от Р. Х. Рождественский пост;
Март – апрель 2005 от Р. Х. Великий Пост,
Год 2009 от Р.Х.
Явление любви.
Вновь поклонюсь, как флагу,
лесу, что прям и светел.
Алою кровью ягод
брызнет под ноги ветер.
Настежь открою двери,
слушая шорох вербный…
Я с малолетства верил
в этот простор целебный,
в ропот ночного сада,
груши, что одичала.
И ничего, что надо
жизнь начинать сначала.
Сергей Степанов
Всё превращает любовь, и неумного делает мудрым.
Всё превращает любовь: красноречье даёт молчаливым,
Старцев в юнцов превратить милая может любовь.
Силу ломает любовь, но и слабых быть сильными учит,
В робких силу вдохнуть также умеет любовь.
Эразм Роттердамский
Болезнь любви неизлечима! …
Кто раз любил, тот не полюбит вновь.
А.С. Пушкин
Любовь для высоконравственной натуры –
то же, что Солнце для Земли.
Оноре де Бальзак
Любовь стоит ровно столько, сколько стоит человек,
который её испытывает. Всё чисто у чистых людей.
Ромен Роллан
Глава первая
Адаптация.
"А существует ли у вас, как в других местах, практика досрочного снятия надзора в случае достойного образа жизни поднадзорного?" – задал он вопрос инспектору по надзору. Молодому, крепкому, симпатичному и, как впоследствии оказалось, глубоко порядочному парню. На котором он так ни разу и не увидел милицейской формы. И который, волею хитрого советского закона, становился на ближайший год главным надзирателем, а в случае каких-либо осложнений, и главным распорядителем его судьбы.
"Да н-нет," – в полном недоумении отвечал ему инспектор. Который даже и не знал, что так может быть. «Зачем это? Есть положенный срок. Так и надо отбывать его до конца»…
Село Анучино, районный центр с населением около пяти тысяч человек, он, посоветовавшись в переписке с отцом, выбрал для дальнейшего, «отстойного» своего проживания по двум причинам.
Во-первых, отец его, и так-то не особо ладивший с повзрослевшими и малоблагодарными детьми своей жены, которых за двадцать лет буквально выкормил и поднял на ноги, во время последнего его «курса лечения» разругался со всеми вдрызг и окончательно. После чего ушёл, освободив от себя самого и блудного своего сына вожделенную для той стороны жилплощадь. В результате, как сын его, так и сам он остался на старости лет без своего собственного угла. Так что, возвращаться для зализывания ран нашему далеко уже не романтику было попросту некуда.
А во-вторых, влача со скрежетом немилосердным тяжкий свой крест, он всегда помнил о том, что каторга его когда-то милостию Божией закончится. А по окончании её надо будет как-то возвращаться к жизни, каким-то конкретным путём. И, перебирая возможные варианты этого возвращения, он, прозондировав предварительно почву у некоторых сведущих людей, решил остановиться первоначально, до приведения себя в порядок, на стезе пчеловода. Которая, по основным своим «параметрам», имела целый ряд положительных моментов. Так и попал он в Анучино, где базировался один из пчелосовхозов.
Пчелодеятельность его, правда, не слишком как-то задалась. Причём обусловил эту незадачу, как ни странно, не пчелино-жужжащий, а человеческий фактор. Удивительным каким-то образом в селе этом сосредоточилось население весьма своеобразного типа. А может быть, и не сами люди, а просто нравы здесь, по каким-то, неведомым никому причинам, сложились не вполне обычным для нормального человеческого общества образом. Кто знает?
Сразу же по приезде услышал он, что люди здесь, мягко говоря, не слишком добрые. Однако это не очень-то его и напугало. Потому как подумал он при этом известии примерно следующее: «Да, конечно. А я, как раз, прибыл к вам из Эдемского сада. Да что вы можете здесь знать о доброте и недоброте людской, когда и тысячной доли того, что знаю об этом я, вам не случалось видеть даже в самом страшном из ваших снов?!» Но весьма скоро убедился-таки он в справедливости услышанного им мнения о качествах имеющегося в наличии населения.
Народ действительно оказался недобрым, хотя и раздаривал направо и налево радушные улыбочки. ( Он даже подметил одну небольшую закономерность: чем лучезарнее была улыбочка, тем подлее был её даритель.) Но был во всеобщей этой недоброте и существенный элемент юмора. По иронии судьбы, неоднократно, со всех сторон, охотно рассказывали ему о злобности местного люда самые, что ни на есть типичные его представители. В конце концов, поняв, что к чему, он, слушая их, думал себе: «А сами-то вы кто есть? О себе же и рассказываете, себя же и обличаете».
И далее думалось ему примерно так. «Боже ж ты мой! Да ежели вы здесь такие, когда ничто не угрожает особо-то ни благополучию, ни желудку вашему, ни, тем более, жизни вашей самодрагоценной, то кем бы вы стали там, где я похоронил десять лет своей жизни?! Чем отличаетесь вы от того «контингента», над которым спесивые гладышины проводят иезуитские свои эксперименты? Да ничем! Более того, вы хуже. Ибо те становятся зверями вынужденно, изо всех сил стремясь выжить (топча при этом, кусая, грызя, насилуя и убивая друг друга) в безжалостных и голодных условиях жестокого зверинца. Вы же здесь, живя посреди первозданной природы, в условиях естественной свободы, не ограниченной никакими надуманными запретами и высоченными заборами, и неизбывной, избыточной порою даже – до смачной отрыжки – сытости, сами превращаете жизнь свою в жизнь злобных зверей. Но даже и звери лучше вас. Потому как в зверстве своём они естественны и природно-искренни. Ибо улыбаться они не умеют».
Но, как бы то ни было, судьбе он был благодарен. За несколько месяцев, прожитых на пасеке в тайге, успел он несколько отдышаться и более или менее прийти в себя. Хотя и не вполне ещё, после многолетнего-то и интенсивного «исправительного» курса лечения. И хотя пребывание его там выпало на не самую благоприятную пору (с самого начала весны, когда в сугробах можно было ещё и «утонуть»), но надышаться чистым и целебным воздухом таёжной природы, насладиться тишиной неограниченной свободы ему всё же удалось.
А жизнь бок о бок с природным зверьём: медведями, оленями, зайцами, барсуками, тиграми 1 и прочей звериной братией, – напомнила ему, что она (жизнь) вполне может быть и естественной. Нефальшивой, то есть, и нелицемерной, хотя и по-звериному жестокой. Почему-то, именно там, в тайге, вспоминалось ему нередко давнее чьё-то изречение: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю зверей»…
Научиться хотя бы чему-нибудь из мудрёного пчелино-медового ремесла, ему, однако, не случилось. Ибо в учителя ему достался сопливый пацан-недоросль, умудрившийся как-то закончить, не иначе – как по иронии судьбы, пчеловодческое ПТУ. И имел тот, естественно, о профессии своей самое смутное представление. Но мнил себя, по тупости своей самонадеянной, конечно же, пчеловодом. К тому же был тот типичным анучинцем. То бишь весьма гнусным, несмотря на молодость свою, типом, с подленьким удовольствием рассказывавшим о том, какой нехороший народ живёт в родном его селе.
1 Однажды вечером пришлось ему возвращаться из Анучино, и четыре километра по глухой таёжной дороге прошёл он в глубоких сумерках, вернувшись на пасеку затемно. Рано же утром, едва забрезжил рассвет, ему, по необходимости, опять пришлось идти тою же дорогою. И, идя по ней, увидел он свежие крупные следы, пару километров сопутствовавшие ему, а затем свернувшие в сторону. Он было подумал, что это были следы медведя, но знающие люди уточнили: следы эти принадлежали тигру. После этого ему оставалось только радоваться тому, что он разминулся и избежал не сулившей ничего хорошего встречи – нос к носу – с «хозяином тайги».
Когда разглядел он, если и не всю пчелосовхозную публику, но хотя бы ту её часть, с которой довелось ему поякшаться, возникло у него жгучее желание
С уважением
Александр