Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х

Рассуждать для женщин и рассуждать при женщинах, уважаемый, учёный секретарь, разные вещи. Пошутили.

Ведь что такое шутка?

                                              два слова о шутках

«…будучи твердо убежден, что  каждый раз,  когда мы улыбаемся, а тем более, когда смеемся, -  улыбка наша и смех кое-что прибавляют к недолгой нашей жиз-ни».
  (Лоренс Стерн, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена).

«Зубаста живая жизнь. Каких только зубов нет у большой и самой малой жиз-ни! Есть зубы песчинки – зубы-зубчики; Есть зубы кусачки, зубы пилы; зубы тёр-ки и зубы клинья; зубы резцы и зубы жернова; есть такие, которые колют, есть, что рубят, тараны зубы, зажимы; прямые, косые, кривые… Богата укусами живая жизнь земли» … - Да-да! Каких только шуток нет у большой и самой малой жиз-ни. Есть шутки песчинки… шутки кусачки, шутки пилы… Лучше не скажешь. Богата шутками живая жизнь.

Помните рыцаря Коровьева, Фагота, шутника, который пошутил?..

«Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил…  его каламбур, который он сочи-нил разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал».
О свете и тьме, с точки зрения христианских предписаний и, вообще, христиан-ского мироощущения, шутить нельзя в принципе. Все шуты, шутники - прокляты будут и наказаны! «Тогда и шутов можно будет узнать, – ха-ха-ха! Ух-ху-ху! - они будут гораздо проворнее скакать в огне» … - добрейшей души человек заметил.
А если уж пошутил… бедные, прилежные, присяжные, пристрастные, при-стяжные, бескорыстные, старательные текстологи! Фагот-Коровьев у них: демон «Азраил», шутник бакалавр, Данте Алигьери, Феликс Эдмундович Дзержинский, прости меня, Господи; и альбигойский трубадур, а ещё и Мефистофель… сло-вом… если уж пошутил, то и служить тебе шутом у Воланда или ещё у кого, ко-торого рассмешить никак, пока не наступит ночь прощения, правильнее, «ночь, когда сводятся счёты».
Смешно?
Смехом, смехом, говорят, не одарил Господь ни одну другую животину и даже животинку, только человека.
Злоба вот - тоже только человеку досталась. Затаил, говорят, злобу.
Разве животинка может затаить и таить злобу?
Можно было бы сказать, что только человеку достался интеллект (хочется, ко-нечно, приписать, не всякому… - но не буду). Интеллект, как способность раз-мышлять. Размышляет человек, значит сравнивает, значит анализирует и, раз-мышляя, приходит к выводам и даже верным, если предпосылка вдруг не окажет-ся ложной…
                                 
                                          предпосылки

Предпосылка может быть истинной или ложной, все знают, третьего не дано...

Человек смертен.
Сократ человек.
Сократ смертен.

… но все же знают, что Сократ бессмертен! Хотя знают, что Сократ – человек.
Тогда вот:

Сократ бессмертен!
Сократ человек
Человек бессмертен.

Метафора! Посылка с точки зрения предметного языка – ложная. Но знаете! есть такие, для которых метафора и есть жизнь… наша жизнь, наше, как сказал философ, собственное художественное произведение, а ещё раньше сказали, что стоит лишь посмотреть на красоту, и уже прелюбодействуешь с красотой в сердце своём. Сказано по другому поводу, но так бывает: скажешь одно, а оно вот раз! и второе лезет. Так что, поэтому, когда предпосылкой стоит Бог, то есть: Бог создал человека – это предмет веры, а тут, как сказано, и к бабке не ходи.
О предпосылках всё, надо только сказать, что любая ложная посылка может стать истинной. От веры твоей, как сказано! и сказано же, что по вере будет и да-дено.

Снова, то ли бадья, то ли круассаны, или стрелки на часах, и…

Блик позолоченной иконы, закутанный дымом свечей храм, бормотанье близору-ких, но верующих; пересечения вместе с транскрипцией низошли.

Бас выводит Блаженного Августина:

Боже, Творец вселенной, даруй мне силы усердно молиться.
Боже, через которого стремится быть все, что само бы по себе не было.
Боже, который не допускаешь погибнуть и тому, что само губит себя.
Боже, сотворивший из ничего этот мир.
Боже, который зла не творишь, но дозволяешь ему быть, чтобы оно не стало еще злейшим.

Доктор:
Послушай, профессор, а ты и вправду веришь в Бога? Оглянись, посмотри во-круг. Какие фигуры, какие лица! Ну, просто, «собранье насекомых», main big par-don, Ал. Сергеевич. И ни одного, ну хотя бы с проблеском, или, если уж так хо-чется, знáком, значком, значочком, значочечком божественного прикосновения. С проблеском! И ни у кого шнурки не болтаются по земле, смотри. А знаешь, про-фессор, ведь только такой достоин уважения и почтения, а в высшей степени, так только такой лишь и достоин, который упадёт, наступив на свои собственные шнурки - лишь только он останется вовеки незабываем, незыблем. Посмотри на них: собранье… На самом деле, все эти «истинно, истинно» только риторические фигуры. С арамейского так перевели.
Профессор:
А ты считаешь, что имеешь право на последнюю инстанцию: с проблеском, не с проблеском? На абсолютную?..
Софи:
На относительную… Сотрясение воздуха, шум. Междометие!» - Софи стояла, пока, и прислушивалась, как когда-то в трамвае к друзьинскому разговору и Бла-женному Августину.
Профессор:
Вопрос веры соблазнительный, особенно для человека, жаждущего видеть не-видимую грань. Ведь сказано же: "покуда не уверуете, не уразумеете" 
Доктор:
Хитрецы! Ух, хитре-ецы! Натянул на себя шкуру, и уже Иоанн, извините, Кре-ститель. А ты верь!
Профессор:
Не разумею, не разумею! А хочется…
Доктор:
Так ты, профессор, с чёрного входа! Поверь, уверуй, делов-то!.. и какие бездны, в какие бездны проникает глаз тогда, будучи до этого слепым.

Доктору эти слова его ещё аукнутся.

Мои глаза, с которых спал налёт,
Всё глубже и всё глубже уходили
В высокий свет, который правда льёт…

Орган вдруг грохнул и загудел так, что святые сошли с икон и пошли марширо-вать:

Oh when the saint go marshing in…

Прихожане упали лицами и личиками на пол, забились. Как и положено биться в судорогах юродивым. Заголосили женщины, вздымая руки горе (хорошо, хоть не бросая чепчики).

Доктор:
- Пути познания недоступны по трём причинам: кретин отроду; завёл жену и детей; живёт там, где, как говорится, Макар телят не пас…
Профессор:
- Не забудьте взять в кавычки!

Genealogia di Gesu Cristo figlio di Davide… - загудел вместе с органом, высту-пивши вперёд, апостол Matteo (по-нашему Матфей), постукивая тамбурмажором в такт Oh when the saint go marshing in…
Вступили свирели, иерехонские трубы, тамбурины, за органом остался Thomas (по-нашему Фома), - все тоже: апостолы и святые, и, вместе с ними, «When the saints go marching in».

…figlio di Abramo, - тамбурмажорил Matteo.

Oh when the Saints go marching in , - контрапунктилхориоркестрсвятыхапосто-лов.

Свечи, будто сало, которое не положено есть евреям, на сковородке, шипели. Некоторые поискрывали; искрами же сыпали на опустевшие, но не переставшие, опустевши, мерцать оклады. Прихожане и клир под «Oh when the Saints go mars-hing in» - восклицали:                   

Прости-и-и и помилуй, Го-о-спо-о-ди!

Matteo (по-нашему Матфей) голосил:

Abramo generό Isacco, Isacco generό Giacobbe…

Oh when the Saints go marching in
oh when the Saints go marching in, - продолжалхорсоркестром.

Matteo раскривлялся, совсем разошёлся. Изобразил праотцов: Авраама, Исаака на лужайке, потом Лавана с овечками и дочками, и всех двенадцать патриархов, nämlich, сыновей Иакова… роли жён Иаковых, nämlich, Лии, Рахили и Валлы, ис-полняли девочки, в присутствии которых не только у Фридриха Карла Вильгель-ма, но и у остальных присутствующих мужчин выступали слёзы… если ещё кто помнит. Зелфу взялась отобразить наша прекраснозубая Софа (эх! Августин пла-кал бы), только ей всё время мешали свечки, которые шипели, как сало, которое не положено есть евреям, на сковородке.
Фома, прозванный близнецом за то, что был похож на Исуса, оставил оргáн и стал вправлять пальцы́ в раны Иисуса.
Иисус улыбался по-детски, спрашивал: Ну, теперь поверил? – и кровь текла с ран.
- Теперь уразумел, Господи, - отвечал Фома и отирал кровь с ран христовых тряпочкой, и складывал тряпочку вчетверо, и прятал за пазуху, чтоб сохранить навеки.
Иерихонские трубы хрипели и брызгали слюной: Oh when the Saints go march-ing in,oh when the Saints go marching in.
На амвон восходила Маria Маgdalena, давала знак трубам кочумать и исполняла арию Мариии Магдалины из «Иисуса Христоса Суперстара».

Нет ничего лучше –
В мягких шелках сна
Забыть обо всех нас на миг.
Сегодня всё хорошо, милый,
Всё хорошо.

У Софи на руках появлялся младенец, и она расстёгивала лифчик, чтоб покор-мить младенца грудью.

Профессор и Доктор замирали в естественных, соответствующих сошедшей с небес благой вести, позах.

Доктор приходил в себя:
- Лучше бы, вообще не пела? – говорил доктор. - А то, видишь, от таких песен происходит путаница в истории, путаницы в историях. 
Профессор приходил в себя:
- Согласен, очередной симулякр. Но это и говорит о том, что никакой разницы, между ложной и верной предпосылкой. Поверишь – поймёшь.

И тут им захотелось поговорить о тенях. Возможно ли? Будто до этого они го-ворили о чём-то другом. 
Всё зависит от привычки. Говорить о тенях, а думать о том, что у тебя не со-вмещается служить и услужить (все хором: «Служить бы рад, прислуживаться тошно!..) Не получается! Хотя, разница в одну гласную. В одну гласную, а какая разница! На самом деле – никакой, а только одна лишь лишняя гласная. А потом, что? действительно до сих пор говорили они о чём-то другом?

Ворона, на помойке за окном, заглядывает в кость и пытается вытащить оттуда  кусочек мозга… а Софи, покормившая грудью младенца, вступает.

Софи (как когда-то в замёрзшем трамвае):
- Истина, доктор, в том, что у профессора выпало «Ду-шеш».
Профессор подходит к окну и смотрит на ворону.
- Истина, она не там, - настаивает Софи и показывает пальчиком на ворону – и не в словах, и не в тенях…
Доктор:
«А случалось ли вам видеть собаку, нашедшую мозговую кость?  Если видели, то могли заметить, с каким благоговением она сторожит эту кость, как ревниво её охраняет, как крепко держит, как осторожно берёт в рот, с каким смаком разгры-зает, как старательно высасывает. Что её к этому понуждает? На что она надеет-ся? Каких благ себе ожидает? Решительно никаких, кроме капельки мозгу» .

Какой-то он у нас действительно юродивый, наш доктор… но потом, о юроди-вых ещё будет.

Доктор:
Ни в словах, ни в тенях… ни на папертях, ни в храмах! так что, профессор, все мы ироничны, как Вы сами сказали, общими местами. 
Софи:
…ни в коварстве, ни в обмане  –  истина, она маленькая и незаметная, я помню, незаметная, как сказал комедиант и водевилист, незаметная, как cтакан воды . Когда болит голова, не хочется жить, и «малодушно помышляешь о смерти».
Так что? истина в том, что у тебя болит голова? Смешная истина. Это, профес-сор, ирония! Шутник так пошутил.
Ирония, профессор, – это смешная истина.
Профессор:
- Ирония – да! как сказал господин Шлегель, форма пародоксального. Пара-докс…
Софи:
И от того, что болит голова, свершаются мировые катаклизмы, и всё оказывает-ся от больной головы!
Доктор:
Браво!
Софи:
Но у Вас, профессор, выпало «Ду-шеш»…
Доктор:
Браво! Браво, Софи! Отчаянная инсинуация! извините за такую разжигатель-ную гиперболу (хихикает, как всегда). Гений и злодейство! Дурной тон! «И он решил, что лучше убийцей слыть, чем никем быть».
Летишь, летишь и вдруг