О российской истории болезни чистых рук

попросту хуже некуда.
И эти самые вопиюще страстные неучи, весьма наивные провидцы некоего лучезарно светлого будущего безукоризненно же идейно прямиком-то впрягали людей в упряжь идеологии, словно ту еще бессмысленно тупую скотину.
Ну а всякий свой наиболее изначальный исток все эти общественные преобразования брали еще ведь с того никак вовсе совсем неблизкого времени…
Раз уж попросту, сколь наглядно предшествовала чудовищной власти большевиков именно так пора более чем пространно праздных мечтаний людей, что были довольно-то щедро наделены удивительно пестрым, словно хвост павлина «провидческим» воображением.
И главное тот безумно яркий мир беспримерно светлого грядущего в их глазах как раз и был настолько так близок ко всем тем нынешним никак незатейливым реалиям, что со стороны кое-кому явно ненароком могло показаться, что до него вскоре ведь на деле и будет уж можно своими перстами и устами исключительно вот нежно вполне еще сходу разом дотронуться.
А чисто потому и свершила тогда страна до чего еще резкий рывок в самую бездну безумно кровавого радикализма.
И главное всему тому суждено было произойти никак оно не иначе, а именно ради того дабы мир православия умер уступив место миру всеславия коммунистической партии.
Ну а для доподлинно верного укоренения всех же ростков гражданских свобод было необходимо нечто гораздо большее, чем простое и слепое желание серых масс сколь отчаянно бы покуражиться над всем, тем враз и навеки рухнувшим в небытие царизмом.
А все, потому что во имя дополненного торжества разума и справедливости явно вот нужно было нечто гораздо так поболее глубокое, однако, вовсе-то при всем том нисколько никак совсем не бесформенное.
Людские судьбы хоть сколько-то вполне успешно перестраивать можно уж только лишь для всего того никак не наспех вооружившись вполне здравым долготерпением и широким никак не вызубренным, а весьма доподлинно верно понятым знанием.
Ну а всякими праздными мечтами и бесстыдно голыми идеями сам дух людской можно будет всячески только лишь искорежить и закалить так и доведя его до состояния жесточайшего бесчувствия к каким-либо вообще тем еще чужим страданиям.
И какого-либо самого наилучшего будущего будет никак никому вовсе уж не достичь путем самого беспрестанного растравления диких инстинктов серой толпы.
Всякое, то адски подлое зло можно будет только лишь чисто со временем все-таки явно суметь победить как говориться внутри себя и всех тех неких других людей.
Причем действительно одолеть сущую нечисть лютого недобра можно будет вовсе-то никак уж не всемогуще, а разве что зрело и умело, в конце-то концов, постепенно и взвешенно переродив гиблую тьму в яркий и добрый свет и никак ведь вовсе-то совсем оно не иначе.
И именно дабы вполне слаженно переиначить всю внутреннюю суть всего того люцеферового недобра, и надо было не ту большую лучину под самый нос темным массам сколь еще яростно уж на самом деле подсовывать, а как есть посильно развивать тех, кто на редкость пока открыт для развития – малых детей.
Да вот, однако, именно их и впрямь вроде бы исключительно должным воспитанием в том еще самом приторно заплесневелом духе и занялись люди, у которых все то нарочито выпуклое абстрактное только лишь и послужило явной подпоркой под все, то их чисто как есть весьма чревоугодное мировоззрение.
Их столь принципиально хваткий паразитизм, так и обившийся вокруг светлого пути в то самое до чего несказанно наилучшее грядущее был ослепительно мощен всем тем своим сумасбродно ярым эмоциональным позывом.
На а как раз чисто поэтому те самые первые два поколения искренне так весело топали ногами, так и, чеканя шаг в том самом истово заветном направлении, к которому им было весьма ведь строго указано «доброю властью» единым строем твердо и гордо разом идти.
И будто бы не было тому никакой альтернативы или может все-таки она тогда сколь еще явно была?
Причем винить во всех страшных грехах одних разве что тех неистово же рьяных победителей нисколько и близко совсем уж вовсе явно негоже.
Та страшная как ночь среди бела дня гражданская бойня отнюдь никак не произошла лишь разве что по вине отъявленно окостеневших во всем своем истово буйном духе - демонов красных.
Побежденные во всем том своем крайне же трагическом поражении, были виновны никак не менее всех тех своих совсем так безжалостно рьяных как и вечно пьяных убийц.
Вся та их вычурно самоуверенная набожность, а также и сущее блаженное невежество буквально во всем, что, так или иначе, хоть как-либо вообще могло вот касаться сколь еще безупречно достойного укрепления будто бы, считай железобетонно надежных основ нынче-то (тогда) существовавшего государства…
Однако им-то всякое его верное благоденствие и вправду казалось чем-либо всецело незыблемым и на долгие века самим Господом Богом более чем неотъемлемо навеки нам данным…
Почти вся российская аристократия была вдоволь пропитана спесью и надменно полагала, что ее права нечто само собой разумеющееся и вовсе незыблемое.
Да и царская семья пребывала в самом блаженном отрешении от всех до чего еще крайне неприглядных реалий текущего века.   
И попросту, совсем ничто не смогло бы покоробить душу, а заодно и хоть сколько-то погасить тот самый извечный и близко никогда неиссякаемый оптимизм царя Николая Второго.

Да и довольно многие из царской семьи тоже ведь были весьма же душевно слабы, претенциозны, плаксивы, хотя и довольно-то наскоро в целом затем отходчивы, а главное что никак не в меру необычайно сентиментальны…
Даже и великий реформатор всея Руси и тот извечно пребывал в самой полнейшей же чудовищной нерешительности…
И вот чего более чем верно пишет об Александре Втором писатель Марк Алданов в его романе «Истоки».
«Иногда на его утверждение представлялись приговоры судов, - он то утверждал их, то не утверждал и чувствовал, что запутывается все больше. Когда он смягчал приговоры, казавшиеся ему слишком жестокими, против этого почтительно возражало Третье отделение. Он знал цену людям Третьего отделения, но они охраняли его и княжну. Царь склонялся то к либеральным, то к реакционным мерам, то шел на уступки, то брал их назад и совершенно не знал, что ему делать».

260
И, кстати, это именно те до чего отвратительные нерешительность и апатия, по всей на то видимости, и привели царя Александра Второго к его сколь трагичной (для судьбы всей империи гибели), раз уж он явно совсем никак не поторопился поскорее уехать с места самого последнего на него покушения.
И вот чего именно на данный счет вовсе-то недвусмысленно говориться в точно тех же «Истоках» Алданова.
«Им вдруг овладела апатия, которую в пору его детства Жуковский считал главным его недостатком».

Причем дело тут, скорее всего, было не в одной лишь до чего безмерно унылой и вечной апатии.
Поскольку будет никак не лишним начать утверждать, что душу монарха чисто же доверху переполнило самое полнейшее безразличие ко всему тому только дальнейшему.
И все — это именно потому, что русские цари вполне так однозначно видели в своем народе некое единое целое, а, следовательно, даже и наиболее праведный из их числа мог узреть в происках отдельных экстремистов грозную волю всего народа.
И эта воля сколь еще целенаправленно разом отводит и отводит в сторону все те действительно добрые царские устремления и нововведения.
Хотя на самом-то деле речь тут разве что только и шла о кучке отъявленных смутьянов, которых, попросту и надобно было всех до единого сходу так перевешать ради вполне полноценного торжества буквально-то всеобщего дальнейшего общественного спокойствия.
Причем вовсе никак не тех еще фанатиков слепых исполнителей чужой воли… поскольку даже и бомбистов можно было бы иногда вполне ведь и пощадить.
Однако же их политических вдохновителей надо было со всем воодушевлением всячески отстреливать, словно бешеных собак, а в том числе и заграницей, и уж тогда не было бы никакой той весьма вот злосчастной белой эмиграции.

261
И, кстати, та вполне на деле случившаяся в начале прошлого века кровавая свара и близко уж никак не имела каких-либо прежних прецедентов во всей той доселе только ведь имевшей место общечеловеческой истории.
До этих-то наших новых, будто бы и впрямь изумительно же просвещенных времен всякие зверства были подчас на редкость сколь чудовищно неорганизованно дикими…
Ну а коли и были они вполне спланированы, то вот той самой бюрократической тщательности в их исполнении явно никак вовсе не наблюдалось… 
То есть, некогда ранее вовсе никак не имелось столько бесчеловечного и приторно же сладко так и упивающегося всею своей лютой жестокостью братоубийства.
Нет, никогда в истории явно еще не бывало, даже и приблизительно ничего хоть сколько-то схожего с тем, что весьма однозначно некогда приключилось в те самые безумно бесславные времена гражданской войны 1917-1922 годов.

Поскольку во все те доселе имевшие место отчаянно лихие прежнее времена, любая лютость неизменно имела чисто ведь свое вполне естественное направление, а тут значится, все разом явно ополчились буквально, что именно против всех…
Причем и те, кто в те самые былые времена весьма безнадежно, хотя и отчаянно же смело боролись со всею той «красной нечестью» во времена гражданской войны… тоже никак не были хоть сколько-то менее зверски жестоки.
Историк Радзинский в своей книге «Господи… спаси и усмири Россию. Николай II жизнь и смерть» пишет об этом так:
«Обе стороны в гражданской войне с успехом учились жестокости друг у друга, и подвалы белой контрразведки состязались с подвалами ЧК».

262
Ну, и тут не совсем та вполне доподлинная правда, поскольку речь тут шла не о нацистах, с которыми большевики (в кратковременный период дружбы) самым прямым образом по-товарищески поделились опытом по добыванию показаний, как и вполне уж душевно их вдохновили на самое еще беспощадное физическое истребление всех их идеологических и национальных заклятых врагов.
Нет, куда скорее, речь тут шла как раз о той, так и вырывающей из груди всякое живое сердце невероятно лютой брутальности.
А она тогда столь неизменно имела место, причем никак оно не иначе, а только потому, что гражданская война совсем безнадежно затянулась, истощив буквально все силы народа к его-то никак не бесконечному многовековому долготерпению.
Народ, наверное, за те самые долгие годы лишений полностью исчерпал все же силы хоть сколько-то способные к самому действенному противостоянию уж всему тому наиболее, непримиримо так лютому и отчаянно скотскому.
А, кроме того, его и без того бескрайне взъерошенный мозг был весьма сурово отравлен въедливой пропагандой будущей королевской благодати после того, как окрыленные светлой идеей массы обязательно же создадут некий княжий престол во имя самого еще доблестного осуществления неких новых времен и мыслей.
И главное, все — это хрустально чистое, словно детская слеза мировоззрение было на редкость так бесподобно же светло всею своей буквенно чернильной сутью, да вот беда жизнь не белая бумага, а кровь не типографская краска.
Но кое-кто разницу