Слепой метод

этого кажется сильнее.
- Спорим!
- Алимдюла, иди во-он к тому дубу. Будешь судить! – командует Тарам.
Авов почему-то знает наверняка, что прибежит раньше Тарама, хотя вообще-то бегает не очень хорошо.
Алимдюла встаёт у кустов и поднимает руку.
- Подожди, Алимдюла, - кричит Тарам, - А что будет тому, кто выиграет?
Почему это так краснеют уши? Что он подумал такого, что они покраснели? Ничего ведь и не подумал…
- Кто выиграет, тому я принесу целую тарелку клубники, и все ягоды одну за другой положу ему в рот, а половину сама съем. А кто проиграет, тому не дам – пусть у него слюнки текут, - кричит Алимдюла и опять поднимает руку.
- На старт!
- Клубнику я люблю, - бормочет Тарам. Он стоит, как ни в чём не бывало.
- Внимание! Марш!
Тарам сразу оказывается где-то впереди, как будто его переставили, и трава мчится под ногами. Тела нет, земли нет, и воздуха нет тоже. А Тарам… Даже по спине видно, что бежать ему тяжело. Он приближается, потом оказывается где-то сбоку, мимо проносится тяжёлое дыхание и начинает отставать.
За спиной Алимдюлы кусты, Авов в них и врезается, кусты пружинят и выталкивают его обратно.
- Я споткнулся с самого начала, вот и не стал стараться, - Тарам уже идёт не спеша, прихрамывая то на левую, то на правую ногу.
- Да, да, конечно, споткнулся, давай сначала.
- Авовчик, ну что ты говоришь! – всплёскивает руками Алимдюла. – Я же всё видела! Просто Тарам объелся дынь, вот и не смог бежать! Правда, Тарам?
- Ничего я не объелся, - бурчит тот, но Алимдюла уже убегает.
Она приносит клубнику и кладёт по одной ягоде в рот то себе, то ему. Тарам сидит рядом и строгает палочку, а Алимдюла спрашивает:
- Давай, что ли, и ему дадим?
- Давай, - соглашается он, и она даёт Тараму ягодку, но не в рот, а на ладонь. Тарам хмурится, но ест. И не такой уж он здоровый и загорелый…
И, глядя на лица своих спутников, Авов неожиданно почувствовал себя наименее растерянным. Конечно, он тоже был взволнован, но скорее чужим волнением. И уж совсем нежданно он ощутил незнакомое чувство ответственности за этих растерянных людей, сидящих вместе с ним. Он вспомнил, что он – начальник Комиссии, старший здесь член Семьи. Но не это было главным: Авов вспомнил, что он – мужчина. Он посмотрел на Агни, и сильная мужская нежность залила его глупое сердце.
 
МУАН (сон)
 
… Мне показалось, что я увидел свет, но это было наваждение: вокруг тянулось пространство тьмы, и вскоре я уже не чувствовал движения, подхватившего меня в начале полёта. Материк давно остался далеко внизу, стал точкой, потом растворился в океане, а минуты спустя и океан стал каплей, невидимой среди тьмы, и уже ничто не напоминало мне о широком поле, ограждённом пиками кипарисов, откуда вели бы следы моего странствия, если бы воздух сохранял их.
Лишь память осталась внизу, куда мне нет обратной дороги. Но сейчас меня не тревожит бред памяти, видение того, что в ослеплении считал я своим домом и своим миром, всего того, что оказалось лишь горсткой праха в необозримом пространстве… Пространстве чего? Не знаю и сам – лишь тьма окружает меня, без единого проблеска, тьма без запаха и неощутимая плотью. Мои глаза стали ненужными – я не знаю, вижу ли я ещё, я чувствую лишь немыслимую лёгкость моего тела, свободу, свободу и полёт!
Внезапно ветер коснулся меня. Я снова почувствовал движение, движение настоящее, а не воображаемое, почувствовал, что лечу, что устремляюсь ввысь, и тут же, спустя мгновение, далеко вверху, с неожиданной силой вспыхнула голубая звезда!
Я видел её! Я нёсся к ней! Она росла предо мною, становилась всё ярче и ярче, голубой свет наполнил пространство мрака, тьма отступила, растаяла, и мир воздуха окрасился в голубые цвета, переходя от нежного, прозрачного вблизи моей звезды к синему, прекрасно-ночному в отдалённых сторонах – от них улетал я всё дальше…
 
МУАН (явь)
 
И Муан опять с горечью подумал о днях, проведённых в бездействии. Его не интересовала судьба Римовалса, равно как и других членов Семьи, но Муан понимал, что любое подобное событие угрожает существованию геликоптера – главному детищу его жизни. Геликоптер могли сломать по приказу нового диктатора, могли спрятать в неизвестном месте, наконец, могли случайно и непоправимо повредить в суматохе переворота. А что дело шло к перевороту, Муан – давний приближённый Семьи – понимал прекрасно. Но в любом случае – надо было спешить в Квартиру, спасать геликоптер, и главное – успеть понять и записать всё… Интересно, думал Муан, кого имел в виду Нордна, когда сказал, что «они поломают головы»? Кажется, я догадываюсь…
 
ЙЕРДНА (сон)
 
Он ползёт уже давно, и осталось ему немного. Но больше всего опасностей подстерегает его именно здесь, на последнем отрезке пути. А ему надо, обязательно надо добраться до этих людей живым. От того, сможет ли он это сделать, зависит их жизнь, сотни жизней.
- Стой! – слышит Йердна, и тут же с удовольствием опускает голову на странный белый песок. Он очень устал. Наконец-то его заметили, и теперь ему уже не так страшно одному в белом пустынном поле.
Он видит, как к нему ползут несколько человек.
- Кто такой? Брось оружие!
Йердна бросает то, что у него в руке, показывает руки и, улыбаясь, говорит: «Связь».
Его подхватывают и помогают побыстрее перебраться через опасное открытое место в одну из длинных глубоких ям.
- Давайте, - говорит какой-то человек, и Йердна чувствует по его тону, что он привык посылать эти сотни людей на смерть, и привык отвечать за это.
Йердна передаёт ему бумаги, запечатанные в конверт, который пахнет потом: Йердна прятал его на теле, под одеждой.
Командир начинает читать, но тут же отрывается и с досадой и сожалением смотрит куда-то налево за горизонт, а потом на людей вокруг.
- Плохие новости принёс, - говорит он Йердне. – Приказывают отходить. С левого фланга началось окружение.
Исчезает блаженство отдыха, и Йердна всей кожей чувствует страх, нависающий над всеми, страх, стоящий в траншее, как густой, низкий, тяжёлый туман.
 
ЙЕРДНА (явь)
 
И Йердна, перебирая в уме тайные убежища, где бы он мог скрыться от волосатых рук Тявсика, с тоскою смотрел на Агни, которая с каждым мгновением уходила от него всё дальше, и становилась врагом, врагом. И пока любовник-Йердна мучительно проживал миг расставания с возлюбленной, заговорщик-Йердна сосредоточенно пересчитывал ряды своих сторонников перед схваткой.
… А Йердна – заботливый сын – уже определил укромный тайник, куда срочно надо было перевезти старуху-мамочку, которая для него была дороже всего на свете, так же дорога, как власть.
 
АГНИ (сон)
 
Улица длинная, как рукав. К вечеру замирает совсем. Но я опять стою на пороге и смотрю на пустую улицу. Он всегда возвращается вечером. Месяц, два, три – уже пора.
Что он привезёт на этот раз?.. Какая я глупая! Он приедет уставшим, но как быстро он отдыхает! На следующий день с утра уже уйдёт в город продавать свои товары. Он всегда возвращается с хорошими товарами и выручает много денег. Он давно мог бы не ездить так далеко – у нас всё есть. Но не деньги ему нужны, и не роскошный дом, и не богатый сад, и не слуги, и не драгоценности. Он мне сам признавался. Когда умер его отец, ему пришлось 20 недель никуда не ездить – соблюдать траур. Он даже пожелтел от скуки…
На улице никого. Сейчас уложу детей, сяду у очага и опять буду ждать, как вчера, как завтра, как всю жизнь…
- Я бы тебе быстро надоел, если б всё время жил рядом, - говорит. – Я очень шумный…
- И я бы тебе надоела? – он отворачивается, но потом смотрит в глаза и говорит:
- Конечно. Ты не обижайся… Жену выбирают, а купцом рождаются… Смотри, какая шаль…
Но не шаль ему нужна и не барыши, хотя он удачлив и многие ему завидуют… Я пыталась понять, но не могла. Он любит нежную пищу и всегда страдает в дороге от жилистого мяса и чёрствых лепёшек.
Я спросила как-то:
- Может быть, тебе нравится чувствовать опасность?
- Кому же это может нравиться? – удивился он. – Когда из-за поворота слышишь свист, чувствуешь себя мерзким шакалом, пот холодный, колени дрожат…
Если бы я могла понять, что зовёт его в дорогу! Может быть, ещё и пойму. Тогда, я знаю, ему будет короче путь, а мне легче ожиданье…
Сегодня он уже не вернётся. Но завтра – завтра обязательно, завтра день моего рождения.
Он войдёт с блестящим от пота лицом, я проведу его в баню, а потом он будет целовать мои ноги и пить красное вино, и опять будет целовать меня… Завтра, завтра, завтра…
 
АГНИ (явь)
 
И Агни, растерянно оглядывая своих спутников, чувствовала растущую враждебность Йердны, холодное равнодушие Муана, нежную глупость Авова, и только Ясав… Только Ясав оставался загадкой, как почему-то верила Агни, не таившей опасности, и оттого влекущей своей сладкой тайной. Всю жизнь она пробивалась, рассчитывала только на себя, но сейчас ей вдруг захотелось опереться на сильного, родного человека… Да, это была старость политика, да, это была зрелость женщины.
 
ЯСАВ (сон)
 
Демоны, демоны, демоны опустевших лесов моих! Вот построен мой дом – крышу подвёл я и крыльцо смастерил, и даже ставни на окнах сделал. Готов мой дом под высокими кронами. Но кто же будет в нём жить, демоны, друзья мои? Я ли войду на крыльцо, пахнущее ещё живой сосной, в комнаты, где чисто и светло? Почему одинок я под пустым небом полдня? Труд мой закончен, мой день на исходе, но нет никого, кому бы мог я сказать: «Войди в этот дом». И только эхо отзывается моим растревоженным голосом: «Дом, дом, дом, дом…»
 
ЯСАВ (явь)
 
И, конечно, понял Ясав, что наступил его чрезвычайный час, и мгновения новой, негаданной жизни уже встали за поворотом, осёдланные судьбой… Виднеющиеся пригороды Столицы, степь, расколотая до горизонта, тело вестника, распростёртое у повозки, члены комиссии, застывшие, как изваяния, странный голос Агни: «Ясав!»… «Да почему же я?» - подумал Ясав, и ответил сам себе: «Ну, конечно, конечно же так…»
По-родному визгливо звучал голос Вестника на улицах Столицы:
- Большая радость! Большая радость! С отдыха прибыл высокородный член Семьи первый зять Бабушки Авов и сопровождающие его родственники! Ура! Новая Большая Радость – личным рескриптом Великой Бабушки полностью опровергнуты клеветнические слухи о смерти всех рожениц и младенцев в Столице! Ура! Трижды ура! Ещё одна большая радость, сородственники! По случаю великой победы над Гнусным Врагом ликующий народ просил Бабушку ввести по всей Столице с заката до восхода усиленные бдения шлемоносцев. Бабушка согласилась! Радуйтесь, сородственники! Теперь ни один честный житель города не выйдет на улицу ночью и будет предаваться ликованию у своего очага! Ура!
Йердна глядел на улицу из узкого чердачного окна: шлемоносцев там было чуть ли не больше, чем простых жителей. Но страха Йердна не испытывал: убежище было надёжным, 15 верных пик дежурили на первом этаже, готовые дать отпор любому нападению. Надёжным считала своё убежище и Агни, прятавшаяся в подвале дома напротив: её охраняли 40 пик – лучшие любовники Столицы. С улицы эти дома казались вымершими, но во дворах кипела жизнь: по ним сновали озабоченные торопившиеся люди, и всего Дома Дружбы не хватило бы, чтоб проследить, куда вели их пути.
Йердна и Агни готовили для Бабушки новую Большую