Слепой метод

обрадовать старика. Он знал, чем за это расплачиваются прорицатели, даже если они уже не могут стать великими поэтами и великими правителями. Нордна провёл рукой по подбородку. Да, руку колола щетина. И Нордна мог поклясться, что она такого же жёлтого цвета, как и борода Номилифа.
 
О старости. Прорицатели никогда не стареют, если они не врут. Жизнь их скучнее, чем жизнь великих поэтов и великих правителей, но они не стареют. Теоретически они даже бессмертны, но только теоретически. Практически рано или поздно прорицатель начинает врать. Он начинает врать, устав от своей мудрости. Пока мир нуждается в великих поэтах и великих правителях, мудрость прорицателя ничего не спасает. И поэтому он начинает врать и, соответственно, стареть. Характерно, что, однажды начав, он уже не может остановиться. Оказывается, нет ничего приятнее для прорицателя, чем враньё. Жизнь правдивого прорицателя – самая нравственная жизнь, какую только можно себе представить, но прорицатель, как и всякий человек, нравственен только до тех пор, пока не попробовал быть безнравственным. И вообще это ещё вопрос (конечно, лишь для прорицателя): что нравственней – врать или говорить правду. Можно даже сказать, что когда прорицатель додумывается до этого вопроса, он постигает высшую мудрость. (В скобках стоит заметить, что прорицатели, ставшие велики поэтами или великими правителями, начинают врать слишком рано, чтобы почувствовать этот вопрос. Тем-то они и отличаются от настоящих, подлинных прорицателей) А старость? Что старость? Жизнь прорицателя имеет смысл только в Золотой век. В бронзовый, железный и алюминиевый века скорее имеет смысл его смерть.
Вопрос: были ли прорицатели бессмертны в Золотой век?
 
Неизвестно, сколько ещё подобных встреч было у Нордны на его пути, но только к Столице подошёл уже не стройный мускулистый, гладковыбритый человек, а седой старик с неряшливой бородой, морщинистый, сутулый, беззубый. Он невероятно спешил, и это было очень смешно.
У дверей Квартиры он остановился.
- Позови Ясава, быстро, - сказал он шлемоносцу у входа.
- Ишь ты! – шлемоносец грыз орешки. – Я те позову!
- Даже огрызнуться не умеешь, - прошамкал Нордна и прищурился. – Плохо умрёшь.
- Я те умру! – шлемоносец продолжал лениво щёлкать орешки.
- Плохо… - Нордна с наслаждением помедлил. – У Тявсика умрёшь, дорогой мой Самот…
Нордна врал. Шлемоносец должен был погибнуть совсем не страшно, быстро и безболезненно.
- Ты кто? – шлемоносец перестал грызть орешки. Нордна, наслаждаясь властью, ответил не сразу:
- А ты подумай!
- Великая Бабушка, прорицатель! – шлемоносец убежал, и через несколько мгновений у дверей очутился Йердна.
- А – а – а! – улыбнулся Нордна. – Не бойся. Насчёт тебя я ошибся. Ты ещё поживёшь и после встречи со мной. И будешь ещё счастлив. – На этот раз Нордна не договаривал. Он видел, как умрёт Йердна, но тот всегда был ему симпатичен. И так велика была власть прорицателя, научившегося врать, что этот узколицый, жестокий Йердна униженно схватил его за полу хитона и проговорил, запинаясь:
- Умоляю, скажи, что будет, что со мною будет, умоляю…
- Гори, огонь, греми, гора!
Возьми, вода, ведомых!
Тому, кто странствует, пора
забыть своих знакомых.
Греми, гора, гори, огонь!
Хороший не споткнётся конь, - произнёс Нордна, воздевая руки к небу и упиваясь непривычным ощущением. Йердна слушал, трепеща, но явно приободрился.
- Тебе Ясава? Я сейчас! – угодливо пробормотал он. – Может, что ещё?
- Бизоны живые остались?
- Все живы, - радостно отозвался Йердна. – Мы их прошлогодним зерном кормим.
- Четырёх самых быстрых и повозку.
Всё было исполнено.
- Скорее, сынок, - сказал Нордна подошедшему Ясаву. – У меня очень мало времени.
Они выехали в сторону моря, и всю дорогу Нордна упорно молчал.
 
О власти. Все прорицатели, научившиеся врать, - импотенты. Настоящие прорицатели, конечно, сторонятся женщин, но это у них чисто духовное. Они просто великолепно знают, чем всё кончается. Прорицатели, научившиеся врать, женщин не сторонятся – они ведь научаются врать и самим себе. Но у них плохо всё это получается, а по-настоящему не получается никогда. Оргазм поэзии или власти даже нельзя сравнить с половым оргазмом. Это всё равно, что сравнить любовь сорока тысяч братьев с любовью одного любовника. Различие не количественное, а качественное. Впрочем, поверхностная разница как раз количественная. Любовник одномоментно может обладать только одной женщиной. Властители или поэт обладают тысячами, без различия пола и возраста. Но это очень поверхностно. В чём тут разница на самом деле, не может сказать никто: ведь прорицателями, как и не прорицателями, рождаются, а не становятся. И тем, и другим не с чем сравнивать.
 
Нордна и Ясав стояли на берегу моря. Ясав ждал. Нордна медлил.
- Какой странный свет, - сказал он. Действительно, белый песок под ногами отливал необычной зеленью. Ясав поднял голову. Он никогда ещё не видел такого заката. Та сторона, куда спускалось солнце, была почти изумрудной, но с каким-то ядовитым желтоватым оттенком. Всё небо было затянуто облаками, но и облака были не белые и даже не серые, а грязно-зелёные, как взбаламученная морская вода. Казалось, вот-вот произойдёт или уже произошло что-то гадкое.
- Да-да, - рассеянно проговорил Нордна. – Всё так. Воздух тоже меняется, сынок… Ну, что ж… - он глубоко вздохнул и посмотрел на Ясава.
- Я сейчас скажу тебе кое-что. Не всё. Всё я уже не могу, - Нордна улыбнулся смущённо. – Да и рано ещё говорить тебе всё. Да и не знаю я всего. В этой задачке дело как раз в твоей собственной воле. Именно в твоей. А воля, понимаешь, вещь капризная. Знаю только, что всё будет хорошо для тебя, - слукавил Нордна. Не мог он этого знать, то есть наоборот, знал несколько вариантов, но надо же было ободрить парня.
- Так вот, - продолжил он. – Не бойся полюбить. Это первое. Кого – ты лучше меня знаешь. Скажу только, что раньше ты не любил, ты только очень хотел этого. А теперь – не бойся. Второе. Не бойся власти. Только я о настоящей власти говорю. Ну, ты, в общем, поймёшь по обстоятельствам. Третье. Когда надо будет, вспомни про городок такой, Сардам, ты там был один раз. Ну, вот и всё.
- Я запомню, - сказал Ясав. Нордна сбросил хитон и вошёл по колено в воду. Тело у него было сухое и, хоть и тронутое старостью, крепкое ещё и мускулистое. И загар не сошёл.
- И последнее, - обернулся он к Ясаву. – Здесь до берега 70 тысяч локтей.
- До какого берега?
- Не перебивай, а запомни. Семьдесят тысяч локтей. В эту сторону. –Нордна побежал по воде, сильно плескаясь ногами, а потом и руками. Погрузившись до пояса, он лёг на воду и поплыл. Ясав опомнился.
- Куда вы?!
- Человек может всё, Ясав! Прощай! Запомни! – обернувшись, прокричал Нордна и поплыл, поплыл в открытое море. Ясав ещё долго следил за белой точкой среди мелких волн, пока, сморгнув, не потерял её из виду, и так и не понял, исчезла ли она под водой или просто скрылась за грань, отделявшую море от неба.
 
Ну, и увлёкся я! О себе и не вспомнил. В общем-то, нечего вспоминать. Скажу коротко: после того, как меня записали в агитколлектив, ещё четыре раза слышал за стеной Голос. И твёрдо решил разобраться. А решив, пошёл.
Стоял, как дурак, и кричал на весь двор:
- Товарищи! Эй, товарищи! Граждане! Кто-нибудь! Откройте!
До нашего подъезда это поветрие ещё не дошло, а тут уже устроили: поставили замок на двери. Днём и не докричишься. Наконец высунулась из окна второго этажа голова.
- Вы к кому уже?
- Агитатор я! Откройте!
- И боже ты мой, сейчас бегу!
Дверь открылась. Женщина затараторила.
- Что же вы ходите в такое время? Все на работе, только мы, пенсионерки, - дома. В других квартирах всё молодёжь, да вы и знаете, наверное… А нас шесть женщин, и только одна на работе, а Маша отгул взяла, с мамой капусту квасят. Ну, а Верка с Надькой там же путаются, тоже мне – пенсионерки! По 80 рублей им государство платит! А я вот побольше их поработала, а теперь мне только 60 определили. Вы, как агитатор, поставили бы этот вопрос, где следует. А я ведь ещё и общественной работой занимаюсь – в детской комнате милиции, может, знаете? Я не то, что они – мне бездельничать некогда! Вы меня случайно застали: бумаги составляю для отдела кадров завода «Серп и молот», бывший Гужона. Одного нашего надо устроить. Два срока отбыл, но парень – золотой! Он мне на 8 марта такую финку подарил – сам сделал, в колонии. Между прочим, токарь пятого разряда…
В коридоре второго этажа и правда пахло заквашивающейся капустой. Дверь была открыта настежь. Из неё несло теплом, застоявшимся духом жилья, борщом несло, домашними котлетами с чесночком, и тут же – стиранным бельём… Женский дух стоял.
«Не она», - подумал я, с облегчением слушая трескотню женщины.
- Кто это, Фаня? – раздался старушечий голос из глубины квартиры.
- Это агитатор, мама, я всё ему уже рассказала, - ответила женщина, сопровождавшая меня.
- Вставила, небось, своё поганое словечко, - тут же донеслось откуда-то из самых недр.
- Вера Афанасьевна, я как советский гражданин имею право говорить то, что думаю, а вы, между прочим, рубль восемьдесят две за электричество задолжали! Саботажница! Вот видите, - обернулась она ко мне. – А ведь 80 рублей получает!
- А ты побольше в ванной сиди, отмоешься, может, и тебе заплотют! – мгновенно отреагировали недра.
- Кто вы? – тихо спросил я, доставая список избирателей.
- Семеновская Фаня Моисеевна, 1920 года рождения, украинка, член партии с 38-го года. Между прочим, кавалер медали «800-летие Москвы».
- Всю Москву загадили, плюнуть негде, - раздался тот же голос, и в коридор выплыла пышная женщина в цветастом халате.
«И не она», - с испугом подумал я, а Фаня Моисеевна продолжала:
- Постыдилась бы про Москву вспоминать! Небось, всю войну в Ташкенте просидела, а я здесь окопы рыла, по ночам с крыш зажигалки сбрасывала!
- Так бы и осталась ты тут, если бы не жилплощадь!
- Товарищ агитатор! – вспылила Фаня Моисеевна. – Вы обратите внимание на обстановку в квартире! И спросите у этой женщины – где она была во время прошлых выборов, а?!
- Не твоё собачье дело, где я была! Ты-то больно честная! Торговка!
Но тут в коридоре появилось третье лицо, лет эдак восьмидесяти, с руками, мокрыми, очевидно, от рассола, и в белом больничном халате.
- Цыц у меня, девки! – грозно прикрикнула старуха и «девки» замолчали.
- Вы будете Смелкова? – спросил я её.
- Уж кем я буду, не знаю, но сейчас вроде Смелкова, - она вытерла руку о халат и подала мне.
- Мария Никитична, 1895 года рождения? На выборы пойдёте? Это близко, в 57-й школе… Приходите, это совсем ненадолго…
- Уламываешь, прям как на свиданку. Ну уж ладно – если у вас там все, как ты – симпатичные – чего же не придти!
- У вас ещё по списку Коваленко, Богданова…
- Надька – ну-ка бегом сюда, Верка – тащи стул человеку присесть, Машенька, брось капусту… Все здесь, только Танечки нету, но мы ей всё передадим, она в больнице работает, медсестрой по уколам…
[b]Надежда Афанасьевна Богданова, 1922 года рождения, была ещё более худа, чем Фаня Моисеевна, и злое лицо её никак не могло принадлежать обладательнице чудного голоса,