Это будет его лучшая работа. Дмитрий Иванович напишет книгу века. Она потрясет человеческие ума на многие и многие столетия. Сей труд прославит его. Благодаря его проникновенной руке и я буду ославлена на века, и я, как главная героиня его романа, буду будоражить людские сердца». Так я думала.
Скажите, разве не прекрасна такая перспектива? Разве не прекрасна для тех, кто жаждет славы? Что и говорить. Разве не будет счастлив и вдохновлен писатель, услышав про себя и свое только лишь намеченное детище подобные слова? Вот хоть от одного человека? Ответ как на ладони, он прозрачен и очевиден: любой писатель будет благодарен такому воздыхателю, ибо благодаря ему, читателю, пишущий человек в собственных глазах становится по-настоящему писателем. Ведь писателю по сути дела много-то и не надо: один-единственный искренний слушатель – и он уже Писатель. Ибо есть такое правило: найди человеку поклонника – он станет талантом. Все очень просто.
Что ж, даже птицы не могут беспрестанно летать. И нам с вами, пожалуй, пора бы спуститься на землю. Вернемся к действительности. Дмитрий Иванович врал, письменно обещая дать знать о себе через две недели. Прошло три, а от него – ни слуха, ни духа. Уже как неделю я не испытывала «эротического удовольствия». Я опять стала по-прежнему одинока. Все стало по-прежнему, все как будто вернулось на круги своя. Я, как и прежде ни свет, ни заря, приходила на работу. Тут же с головой окуналась в каждодневную деловую рутину и, по обыкновению своему, изо дня в день задерживалась допоздна, последней покидала свое генеральное кресло. И ждала, ждала… По верному наблюдению Рульки, я стала невыносимо вульгарной в обращении, как то с клиентами, как то и с собственными сотрудниками, и, к тому же, более раздражительна, нежели чем прежде. Похоже, что так оно и было. Если раньше, те первые две недели, Рулька, зная, что я не сплю, звонила за полночь мне домой и спрашивала каждый раз одно и то же: «Как ты?», я отвечала: «Ах, это ты, Рулька. Нормально», то последнюю, третью неделю от того же самого вопроса я сатанела и совершенно незаслуженно материла искренне пекущуюся обо мне подругу. Для сравнения вот пример: «Мать твою, Рулька! Время-то сколько! Да ты глянь-то на часы!.. Я звонка жду. Все».
Все случилось спустя ровно три недели, в четверг вечером. День выдался тяжелый, и я валилась с ног, когда подходила к дому. Лифт, как назло, не работал, поэтому мне пришлось собрать остатки своих сил и подняться к себе по лестнице. С горем пополам я осилила последний марш, отдышалась, нашла ключи и, мысленно произнеся два слова: «душ и спать», открыла дверь. В это самое время в квартире зазвонил телефон. «Рулька поди, - подумала я. – Какого черта…». Безразлично прошла мимо телефона и, дойдя до кресла, рухнула. «Дня, что ли, ей мало для проповедей и подбадриваний? Не буду отвечать». Телефонный трезвон – поганый по причине своей настойчивости – мучил меня едва ли не пять минут. В итоге я встала в бешенстве, подошла к аппарату, схватила его с намерением сделать с этим чертовым телефоном что-то страшное, чтобы он больше никогда не смел звонить… Но зачем-то передумала и сняла трубку.
- Ну, наконец-то! Это я.
- Ну, наконец-то это ты.
- Рада?
- Не знаю.
- Отчего же не знаешь?
- Оттого, что не знаю, чем разговор кончится. Так же я не знаю, как относиться к человеку, который не верен своим обещаниям, и что от него следует ждать.
- Ты это о ком?
- О тебе, конечно, Дмитрий Иванович.
- Подожди, подожди. Во-первых, свое обещание я сдержал, я, как слышишь, звоню тебе. Не будь столь взыскательна. Во-вторых… ну этого, пожалуй, достаточно. Как ты себя чувствуешь?
- Сносно.
- Хм… Да… Ждать… А вот что от меня следует ждать – это ты действительно верно… Женская прозорливость своего рода. Ну да ладно. Хм, Катя, мне очень больно, мне очень тяжело тебе это говорить, но я просто обязан, считаю своим долгом, яти его. Я сообщаю тебе совсем прискорбную вещь. Да уж, не легка и моя участь говорить тебе это. Да только твоя-то потяжелее, потяжелее, участь то есть… Катя, по моим верным данным у тебя должен быть СПИД, или ВИЧ, - бог его знает, что вернее. Словом, словом, Катя, ты неизлечимо больна. Ну вот, вроде сказал.
- …Что?! Что ты такое плетешь?! Ты в своем уме?!
- Ну, ну, не горячись. Быть может, не все еще потеряно. Хочу оговориться сразу; себя же поправить хочу: я только что сказал про «верные данные», но сам-то вот и не верю в это: вполне, матушка, возможно, что мои верные данные могут быть и не такими уж и верными, они еще ох как проверки требуют. Вполне возможно, что все чепуха, чепуха полнейшая. По крайней мере, Катенька, я очень надеюсь на то, если б то, что я тебе здесь только что насказал, вышло б обыкновенной чепухой и моим неумышленным просчетом. В общем, ты бы, это, пошла бы куда надо, проверилась, а?
Я положила трубку. Но телефон тут же зазвонил.
- Скажи мне, скажи: ведь ты же меня разыгрываешь? Ведь это все неправда! Ведь так? Так? Говори, мать твою!
- Мне очень жаль, Катя, но… Мои сочувствия…
Я отшвырнула от себя трубку, как противную, мерзкую крысу. Все, что со мной происходило в дальнейшем, я не могу пересказать достоверно, ибо от ужасающей новости, так внезапно обрушившейся на меня, я впала в беспамятство. Смутно помню, что всю нескончаемую ночь шастала из угла в угол. Стены моей квартиры, ночь, как вечность, - все давило на мою психику. Но день так и не наступал. Его как будто купили или выкрали. Как бесценную картину, по заказу неизвестного коллекционера. Заточили в частную коллекцию, заперли под семью замками, и теперь уже больше никто не увидит «День», кроме единоличного «хозяина». Я задыхалась, выходила на балкон, выла на проклятую вечную луну, бездвижимая лежала на полу и смотрела на падающую на меня люстру.
Наконец-то, «хозяин» сдох и я первая – божусь – первая увидела «День». Еще несколько часов в бреду - и у меня откачали кровь. День… другой… третий… Все меняется. Теперь дни множатся, как кролики, как саранча. Теперь день стал такой же, как ночь: без конца и без краю. Теперь он не бесценный, теперь он без цены… И вот опять мою кожу на изгибе локтя с хрустом пронзает толстая тупая игла. Буравит вену… оттяжка поршня… и шприц наполняется бурой зараженной кровью… моей кровью. В который раз я умираю, в который раз нашатырь воскресает меня, - какой гад его придумал!
Как прав был Эйнштейн. Все относительно. Положительно – не всегда хорошо, отрицательно – не всегда плохо. Только теперь мне плевать на его гениальную теорию. Теперь мне плевать на мою жизнь. Теперь мне безразлично всё. Всё! И как же, скажите, может быть иначе, если приговор уже вынесен – смертельный приговор. Вот он:
«результат на ВИЧ положительный».
А спустя две недели приговор смягчили: «заменить смерть на смерть», а слово «умертвить» на «похоронить», читаю:
«повторный результат на ВИЧ идентичен первому».
Глава девятая. Тот же день.
Теперь пишу кратко, т.к. времени у меня, по всей видимости, осталось всего ничего.
Отныне я не переживала потерять Бодягу из вида. Я знала, где он живет, и этого мне было вполне достаточно, чтобы оставить его на время в покое и заняться тем, что я должна была успеть сделать, не откладывая в долгий ящик. А именно: крестить Кристину и обвенчаться с Ильей. Первое таинство свершилось как по маслу, со вторым, как оказалось потом, вышло куда сложнее. Но все по порядку.
На городском рынке, покупая жареные семечки, я спросила у бабки, где предпочтительней крестить дочку. Та, не моргнув глазом, посоветовала, что, дескать, лучше всего в Красных Ключах.
- Ну да! В Ключах церковь хорошая, и батюшка – как батюшка, а не так сяк. Я сама там часто бываю, сын возит, когда не занят.
- Далеко ли?
- Неужто не были?
- Нет. Мы приезжие.
- Ага, ага. Так не далече. На Куйбышев знаете дорогу?
- На Самару, что ли?
- Ну да, на Куйбышев.
- Знаем, мы оттуда.
- Ну вот, как на Куйбышев поедите, минут, может, десять – и по левой обочине поворот будет. Да там и столбец есть с названием. Найдете. А там у любого пешего, али так выведаете, он вам и покажет. Там любая собака и церковь, и батюшку знает… тьфу ты черт, прости господи.
И церковь и батюшку действительно знала каждая собака. Еще не опохмелившаяся, соображающая местнота в трех словах с двумя из них матерными объяснила нам направление:
- Вот, бля, ее в душу, - небритым подбородком указал красноглазый, пересчитывая, тем временем, мелочь. – Будя два рубля? – практически интеллигентно, без добавления колоритных слов, спросил тот же.
Я дала два рубля, поблагодарила, и мы поехали в указанном направлении.
В церкви мы дождались, пока отслужат панихиду по усопшему, а точнее, убитому в пьяной драке юнцу (это нам сообщила старуха – служительница, стоящая за церковным прилавком), и успешно перехватили батюшку, поспешно куда-то убегавшего.
- Батюшка, ребеночка крестить хотим, вот ее, - схватив его за руку, сказала я. – Сколько лет уже, а все некрещеная.
Батюшка нервно посмотрел на меня, недовольный тем, что его задержали, посмотрел по сторонам, будто кого-то ища, но, заметив Кристину, тут же успокоился и потрепал даже ее по головке. Приняв важный вид, он сказал:
- Как, дочь моя? Я не расслышал.
- Говорю, нам бы вот эту девочку окрестить.
- Дело хорошее, можно окрестить. Как зовут тебя, девочка?
- Так и зовут, - назвалась Кристина, в свою очередь недовольная тем, что ее заставили повязать платок.
- Кристина, святой отец, - поспешила я и сурово посмотрела на острячку.
- Кристина… - задумчиво произнес божий служитель. – Какое там у нас имя-то по-церковному? Кажется… кажется… нет, не вспомню. Хотя, почему бы это не оставить? Красивое имя, по мне – вполне угодное. Думаю, дочь моя, Господь не будет против сего наречения. Когда вы желаете совершить обряд крещения?
- Чем раньше, тем лучше, батюшка.
- Не раньше следующего четверга. Вам нужно записаться.
- Это очень поздно, батюшка? Нам бы сегодня, уж очень надо.
- Что ты, что ты, дочь моя, сегодня никак нельзя!
Я предвидела такой поворот, поэтому не стала больше настаивать, а лишь подошла вплотную к батюшке, нежно, сочувственно погладила ладошкой лацкан его рясы и, прильнув к его уху, прошептала:
- Батюшка… я хочу сделать пожертвование вашей церкви… Тысячи две не слишком мало?
- Хм… Отец наш небесный благосклонен к третьей цифре, - отведя взгляд, застенчиво произнес он.
- Простите мою скаредность, батюшка. Конечно же, три. Вы же помолитесь за нас?
- Безусловно. Присядьте покамест вон на ту лавку. Я сейчас распоряжусь, чтобы подготовились к таинству. Обождите, скоро начнем.
Как это безнравственно и вопиюще, но даже в Божьем доме безотказно действует лозунг «дашь на дашь». Безнравственно и вопиюще и то, что я воспользовалась им, мало того, - в корыстных целях. Но что мне оставалось делать? Я спешила. Мне нужно было во что бы то ни стало немедленно окрестить Кристину, привести ее в лоно Церкви, чтобы там уже ей дали персонального ангела, который будет всячески оберегать ее в мое отсутствие. Не стоять же мне, в самом деле, в очереди; быть может, неделю, а то и две. Ну уж нет, это не для меня: у меня каждый день на счету.
Я добилась своего. Кристина стала православным человеком. Выйдя из церкви, она не могла нарадоваться на золотой крестик, блиставший у нее на груди, - быть может, первое ее
