Возмездие теленгера (постапокалипсис)

слова совсем не в том смысле, как понимали его все, а в смысле, что и на старуху бывает проруха и что он даже не обмишурился, а просто крепко и безнадежно сел в глубокую-глубокую лужу и не выбрался из неё. И хотя Пётр Сергеевич периодически кричал, что он по-прежнему верит в Костю и что утро вечера мудренее, ситуация от этого не менялась, репутация Костина была основательно и безоговорочно подмочена. А то, что Пётр Сергеевич собирался ехать поутру в Чумной, то бишь в форт Александра I, то это ещё ничего не значит.
День клонился к закату. В свои права вступала белая ночь, а это означало, что облака, днём выглядевшие весёлыми и невесомыми, сделались чёрными и грозными, потому что солнце упало за горизонт и подсвечивало их, как фонарь на огромной-огромной сцене, сбоку.
Костя вконец расстроился и сбежал по широкой мраморной лестнице Итальянского дворца на улицу. Было тихо, сонно, как у них в деревне, и Косте в очередной раз захотелось очутиться дома, выспаться в мягкой, тёплой постели, увидеть Верку Пантюхину, а главное – и побыстрее забыть неудачу с засекреченным пунктом связи, забыть, как дурной сон. Нет никакого пункта, думал он, нет, и баста! Приснилось мне всё! Ничего не выйдет. Не спасём мы Россию. И так ему сделалось горько, что он сел на древнюю пушку и бездумного стал глядеть на воду Итальянского пруда. И не было ничего хуже этих душевных терзаний.
За волнениями и тревогами дня Костя с удивление обнаружил, что почти совсем не помнит Аманду. Теперь она представлялась ему чем-то далёким, словно всё, что произошло между ними, произошло не с ним, а с кем-то другим, просто очень хорошо знакомым человеком. Верка же Пантюхина, наоборот, снова заняла все его мысли. Завтра отправлюсь домой, глядишь, к осени доберусь, а там и свадьбу сыграем, думал он, не веря самому себе, если, конечно, Верка меня ждет, думал он с надеждой, которая свойственна каждому человеку, и если… если она меня простит. И всё-таки червячок сомнения грыз его. Как же так получается, думал он, неужели учёные и военные ошиблись? Он ломал над этим голову, но не мог прийти ни к какому решению.
На стене дома криво, на одном гвозде висела табличка: «Улица Макаровская». Она была знаком минувшей, давно ушедшей эпохи, возврата к которой нет и не будет. А во всём виноват один я, терзал себя Костя. Понадеялся на русский авось и сел лужу. Как теперь жить с этим, ума не приложу? Верка запрезирает, и вообще вся деревня отвернётся. Бежать надо, думал он, бежать!
Из Итальянского дворца вышел Дядин, но, в отличие, например, от Большакова, задумчивый и грустный. Он тактично хмыкнул в кулак и сказал сиплым голосом:
– Ты думаешь, я его не проверил?
– Кого? – удивлённо спросил Костя, чувствуя в душе бездонную пустоту, в которой не было места ни системе «мёртвая рука-два», ни Кронштадту, ни славному Санкт-Петербургу – вообще никому, словно жизнь остановилась, замерла на полном бегу.
В его представлении всё было кончено и можно было разбегаться по домам. Только для того, чтобы бежать, нужны были душевные силы, а их у Кости как раз и не было.
– Большакова, – сказал Дядин таким трезвым тоном, что Костя удивился, хотя видел, как Дядин махом осушил полкружки крепчайшего полугара.
– А-а-а… не всё ли равно… – обречённо махнул рукой Костя. – Всё кончено…
– О-о-о… – всепонимающим тоном протянул Дядин. – О-о-о… А ну-ка пойдём-ка… – Он крепко взял Костю под руку и потащил из-под ночной тени Итальянского дворца. – Пойдём-ка, пойдём-ка…
Костя покорно дал себя увести к набережной пруда, где росла густая сирень, и там расчувствовался, едва не заплакав. Ему вдруг захотелось ткнуться в широкую грудь Дядина и поведать ему обо всех своих печалях и несчастьях. Но он, конечно, же этого не сделал. Не подобает теленгеру проявлять слабость духа.
– О-о-о… – в третий раз произнёс Дядин, и его узкое лицо показалось Косте похожим на лезвие клинка. – Да ты раскис, парень?! Раскис! Окстись! Запомни, бороться нужно до последнего вздоха, иначе мы не победим!
– С кем бороться-то и как?.. – печально спросил Костя.
– Ну, с кем известно, – сказал Дядин. – А как, ты мне сам расскажешь!
– Я и борюсь… – уныло ответил Костя, глядя, как на поверхности пруда играют ночные мошки.
– Оно и видно, – насмешливо согласился Дядин, а потом произнёс то, отчего у Кости по спине пробежал мороз. – Большаков-то наш не человек!
– А кто?! – выдохнул Костя и заметил, что Дядин вовсе не грустен и не печален, как казалось ему вначале, а наоборот, как и тогда в Петрозаводске, подтянут и настроен решительно.
– Я думаю, он гранбот, – сказал Дядин таким тоном, от которого у Кости мурашки побежали по телу. – У пиндосов тоже свои высокие технологи.
– Так… э-э-э… гранботы людьми не бывают… – Костя наклонился к Дядинy, как кролик к питону, притянутый его взглядом, желая уточнить смысл услышанного.
– Откуда ты знаешь? – испытующе блеснул глазами Дядин.
– Вы же сами… Захар Савельевич… говорили, что только кошками и обезьянами.
– Нет, я ничего не говорил, это тебе показали кошку и обезьяну, а гранбот может принимать любой облик. Мы же не знаем, правда?
– Правда… – согласился поражённый Костя. – Значит… значит, что?..
Он боялся поверить в то, что не всё еще кончено, что есть ещё хотя бы один единственный шанс, и Дядин сейчас его подскажет.
– Значит, надо начинать заново, – непререкаемым тоном заявил Дядин.
– Когда? – спросил Костя. – Когда, Захар Савельевич?! – воскликнул он.
Он не мог собраться с мыслями, от радости они у него разбегались во все стороны, как блохи, но он, боясь сглазить удачу, даже и не думал ловить их и делать какие-либо выводы.
– Тихо! – предупредил его Дядин. – Сегодня ночью. Прямо сейчас.
У Кости отлегло с души.
– А как же?.. – он мотнул головой в сторону Итальянского дворца, в котором окна на втором этаже были весело освещены.
Там ещё остались Чёбот и Телепень, которых он ни при каких обстоятельствах бросить не мог. Не по-деревенски это было бы, не по-теленгерски.
– Спокойно, я по порядку объясню, – сказал Дядин таким ясным голосом, что Костя невольно снова вернулся к мысли об отмщении. Оказалось, что ещё не всё потеряно. – Я послал Чёбота проведать моего старого знакомого. Он живёт недалеко от Морского собора. Человеку этому можно доверять. Он прошёл войну и остался жив. Зовут его Сашей Брагиным.
– Брагиным?! – крайне удивился Костя и понял, какое у него, должно быть, сейчас глупое лицо. – Брагиным… Брагиным… – вспоминал он знакомое имя. – Брагиным… Старшим лейтенантом Брагиным! – воскликнул он. – Не может быть! Ведь у меня здесь… – он поспешно похлопал себя по груди, – его фронтовой дневник!
– Отлично! – поддержал его Дядин. – Таким ты мне больше нравишься! Теперь ты сам понимаешь, что Брагину можно доверять.
– Старший лейтенант Брагин… – всё ещё никак не мог поверить Костя. – Здорово! А я думал, он погиб.
– Брагин – уникальный человек, – объяснил Дядин. – Один из миллиона, кого не взяла чахомотка. Врожденный иммунитет у него, я так думаю. Так вот, Саша, а точнее, Александр Викторович, рассказал, что американцы здесь всё перерыли, а настоящего Большакова заменили гранботом.
– А что стало с настоящим Большаковым?
– Что может стать с таким человеком? – в свою очередь спросил Дядин и сам же ответил: – Убили Большакова, чтобы замести следы. А этот, уж не знаю, как его назвать, появился совсем недавно и Брагина не узнал.
– Вот в чём дело! – воскликнул поражённый Костя. – А Пётр Сергеевич?
– Пётр Сергеевич свой, то ли пиндосы чего-то не учли, то ли, наоборот, перемудрили, но Петра Сергеевича он признал сразу, и похоже потому, что Пётр Сергеевич всегда на виду в городе и пользуется огромным авторитетом, и ты наверняка вышел бы именно на него. Видишь, какой тонкий расчёт у пиндосов. А о Брагине никто не помнит, никто о нём ничего не знает. Живёт себе одинокий человек тихонько и незаметно. Рыбку на моле ловит.
Костя так был благодарен Дядину, что ему хотелось спросить со слезами на глазах, почему он с ним никогда так не разговаривал, почему не объяснял, что к чему, дружески и понятно. Может быть, тогда я быстрее нашёл бы эту заветную красную кнопку, то бишь тумблер под красным колпачком, думал он с облегчением.
– Так это его мы утром заметили? – спросил он. – У маяка?
– Его, его, – согласился Дядин.
– А как же я? – удивился Костя.
– А ты всё правильно делал, до последнего времени, пока не пал духом.
– Что же нам дальше делать?! – воскликнул Костя так громко, что Дядин приложил палец к губам.
– Тихо!
Они прислушались. Было тихо, пахло цветущей сиренью, из окон дворца доносились пьяные голоса.
– Сейчас вернёмся по одиночке, будто мы с тобой не виделись. А когда все улягутся, пойдём туда, где красная кнопка.
– Тумблер, – сказал Костя, – под красным колпачком.
– Отлично! – согласился Дядин. – Пусть будет тумблер под красным колпачком. А теперь иди, я за тобой.
Костя замялся:
– Простите меня, Захар Савельевич, я ведь вас подозревал… ну, что вы на американцев работаете.
– Ничего страшного. Это нормально. Вёл ты себя естественно. Наоборот, мне помог.
– В чём? – удивился Костя, счастливый, как никогда, готовый подпрыгнуть до небес и схватить луну.
– Заморочил ты всем голову. Вот Большаков и дал маху, и расшифровал себя. Слышишь, как радуется.
Действительно, из освещенных окон доносился радостный бас Большакова, ему тонким фальцетом вторил Телепень. Пели они, страшно фальшивя, какие-то непонятные песни.
– Мы поэтому ещё и живы, что он ничего не заподозрил, а то бы здесь уже была морская пехота США или люди-кайманы.
– А почему он меня сразу не убил? – спросил Костя.
– Потому что им надо было удостовериться, во-первых, что ты один и больше никого из «мстителей» нет, во-вторых, им твёрдо надо знать, где находится заветная кнопка, в-третьих, где располагаются ракеты системы «мёртвая рука-два». Уверен, что он уже сообщил своим, что её не существует, и там тоже от радости хлещут виски. Нам же надо торопиться в любом случае, вдруг они подстрахуются, и тогда мы, действительно, до утра не доживём.
Костя ещё раз посмотрел на освещенные окна Итальянского дворца и подумал, что какие они коварные и подлые, эти самые америкосы.

***
Он вернулся во дворец в тот момент, когда Телепень, держась за стенку одной рукой и пошатываясь, окроплял мочой чьи-то апартаменты на первом этаже, напевая при этом: «Не одна в стогу я ночевала…»
– А-а-а… это ты… – увидел он Костю и, не справившись с гульфиком, рухнул на антикварный диванчик в двух шагах от собственной лужи. – Я тебе одно скажу, как другу, – пробормотал Телепень, изучая потолок у себя над головой и заваливаясь на бок, – не верь, никому не верь, особенно э-э-э… – и уснул, забыв закрыть глаза.
– Кому?.. – не понял Костя, но Телепень уже храпел во всю Ивановскую, так, что по углам дрожала чёрная паутина.
Если и Чёбот набрался, подумал Костя, подступая к широкой мраморной лестнице, то что же с ними делать?
– Мальчишка-то не такой простак, как им кажется, боялся, что когда мы узнаем о кнопке, то убьём его. – услышал он голос Большакова и замер, занеся ногу над первой ступенькой.
На верхней площадке, у окна стояли Большаков и Пётр Сергеевич. Пётр Сергеевич курил, и сизый дым растекался во все стороны. Костя