украшение. Узнав про ангела, Кристина сперва несказанно обрадовалась непосредственно тому, что у нее появился свой Хранитель, но почти тут же ее настроение переменилось. «Безобразие! – воскликнула она. – Что, он теперь так и будет за мной всюду подглядывать? О, нет, он и в туалет за мной будет ходить! Он будет меня преследовать, попятам, буквально». Все наши с Ильей попытки успокоить, переубедить, рассеять ее сомнения, а вернее – страхи, потерпели фиаско. Мало того, Кристина стала оглядываться и смотреть по сторонам. И лишь ее новое украшение вернуло ей прежнее присутствие духа: она вновь стала теребить крестик, а о своем «назойливом преследователе» забыла до поры до времени.
Я же умилялась, глядя на нее. Мою замерзшую душу грело осознание того, что Кристина теперь не сирота, она как многие дети имеет семью. Отныне у нее опять есть родители, и пусть не родные, пусть всего лишь крестные, но родители, которые любят свою девочку ни чуть не меньше, чем любили настоящие. Моя мечта сбылась: я стала мамой. Ради этого стоило жить. Ради этого и умереть не жалко. Илья стал папой. Вот уж, наверно, не ожидал им стать в такие-то короткие сроки. Ничего, пусть привыкает. Словом, я стала крестной мамой, а Илья – крестным папой. Но мы были для Кристины нечто большим, чем просто крестными, так же как и она была для нас нечто большее, чем просто крестница: мы любили Кристину как родную, а у нее кроме нас никого не было. Нона Фридриховна не в счет.
С венчанием вышла заминка. Вот уж чего я не ожидала никак. Решив не откладывать в долгий ящик таинство венчания, сразу же после крещения я опять решила тайно побеспокоить батюшку. В этот раз он предстал предо мной практически бессребреником, что действительно на него не похоже, что, следовательно, и вызвало у меня справедливые подозрения. Я не верила, что человек, пусть даже божий, который только что принял у меня вспоможение в размере ни больше, ни меньше трех тысяч рублей, мог бы так, в одночасье, поразительно измениться, я бы сказала, в лучшую сторону. Светой отец был неумолим; больше скажу: тверд как кремень. Никакие мои уговоры, увещевания, уверения в щедрости будущего пожертвования (на этот пункт я поставила особый акцент: моя щедрость выросла о-го-го во сколько!) и даже мой сладкий, бархатистый, с нежным стоном шепот – все, все это не оказало ровно никакого действия на несгибаемого и безупречно чистого, как кристалл, старца. Он не сдавался, вот хоть ты тресни.
- Двадцать три, - уже распаляясь, просипела я. – Батюшка, подумайте ж хорошенечко, ведь на них целый алтарь можно купить, ведь это ж вам не рубли.
- Нет, нет и нет. Не наседайте на меня. Я ж вам в который раз объясняю: не могу, ибо вас государство еще не расписало. Сначала поженитесь как положено, а засим и ко мне на поклон. С полотенчиком со своим, с кольцами, со свидетелями, коли есть, как полагается, в общем, как полагается. Вот будет у вас печать в паспорте – так сразу и ко мне – обвенчаю перед Богом нашим, вот тогда, будьте уверены, комар носа не подточит. Кабы, дочь моя, во мне дело было, то бы еще ничего, так ведь государство! Я – пойму, Бог – простит, а государство – никогда. Я обычаю не изменяю. Мне ваши шишки не нужны, можно же понять.
Безусловно, понять батюшку являлось возможным, особенно – что касается шишек. И действительно, кому нужны чужие шишки? Мне вот лично – и своих за глаза, зубы все сточишь да пообломаешь. Я вот другого понять не могу: с чего бы это святой отец от денег отказывается; да и деньги-то неплохие, не на куль карамелек давала. С чего бы такая вдруг перемена с ним вышла? Три тысячи рублей взял, а двадцать три тысячи долларов – вот хоть убей, ни в какую. Что же это получается, как говорит мудрость: курочка по зернышку сыта? Нет, мне этого не понять. Да и куда мне: не жила еще толком, помирать уже скоро, а душа человеческая так и осталась загадкой. Нынче уж и не чужую душу понять бы – в своей разобраться. В своей уж давно заблудилась, в дебри залезла, плутаю и не выбраться уж наверно.
По той твердости, с которой батюшка выдал мне последние слова, я окончательно скисла, поняв наверняка, что дальнейший торг в данном случае просто-напросто не уместен. Я разочаровалась в себе. Мне не помогли ни мои актерские способности, ни донельзя неотразимое обаяние.
Делать было нечего, как отправляться восвояси ни с чем. Хотя, позвольте, почему же ни с чем? Я воспрянула духом, вспомнив про Кристину. Решила, что еще не все потеряно и, безусловно, еще можно кое-что придумать; в конце-то концов, я же даже не пыталась – все экспромт чистой воды. С этими ободряющими мыслями я обратилась к отцу:
- Спасибо вам, батюшка, за то, что вы для нас сделали. За ваши старания, за теплоту вашей души, за доброе, отзывчивое сердце. Вы же не обязаны были крестить сегодня Кристину, ан крестили.
- Это, дочь моя, мой священный долг. Помогать ближним, заботиться о пастве своей, радеть о благополучии дома Господня, то есть церкви, - вот к чему я призван Богом и рукоположен людьми. Ну и так далее.
Праведник запнулся и отчего-то покраснел лицом.
- Мы постараемся как можно скорей оформить брак. А уж затем мы непременно к вам, на венчание. До свидания, святой отец.
Святой отец открыл рот, но ничего не сказал. Мы пошли на выход. Уже в дверях нас догнал его беспокойный голос, разнесшийся на всю опустевшую церковь.
- Дети мои, как вас найти, скажите? Скажите, где?
- В городе, - отозвалась Кристина.
- В гостинице «Уют», - дополнила я.
В гостинице «Уют» я долго ломала голову: как же нам быть? Я знала, что непременно надо венчаться, но теперь – вот же досада – столкнулась с проблемой, о которой ранее не подозревала: без штампа в паспорте не венчают. Боже, какими же крепкими узами повязана твоя церковь и государство! Что и говорить - прочный союз. Вот уж кто, в самом деле, на века обвенчаны. Грешно, но смешно.
Исходя из своих познаний об институте семьи и брака, - уже имеющихся и только что приобретенных, - я подвела итог: расписываться с Ильей в загсе нет резона, потому как для этого мероприятия у меня нет времени. Есть дела поважнее. Учитывая тамошнюю понаслышке волокиту, можно не без основания предположить, на сколько затянется одно лишь приготовление к торжественной регистрации. В лучшем случае месяц, не меньше. А для меня же это – целая жизнь. Кинуть целый месяц псу под хвост – вот уж действительно авантюра, причем неоправданная и губительная. Поступи я так, стала б не только дурой, но еще и глупой вдобавок. А добавки этой, знаете ли, не хочется. Поэтому я, не раздумывая, отвергла вариант государственного вмешательства в нашу с Ильей личную жизнь и стала напряженно думать, как найти лазейку в церковную цитадель. Какую именно – уже не столь важно. И где бы найти такого священника, который еще больше печется о «ближних», о «пастве» и о «благополучии дома Господня, то есть церкви»? Честно: ничего вразумительного не надумала. Хуже того – зашла в тупик.
Илья, не слыша мои рассуждения, но, видя итоговое огорчение мое, ринулся было меня успокаивать. Он искренне недоумевал над тем, что я не хочу сначала расписаться, а хочу сразу венчаться. Илья не понимал к чему такая спешка. Не спорю, его аргументы, его речь были логичны и даже безупречны. При других обстоятельствах я бы и думала и говорила так же, может быть, лишь другими словами. Не исключено и даже так оно и было бы, при других обстоятельствах я бы воскликнула с той же манерной небрежностью: «Боже ж мой, какой-то месяц! Не бог весть какой срок!» Тьфу ты черт! Месяц, любимый мой Илюшенька, - это не срок, это приговор! Эх, Илья, если бы ты только знал, - ты бы понял, все понял. Но ты этого не знаешь. Ты не знаешь, с какой болью я живу. И как мучительно ждать сладкую, неотвратимую месть. Я собираюсь убить человека – существо, которое не должно жить среди людей. Прости, Илья, но ты не должен это знать; по крайней мере, сейчас.
Между тем, я посетила единственную в Похвистневе церковь, а вернее храм, который был еще недостроенный и, как говорят местные жители, строиться он уже лет десять, а то даже и больше: они, мол, и сами уже не помнят. Так или иначе, но службы в нем все ж таки велись: сперва – в подвале, ну и совсем недавно – после освещения – перебрались наверх и стали служить непосредственно в храме. Вот сюда-то я и заехала как-то, все еще надеясь найти более сговорчивого священника. Выслушали меня внимательно, отвечали весьма доброжелательно – нечего сказать, - но, как и в красноключевской церкви, наотрез отказались обвенчать в обход государства. Это, дескать, будет незаконное венчание. Ха! «Незаконное»! Ну надо же так выразиться!
Абсолютно уверенно говорю, я использовала все средства, которые были у меня под рукой и в ридикюле. Деньги (1500 рублей) взяли, но в помощи отказали. Это, видите ли, пожертвование. Так, по крайней мере, они поняли, или сделали вид, что поняли. Ну не дармоеды ли? Да и сама-то хороша! Отдала в надежде. Куда спешила-то?! Но поздно, поздно.
Перед самым уходом, вконец поняв, что и здесь мне мало что светит, я не на шутку разозлилась на эту неслыханную церковную бюрократию, и на ход ноги даже высказала непозволительную вольность.
- Да что же это получается, уважаемые отцы, проповедники христианской морали и глашатаи Слова Божия! Я ровным счетом ничего не понимаю! Может быть, вы меня вразумите? Вы говорите, что венчание без штампа в паспорте, - «это не правильно и даже незаконно». Не хотите ли вы, заявляя это, сказать, что любой православный обряд, любое христианское таинство так же является незаконным, если нет надлежащего одобрения от высочайших государственных органов, если нет на них разрешения, позволения, если хотите, государства? Послушайте, говоря о незаконности без штампа, вы меня принуждаете думать, будто бы вы и сами не верите в таинства вами свершаемые. Если вас послушать, то тоже венчание, брак перед Богом, брак, как вы сами говорите, заключенный на небесах – не имеет законной силы. Так может быть, и наша вера незаконна, я имею в виду православную? Вы сами-то верите в то, что проповедуете?! Боже святый, куда я пришла?! С кем я сейчас говорю?!
Отцы не ожидали такого вопиющего не почитания к себе, поэтому растерялись и не нашли в себе силы физической и опоры духовной, чтобы возразить мне что-либо существенное. Один, правда, перекрестился. Другой разинул варежку и все время щурил на меня глазки, словно что-то упорно соображая. Надо думать, ему мерещилось что-то страшное. В узких прорезях глаз его зрачки так неистово колотились, что можно было предположить, будто бы он увидел во мне ну как минимум исчадье ада, ангела тьмы, представшего воплоти. На худой конец отец мог предвидеть, что я и есть та самая буйная сектанша от Иеговы, ворующая детей, и в лесу, на жертвеннике близ Сукаевки, добросовестно их пожирающая. Что я и есть та самая ведьма, о которой так красочно рассказывают в окрестностях. Увидев грустную Кристину, батюшка отстранился: «Свят, свят, это она, все сходится!»
Но это всего лишь мои измышления. Так им грезилось или иначе – не больно уж теперь и важно. Я сказала, что думала и, удовлетворенная сказанным, с достоинством оставила онемевших священников. По сути дела, об этом посещении можно было не упоминать, но, знаете ли, наш визит в этот храм уж больно
