густой базарной сметаной, а кофе он сварганил себе сам, такой чёрный, что впору превратиться в мулата. Взбодрившись и решив, что день всё же прожит не напрасно – одно статус-кво в отношениях с Варягиным того стоит – присуседился к бабуле, вяло наблюдая опаздывающим взглядом за мельканием туда-сюда шайбы и десятка остолопов, вполне пригодных для полицейской службы. Глаза, несмотря на чифирный кофе, рёв озверелой заэкранной толпы на трибунах и заполошные вскрикивания в экстазе соседки-фанатки, неудержимо слипались, отказываясь следить за ледовой несуразицей, наркотически охватившей большую часть трудно выживающей страны. Иван Алексеевич относился к числу немногих, кого не одолела ни хоккейная, ни футбольная лихорадка, и вообще к любому спорту он, словно полицейский квокер, был равнодушен, полностью занятый своими соревнованиями с жуликами, проходимцами, бандитами, ворьём и всякой другой сволочью, предпочитающей играть без времени и правил. Ему даже было как-то стыдно за здоровых полнокровных мужиков, профессионально пропадающих в спортзалах и на стадионах, тогда как вполне могли бы стоять у станков и вкалывать на стройках. Чтобы не дать себе заснуть, спросил без всякого интереса:
- Кто играет?
- Наши с ихними, - понятливо прошамкала фанатка, болевшая за весь хоккей чохом, а не за какую-то команду, никогда не знала счёта, зато узнавала на экране многих ледовых звёзд, называла по фамилиям, а то и по именам, ревностно следила за их успехами и неудачами и упоённо орала, оглушая единственного зрителя: «Давай, давай! Шай-бу! Шай-бу! Жми его! Судью на мыло!», а Иван Алексеевич не представлял себе, как можно мылиться таким мылом. Для него неразличимы были все эти лодыри в одинаковой спецовке и шлемах, с бородатыми или небритыми мордами, требующими кирпича или, по крайней мере, шайбы. Когда игра заканчивалась, Феодосья-свет смачно зевала, широко разевая редкозубую пасть, перекрещивала взмыленных игроков, неприятно пахнущих даже с экрана, и этих жалела миллионеров:
- Слава богу, отмаялись грешные!
Отмаялся и Иван Алексеевич, грешнее грешных, но его некому было перекрестить, разве только Чирикову, но и тот что-то замедлился с приятным сообщением, как и те, что должны, обязаны наведаться в веймаровскую хату. Вызов прозвучал так громко, что он вздрогнул в полудремотном состоянии.
- Были, - бодро сообщил бдящий у ёлки праведный сподручник. На вольве. Что-то там не так – выезжаю. Жди.
Ждать пришлось больше часа. Конечно, всякий сон пропал, даже не реагируя на заманчивое переливистое похрапывание бабули, доносившееся из-за полуоткрытой двери её комнаты. Только совсем впритык к полуночи негодник позвонил, сообщив, что он на месте ДТП, в которое вляпались подельники Веймара. Оказывается, они при подъезде к дому заметили плохо укрытый Уаз засадников, не мешкая, развернулись и рванули вспять, к столице области. Наши сержанты, Берёзкин и ещё один, которым было приказано ни в коем случае не брать приезжих в оборот, а только запомнить номер машины и физиопортреты гостей, решив реабилитироваться и понуждаемые инстинктом преследования убегающей дичи, покатили следом, сообщив Чирикову об инициативе. Хотя УАЗ, благодаря рукам и молитвам Горыныча и вытягивал все 100, а то и 110, но угнаться за вольво, конечно не мог, и лихие сержанты прибыли на место уже свершившегося происшествия, когда можно было только составлять акт о врубившихся друг в друга передками внедорожника и фуры МАН, двух трупах из легковушки, отдавших, по всей вероятности, души дьяволу, и перетрухнувшем водителе грузовика, отделавшимся стукнутым балдашником. Рядом, на редкость, мельтешили и провокаторы инцидента – водители двух «ладушек». Они же, хвала им, вызвали гаишников и скорую, а ещё поведали о том, что из легковушки почему-то драпанул в лесок ещё один, никак, крепко ушибленный в темечко. По их перебивчивым рассказам, один, что на «шестёрке», скользил на потёртых летних шинах впереди, а другой, на «десятке», никак не решался обогнать юлившую впереди рухлядь, так что двигались не торопясь, около шестидесяти, спеша в город, и тут сзади появился со всеми включенными фарами лихач и сходу, не обращая внимания на знак поворота и скользкое полотно узкой двухрядной дороги, начал двойной обгон, но не успел, как навстречу из-за поворота выкатились три фуры. Ему оставалось или смять «шестёрку» справа и проскользнуть между нею и фурой дальше, но на скользкой дороге и высокой скорости его всё равно бы от удара отбросило на фуру, не на первую, так на следующую, а можно было выскочить слева в кювет, если повезло бы и не занесло боком на фуру, что на его месте и сделал бы любой, а он почему-то врезался лоб в лоб в МАНа. Да ещё и сидели там без ремней.
- В общем, крупно не повезло мужикам, - подытожил Сан Саныч, - а нам… Нам – тоже: к моему приезду столичные ребята уже всё подобрали-подчистили и трупы на скорой отправили. Правда, с моей подсказки, наши успели изъять без спроса их мобильники, а документов никаких не было. Приехавший капитан не подпускал наших сержантов к разбитым машинам, но со мной поделился по-свойски, что владельца внедорожника установили по компьютеру, и им оказался региональный спорт-босс. Когда ему сообщили о разбитой вдребезги дорогой тачке, он, вместо того, чтобы заполошенно орать от расстройства, начал настойчиво убеждать, что авто угнали от дома, где он живёт.
- Слушай, - перебил угадливый майор сыска по ощущениям. – Не он ли сиганул в лес?
Чириков почему-то рассмеялся.
- Вилами на воде, - засомневался. – Вряд ли – слишком мало времени, чтобы добраться отсюда до города. Впрочем, думай, это тебе на соображалку, а я даю гольные факты. Он же опознал и того, кто был за рулём – его младший брат, известный в городе дзюдоист, обладатель всяких поясов, в полиции хорошо знают по всяким скверным происшествиям.
- Во-о-н как, - протянул задумчиво Иван Александрович, мысленно вклинивая обоих братьев в выстраиваемую им мафиозную цепочку.
- Это ещё не всё, - продолжал Сан Саныч, - капитан-то даже удивился, что мы, лопухи провинциальные, не в курсе того, что этот скользкий босс и наш мэр – двоюродные братья, и часто устраивают в элитной сауне грандиозные семейные попойки с девками.
Лапшин даже встал.
- Ну, ты даёшь, Саныч! – обрадовался и за мэра, и за неожиданную информацию. – Неужели и Книппер? – спросил и информатора, и себя. Но тут же прогнал, задавил крамольную мыслишку. А Чириков ещё добавил к размышлениям и ощущениям приличную закваску:
- Ты там придержись за что-нибудь, - поопасил старшого, - а то грохнешься невзначай. – Лапшин послушно сел на диван, почувствовав, как гулко застучало разбуженное сердце.
- Сел, давай, грохай.
- Я его узнал.
Иван Алексеевич не понял, о чём он и про кого.
- Кого узнал? Спорт-босса, что ли?
- Ну да, - подтвердил Чириков. – Что-то до тебя долго доходит.
- Это от тебя долго отходит, - начал злиться Лапшин.
- Он это, - непонятно твердил Сан Саныч.
- Ну и что? Что ты заладил: узнал, узнал, он, я уже понял, кто он. Что ты мелешь впустую? – ещё больше вскипел Иван Алексеевич.
- Ничего ты, Ваня, не понял, - голос у Чирикова задрожал. – Это он изображал шофёра около заглохшего УАЗа на перекрёстке.
Ошеломлённый новостью Иван Алексеевич потерял дар речи и сидел, открыв рот, стараясь вернуть способность ясно мыслить.
- Та-а-к, - протянул в неуверенности, что так. – А он тебя? – задал второстепенный вопрос, приходя в себя.
Чириков зажурчал нервным смешком.
- Не держи за дурачка-простофилю: я держался в тени, да и видел уже, когда он садился уезжать.
- Фу ты! – облегчённо вздохнул Иван Алексеевич. – Ну, Сашок, совсем сон прогнал. – Он радовался, что отдельные звенья начали соединяться в единую цепь, и конца её не видно. – Шары-то успел повесить? – увёл разговор в сторону, чтобы немного отвлечься от сыска и немного посочувствовать работяге Чирикову. Тот тяжко вздохнул.
- Не успел.
- Тогда кати скорее, ещё успеешь до полуночи, - посоветовал благодетель. – Утром детишек обрадуешь.
- Мои уже спят, - мягко произнёс счастливый семьянин. – Придётся отложить до утра, не хочется будить.
- И не надо, - согласился холостяк-полуночник. – Знаешь что – давай-ка ко мне.
Сан Саныч рассмеялся.
- У тебя есть что?
- Початая армянского, половина нашенской и заготовленное шампанейское.
- А пожрать?
- Найдётся.
- Уговорил, - и отключился.
-9-
- Пока ехал, всю дорогу грызла мрачная мыслишка, - начал задубевший Чириков с порога застольный трёп, обычный для русских за бутыльком о чём-нибудь возвышенно-недосягаемом. – Неужели и после нас ничего не изменится, и всякая мразь будет по-прежнему плодиться и кайфовать?
- Будет, успокоил Лапшин, обмениваясь крепким рукопожатием и с приязнью вглядываясь в усталое лицо борца с нечистью, - будет, Саша. Она была уже тогда, когда Ева с Адамом сожрали запретное яблоко, и будет до последнего пугающего апокалипсиса. Так что такие как мы, чокнутые, без работы не останутся. Давай, проходи, - потянул чока за руку. – Не боись шуметь – Федосья дрыхнет без задних ног, не проснётся, если не приспичит.
Сан Саныч прошёл в комнату Лапшина, сел на диван к придвинутому к нему столу.
- А если так, то зачем живём? – задал сходу вечный вопрос без ответа. – Коптим вонью ясное небо, расшевеливая дерьмо? Пусть гниёт себе без нашей помощи, и мы – в стороне, чтобы не запачкаться. Чего мы лезем, куда нас не просят?
Хозяин стал накрывать на стол, выставляя разом все бутылки и всю закусь из холодильника.
- Не ершись! Вот дербалызнем как следует и найдём ответ, - и сам присел рядом с соратником и другом. – Хотя, - задумался, разливая водку по пузатым рюмкам, протерев их предварительно внутри пальцем, - с этим не разберёшься, пожалуй, и на хмельную голову. Думается, что если когда-нибудь толковый ответ всё же будет найден, то жизнь на Земле кончится. Ну, что? – поднял рюмку. – Вздрогнем! За тех, кто на стрёме? – Чириков согласно чокнулся. Заели бужениной, заготовленной на Новый год, с солёными огурцами из бабкиных запасов, немного оттаяли, отвлеклись от паскудных дел. – Многим и всегда хотелось большой цели, - продолжил философствовать академик сыскных наук, - полнокровной жизненной идеи, что светит и греет, чтобы не было полос чёрных и белых, а была бы только белая и ясная. И всегда во все времена наивные страждущие убеждались, что такое невозможно. А хочется, и продолжали верить, что всё же случится невозможное, потому что без веры нет опоры, нет костяка. Повторим? – заполнил рюмки до краёв. – За белое? – И снова Сан Саныч не возражал. – Добро и зло зародились от одного плода, - нудил хилософ, утерев мокрые губы, - и у каждого из нас на плечах по тёмному и светлому ангелу. Они в вечной войне, вечно переругиваются, и мы, носители их, никогда не знаем, на чьей стороне победа, на белой или чёрной, и потому верим в добро, а делаем зло. Каждый даже в святом деле преследует свою выгоду – какая уж тут светлая идея! Потому и любим такую, чтобы не слишком слепила. И не слишком близкая, а далёкая, чуть видная звёздочка, мерцающая в тумане многих препятствий. Лучше всего – утопическая, невыполнимая, к которой можно вечно стремиться. В Российской империи была такая под названием «Третий РИМ», когда русские мыслили себя законными
