от какой-либо помощи, попросив только, чтобы посодействовали в эффективном лечении пострадавшего. В глаза бросилась зелёным укором сиротливая ёлка, так и не дождавшаяся украшающих шаров. Ну, всё, можно возвращаться домой, но почему-то не очень хочется. Вернее, и хочется, и не хочется, и не взвесить, не определить, что перевешивает. О чём там говорить? Чем развлекать юную деву взрослому мужику? Может, уже дрыхнет? Иван Алексеевич смачно и глубоко зевнул. Он бы и сам немедля закемарил. Даже без кофе. А что, если пригласить для противовеса Дорошкина? Уж они, наверняка найдут, о чём потрепаться. Но, прикинув, что парень проголодался и не прочь плотно пожрать, а Иван Алексеевич вовсе не уверен, что сам не останется голодным, раздумал. Прихватить что-то с собой? Но что?
- Поедем ко мне, - предложил Дорошкину, сидевшему за рулём, в тайной надежде, что тот, застеснявшись начальника, откажется. И, слава богу, отказался.
- Не могу, - произнёс смущённо, - мы с Николаем, - это второй лейтенант, что сегодня ошивался в дежурке, - сговорились смотаться в ночной клуб. – «Вот и прекрасно», - подумалось Ивану Алексеевич, - «Придётся отдуваться самому». Сумеет ли? Совсем уж портить отношения с генеральской дочкой не хотелось, мало ли что она натреплет папаше на ушко.
- Подбрось-ка к позднему супермаркету, - попросил, а когда подъехали, отпустил парня на развлечение, понятное и без слов.
Выбрал, поколебавшись, птичий торт в шоколаде, придирчиво оглядев, чтобы не торчали перья. Если придётся не по вкусу, бабка смечет. Она, беззубая, любит всё, что не надо жевать. Поколебавшись, прихватил и бутылку Рейнского, не иначе, как с берегов какой-нибудь кубанской Грязнушки, а для себя – килограммовую пачку пельменей местной ручной лепки, неоднократно дегустированных и одобренных и самим, и Феодосией. Разозлившись, что стареется и не знает, какими деликатесами ублажить генеральское дитятко, свернул шопинг и попёр пёхом домой, очень надеясь, что бабьё, не дождавшись обещанного скорого возвращения, спит без задних ног, посапывая в унисон. Интересно, генеральские отпрыски храпят или для них это неприлично? Перед подъездом постоял, прислушиваясь. Тихо. Взъярившись на собственную мнительность, решительно вступил внутрь, и слава богу, свет горел на всех площадках, можно спокойно подняться на свой третий, хотя невольно оглядывался, проверяя, нет ли хвоста. Дверь в квартиру открыл собственным ключом. В затемнённую прихожую проникал неяркий свет из бабкиной комнаты, и что-то негромко балабонил неутомимый телевизор.
- Наконец-то, - недовольно проскрипела Феодосия, встретив словно жена подзагулявшего мужа. – Мы уже хотели без тебя напитаться, да Веля против. – «Надо же», - не удивился гуляка, - «уже стакнулись, уже по-свойски называет одноночную постоялицу». – Сама натушила, постаралась, большую кастрюлищу картохи с мясом, луком и чесноком, накрыла полотенцем, чтобы не остывала до твоего прихода, и не даёт даже понюхать. Не девка, а клад, смачная чувиха и снаружи, и изнутри, - высоко оценила повариху. – Тебе б такую, зачуханному бобылю, а то уже носки выворачиваешь по несколько раз.
- И что б я с недорослей делал? – поморщился задеревенелый холостяк.
- Да какая такая недоросля? – возмущённо всплеснула руками Феодосия. – Баба она, и всё бабское при ней. Смотри, прошляпишь, уведут молодые, не посовестятся.
- Дай-то бог, - благословил, упрямясь, непутёвый жених. – У меня полицейская работа, а не детский сад.
Вовремя подошла и прервала распрю приготовишка, и впрямь похожая в стареньком застиранном халатике бабки на маленькую девчушку, застенчиво хлюпающую покрасневшей простуженной носопыркой.
- Чего вы здесь? Я есть хочу! – проговорила капризно, внимательно всматриваясь в Лапшина и стараясь определить по выражению лица, как она ему глядится в штатской домашней хламиде. А у того в заторможенных мозгах зудилось только одно определение: «Ништяк!», но разве оно для неё? Так и не расщедрившись хотя бы на какой-нибудь захудалый комплимент, молча протянул Феде продуктовый пакет и стал раздеваться, давая понять, что официальная часть встречи блудного хозяина завершена. Прошёл в свою комнату и с большим, ни с чем не сравнимым удовольствием стянул форменку, переодевшись в комнатные домашние брюки и старенький свободный свитерок, а уставшие ступни втиснул в расшлёпанные шлёпанцы, засунув поглубже под кресло дырявые пропотевшие носки.
- Ива-ан Алексе-евич! – позвала та, что в халатике, приятным загундосившим голосом. – Ка-артошка осты-ынет. – «Надо же – Иван Алексеевич!». Он и забыл забытьём, когда его так звали к вечернему столу. «А приятно! А ещё лучше бы: Ва-аня!» Даже чуть не чертыхнулся от слюнявого расчувствования. Что значит – трудный день! «А мне её как – Веля? И подарить надежду на установление дружеских взаимоотношений? Стоит ли?» Хотя по разнице в возрасте он и имеет право так называть. Правда, бабка, хитруся, намекает совсем не на то. Но что бабке? Ей просто по-женски интересно, а вдруг у нас сладится, не ей же идти замуж за старого бобыля.
- Иду! – откликнулся нахлебник и замедленно вступил в кухню, как в чужую, разглаживая пятернёй шевелюру и разглядывая пиршественный стол. Кухарку усадили сбоку стола, а хозяева уселись за привычные торцы. На столе уже парила в больших тарелках тушёная разваристая картошка с обалденными запахами мяса и лука, а центр стола занял сладкий птичий остров с рейнской башней рядом. Но все голодные глаза притягивали не они, а лежавшие в миске горкой пупырчатые солёные огурчики, умопомрачительно отдающие запахами укропа и чеснока. На правах хозяина и мужчины Иван Алексеевич, сглотнув обильную слюну, ухватил бутылёк, но прежде, чем распечатать пойло, вежливо поинтересовался у прекрасных дам:
- Будете?
- Завсегда готовы, - поспешила с ответом старая пропойца, облизав потрескавшиеся губы, а молодая сморщила нос и неожиданно, как и всё, что исходило от неё, напросилась на более действенный допинг.
- Лучше бы водочки, - неуверенно произнесла, заметно смущаясь, и, чтобы скрыть смущение, ехидно подкузьмила: - Не думала, что сыщики употребляют… квас.
Слегка потемнев, Иван Алексеевич распечатал-таки рейнско-грязнушинский тоник и вопросительно-требовательно посмотрел на Феодосию. Та, поняв молчаливый сигнал, поднялась, ушла к себе и скоро вернулась с литровой бутылкой, запечатанной настоящей пробкой, замотанной для надёжности изолентой. В золотистой жидкости плавали какие-то серые корешки, перемешанные с красными ягодами рябины, жёлтыми – боярышника и дольками лимона с кожурой.
- Вот! – торжественно водрузила на стол литровку. – Наша трахиловка. – Лапшин улыбнулся, предвкушая питейный розыгрыш. Бабе Феде налил рейнского, себе стограммовый стопарь, а заносчивой гостье – половину.
- Жадничаете, - завозмущалась та.
- Это спирт, - предупредил тамада, не решившись на обман. – Предпочтительно разбавлять наполовину водой или, в крайнем алкашном случае, сразу после выдоха запивать ею.
- Я – как вы, - заноровилась выпендриловка, - только можно, я сначала скажу тост? Можно? У гусар было принято, что первым застолье начинает младший, пусть у следователей будет как у них, ладно?
- Валяй, - разрешил главный гусар, а старшая гусариха, не дожидаясь ненужных речей, уже пригубила рейнского из высокого фужера и нацеливалась, как в лучших домах Европы, на солёный огурец.
- Только не тяни время, - попросила, со вздохом оставив вилку в огурце.
Веля с боязнью ухватила стопарь, понюхала, отпрянув от резкого запаха спирта, справившись с минутным замешательством, подняла кубок над серединой стола, приглашая соседей соединить свои, и звонко предложила:
- За Ивана Алексеевича! – Тот от неожиданности даже откачнулся назад, а вредная Федосья засомневалась в правомерности тоста.
- А чё, навроде сёдни не Иванов день?
Веля засмеялась.
- Давайте, давайте – Иванов, - настаивала на празднике. – Сегодня Иван Алексеевич назначен начальником всей полиции города, и ему присвоено звание подполковника, так что – двойной именинник.
Пошамкав мокрыми губами, бабка Федя согласно присоединилась.
- Дай тебе бог, Ваня, здоровья, - и тут же подгорчила пожеланье: - Только по мне, что подполов… фу ты, не выговоришь зараз, что енерал, а всё непутёвый, - охарактеризовала юбиляра по-свойски, оглядывая с любовью, - ни тачки, ни хаты, ни жонки. И когда остепенишься? – Наконец-то, стакнулись, стукнулись, подождали, пока Иван-царевич умело высосал свой нектар, шумно выдохнул и сунул в рот огурчик, губя вкус спирта. Взбалмошная деваха отчаянно проделала то же самое, но всё же поперхнулась, прикрыв открытый рот, и торопливо разбавила целительную влагу холодной пресной водой. А бабуля, с сожалением глядя на страдающих, спокойно наслаждалась рейнской водичкой. – Ешьте, алкаши, а то окосеете, - предложила авторитетно, - и все трое дружно заработали руками, зубами, ртами, горлами, дорвавшись, наконец-то, до главного пьянящего продукта.
- Люблю мясцо, - еле выговорила набитым ртом опьяневшая затеваха, - и теп-ло-о ста-а-ло…
«Хищница», - подумал Иван Алексеевич, - «сгрызёт – не подавится, только подставься». Очистив тарелку, он налил по второй: себе - половинку, Вельке – с четвертинку, а Феде – полный. Поднял стопарь.
- Как принято у гусар и следователей, за прекрасных дам.
- Не очень-то вы их, - попеняла не доросшая до этого почётного звания, с сожалением поболтав крохи эля в своём стопаре.
Когда осилили и второй дежурный тост, Иван Алексеевич поднялся, чуть покачнувшись. «Надо же, как ослабел!».
- Вы пока переберите мои косточки, а мне надо удалиться на десяток минут, - и ушёл к себе, не слушая укоряющих воплей недодамы.
У себя позвонил внеурочно Воронцову, даже не подумав, что тот может в такое время спать. Но абонент тут же откликнулся, участливо спросив, почему Ивану Алексеевич не спится. Взбодрившийся Иван Алексеевич рассказал о новом происшествии в городе, скорее всего, связанном с ювелирной мафией, не слишком выпячивая личное участие, предположив, что туту подсуетился Книппер, подсказав, очевидно, Козлову после разговора с Лапшиным, что новый начальник полиции таит угрозу их тёмному делу. Вероятно, мэр крышевал гадов. Воронцов согласился и, в свою очередь, оглоушил ещё более впечатляющими, просто сногсшибательными свеженькими новостями, о которых Иван Алексеевич и предполагать не мог, несмотря на сыщицкий нюх и ощущения. Первая порадовала и касалась всё того же сверхуважаемого мэра, чтоб ему ни дна, ни покрышки, который, оказывается, пока Лапшин праздновал то ли успех, то ли неудачу, слинял из города и недавно был замечен в аэропорту с большим баулом и билетом через Москву на Ереван. Не выдержал Яков Захарьевич, первым побежал с тонущего корабля. Но почему в Ереван? Опять безответные вопросы. Вторая новость удивила до глубины души и даже несколько разочаровала: в том же благословенном Ереване сегодня днём прямо в аэропорту по наводке области была задержана прекрасная снегурочка, так понравившаяся сыщику, прилетевшая, по её словам, к родственникам матери с подарками по случаю какого-то юбилея. Только вот подарки оказались очень похожими на объявленные в розыск по каталогу Веймара, в том числе и те самые
