Возмездие теленгера (постапокалипсис)

остатки бетонных опор, и было видно, как вода бурлит и бьётся вокруг камней, словно там плещется рыба.
Справа один за другим вставали форты: Северный семь, Северный шесть и так далее – до огромного и развернутого вширь Северного три. Костя ожидал, что Большаком сразу же направит баркас к Северному семь, а потом к Северному шесть, дабы не терять времени, но Большаков выбрал маршрут вдоль бывших защитных сооружений и, похоже, нацелился прямиком на Кронштадт, над которым торчали тонкие, как иглы, трубы. Костя уже привык, что из этих труб не идёт дым, и они наводили на него беспричинную тоску своим обречённым видом. Дядин то ли делал беспечный вид, то ли действительно вчера хорошо расслабился, но только смотрел он на Балтику во все глаза, и было ясно, что она ему нравится. Чёбот пришёл в себя и радостно скалился при каждом ударе волны, а Телепень, который давеча опрометчиво решил, что против алкоголя у него иммунитет, напротив, валялся на носу баркаса и то и дело хватал ртом воздух, как рыба на берегу – укачало его и тошнило, и он украдкой смачивал себе лоб забортной водой.
Одному Большакову всё было нипочём, словно он вчера не принял на широкую, богатырскую грудь изрядную дозу «наркоза».
Только тогда Костя кое-что стал понимать в тайном плане Большакова и Петра Сергеевича, потому что поймал на себе проницательный взгляд последнего. Ага, сообразил он, это и есть ваш замечательный план: провести меня вдоль северных фортов, чтобы я вольно или невольно выдал местонахождение засекреченного пункта связи. Умно и хитро. Экономит массу времени. Но эти форты разрушены, там ничего нет. Ракету не спрячешь, а засекреченный пункт связи, если и был, то давно засыпан. А ведь их несколько, вспомнил он то, что в него заложили учёные, и невольно заулыбался от чувства собственного превосходства. Такое же непонятное превосходство он испытывал над взрослыми и в деревне Теленгеш. Вот это откуда у меня, понял он и заулыбался пуще прежнего, не в силах сдержать веселья.
Пётр Сергеевич отвернулся в тот момент, когда баркас взлетел на волне, и Костя заметил, как у него на лице заходили желваки, он даже не обратил внимание на брызги и опасность, потому что баркас кренился и готов был зачерпнуть бортом морскую воду. Злится, понял Костя, а чего злиться? Сами себя обхитрили. Хи-хи… Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться. Тут ещё Дядин пристал, стал расспрашивать, не помнит ли он, на каком острове находится заветная кнопка. Нет, это не кнопка, снова вспомнил Костя. Это тумблер под красным колпачком, а найти его проще пареной репы. Да только шиш я вам все это подскажу! Потому что вы хитрите, и я буду хитрить тоже.
– Не помню, – ответил он. – Может, это вовсе не на этих островах.
– А где?! – грубо спросил Большаков, и его бас уже не казался Косте добродушным. – Где?! Ты чего нам, парень, голову морочишь?!
– Да не морочу я, – поспешно ответил Костя, и в носу у него от обиды защипало, не хватало ещё слезу пустить, и он отвернулся.
И такое у него было открытое и наивное лицо, что никто не посмел усомниться, только Чёбот, который знал Костю лучше, сказал:
– Расскажи им всё, чего ты молчишь? Знает, он знает, – заверил он Дядина, которому доверял больше, чем самому себе. – Знает. Он и в деревне, если что задумает, то ни за что не скажет, пока не реализует задуманное.
– Да? – удивился Дядин и посмотрел на Костю так, словно впервые его увидел.
– Учти, – предупредил вдруг почти враждебным тоном Большаков, – у нас есть средства, которое называется уколом правды. Всё расскажешь, что знаешь и чего не знаешь. Так что думай, парень, думай!
После таких намёков Косте расхотелось что-либо вспоминать и он обиженно стал смотреть в море. Берега, откуда они ушли, уже почти не было видно, только серебрилась полоска на горизонте, а потом на фоне этой полоски промелькнула тень. Вертолёт, понял Костя. А чего он там делает? Следит за нами? Значит, я прав, кто-то из троих служит кайманам, а это значит, что мне надо его угадать до того, как я пойму, на каком из островов находится засекреченный пункт связи. И действительно, вертолёт почему-то не полетел вслед за баркасом, удалился в сторону Сестрорецка.

***
Дядин заступился за Костю:
– Андрей Павлович, что же ты такое говоришь? – Он повернулся и нехорошо посмотрел на Большакова так нехорошо, что если бы кто-то посмотрел так на Костю, то он умер бы от страха. А Большакову хоть бы хны, как с гуся вода, было ясно, что он ничего и никого не боится.
– Понимаешь, Захар Савельевич, миндальничать у нас нет времени, – спокойно и уверенно пробасил Большаков, правя на остров и глядя вперёд поверх голов всех сидящих в баркасе.
Баркас бросало с волны на волну, в какой-то момент рука у Большакова случайно или преднамеренно дрогнула, и всех ещё раз обдало холодными брызгами.
– А никто и не просит миндальничать, – Дядин смахнул с лица воду и подмигнул Косте, отчего у него в носу опять засвербело, а на глазах навернулись слёзы благодарности к Дядину, которому он раньше не доверял, и он отвернулся, чтобы никто не заподозрил его в слабости. – Надо всего лишь спросить: Костя, ты узнаёшь что-нибудь из пейзажа?
– Не узнаю, – буркнул расстроенный Костя. – Я его никогда не видел.
– Вот и всё, – обрадовался Дядин. – Всего-то делов. А то: укол правды, укол правды! Зачем вообще угрожать?
– А ещё что-нибудь можешь добавить? – спросил Пётр Сергеевич таким невинным тоном, будто он не имеет никакого отношения к заговору против Кости.
– То узнаю, – Костя показал пальцем на остров Котлин, над которым возвышался и сиял бело-голубой купол Морского собора.
– Ха-а-а! – обрадовался Дядин. – Вот у него что в памяти есть! А мы гадаем!
– Ну и что? – скептически проворчал Большаков. – На собор каждый дурак внимание обратит. На то он и собор!
– Вот мы сейчас пойдём на него и залезем, – предложил Дядин. – Костя всё и вспомнит. Правильно Костя?
– Правильно, – нехотя согласился Костя, и снова в носу у него подозрительно зачесалось, и он уже не подозревал Дядина во всех смертных грехах, словно моментально забыл о своих подозрениях.
– Ладно, – буркнул Большаков. – На купол, так на купол. Поглядим на Кронштадт с высоты птичьего полёта, только я во всё это не верю. Темнишь ты, парень, ох, темнишь, – перевёл Большаков на Костю тяжёлый взгляд. – С таким же успехом можно на Створный маяк забраться, ближе топать.
– На какой маяк? – нервно спросил Дядин. – Ты нас не путай. Мы тёртые калачи.
– А на тот, что находится между Купеческой и Средней гаванями.
– Тебе виднее, – согласился Дядин, вольно или невольно сжимая в руках «плазматрон». – Ты здесь хозяин. Если надо, полезем и на маяк.
– Ясное дело, – пробурчал в бороду Большаков, как человек, который одержал победу в маленьком, но важном споре.
Костя посмотрел ему в глаза и понял, что они у Большакова странные, вроде бы пустые, но вместе с тем и очень опасные. Если у Дядина взгляд усталого человека, а у Петра Сергеевича – как у вчерашней шпаны, то у Большаков – непонятный, почти нечеловеческий, такой взгляд бывает только у зверя в чаще, который незнаком с человеком и не боится его. Ух, ты подумал Костя, вот это да! Но ничего не понял. От таких глаз берёт оторопь, а если они ещё и ночью приснятся, бр-бр-бр… Не должно быть таких глаз у куратора. Кураторы должны быть в доску своими парнями. Они должны располагать к себе, а не вызывать страх. Но, с другой стороны, если разобраться, я точно помню, что Большаков – это северный куратор. Так мне сказал человек в белом халате. А я ему верю. Помню, как меня сажали на колени к какой-то тетке, которая держала меня крепко-крепко. На голову мне надевали сетку и пускали по ней ток. После этого голова у меня сильно болела. С тех пор я помню именно этого Большакова, и никого другого. Я его когда хочешь узнаю, и со спины, и в баркасе, и даже за три километра, даже на луне, если бы у меня был телескоп. Но в моей памяти он добрый, а в реальности – злой. Странно всё это, непонятно, а доверять ему не хочется из принципа. Вот он и злится.
Больше Костя на эту тему решил не думать, потому что, как и в случае с Дядиным, только запутался окончательно и бесповоротно. Не хватало ему жизненного опыта, не понимал он ещё взрослых мужиков, и это была основная проблема «мстителей». Жизненный опыт они должны были приобрести по мере взросления. А на это нужно время. А времени у них как раз и не было. Вот они, должно быть, и погибали из-за собственной неосторожности и доверчивости. Поэтому я буду хитрить, другого выхода у меня нет, подумал он. Как только Костя пришёл в такому умозаключению, на душе у него стало легче, и он словно увидел мир в другом свете – яснее и понятнее, но это не решало его основные проблемы: как незаметно подобраться к заветному тумблеру под красным колпачком?
Между тем, баркас проскользнул мимо причала, далеко выдающегося в море, и пошёл, прижимаясь к берегу, мимо разрушенной башни циклопического вида, мимо равелина, где в достопочтимые времена стояли грозные пушки, вдоль городского пляжа с покосившимися, оборванными зонтиками и густыми зарослями деревьев, за которыми виднелись плоские крыши городских кварталов. Потом из блеска волн вынырнула длинная полоска пирса, и Дядин стал забирать левее, чтобы его обойти. Благо, волны за островом сделались ниже и не так сильно били в корму. За пирсом они увидели длинную аллею, уходящую вглубь города, а по ходу баркаса открылся низкий южный берег Котлина, и чем дальше правил Большаков, тем больше разворачивался порт с молами, причалами, маяками и древними бастионами буро-красного цвета, с глазницами бойниц, которые ещё со стародавних времён взирали на главный фарватер Финского залива.
Вовсю светило солнце, блестела бескрайняя вода, и Костя на какое-то мгновение забыл о своих тревогах и с восторгом глядел на открывшийся город. Он показался ему даже красивее, чем Санкт-Петербург, потому что его можно было сразу обозреть одним взглядом и понять его планиду, которая заключалась в обороне Санкт-Петербурга, а теперь уже и всей державы, раскинувшейся за ним аж до самого Владивостока. Эк я ухватил, с восторгом думал Костя, далеко гляжу.
За гранитными набережными зеленели деревья и вставали дома, улицы и площади с памятниками, мемориалами и большими чёрными якорями, которые символизировали славные боевые традиции Кронштадта.
Костя решил, что Большаков правит на форт Кроншлот и что они ещё сегодня осмотрят этот самый большой из всех фортов, которые окружали остров Котлин, однако Большаков вдруг резко повернул вправо. Костя испугался, что они сейчас врежутся в мол, но вдруг открылся проход, и Большаков, радостно хмыкнув так, словно ему приятно было возвращаться в родные места, направил баркас прямиком в него. Ветер стих, волны пропали, блестящая гладь пролива осталась позади, город надвинулся и занял всё пространство – так основательно и так величественно, что Костя на какой-то момент усомнился в том, что была война и что время-то сейчас, как ни крути, «марь», что город, как и везде – мёртв и пуст, как оболочка от выеденного яйца, и что в нём нет людей, нет жизни, кроме разве что странного и непонятного Большакова, который обитает в этой каменной пустыне, только потому что он