устраивали в городе поголовные облавы, хватали всех без разбору в заложники, а по ночам расстреливали бедняг в овраге за городом...
Нелюди, что и говорить! Дворник украдкой перекрестился, перешёл к крыльцу и взмахнул метлой. Вскоре с площадкой было покончено, осталось только смочить асфальт и брусчатку водой из лейки, чтобы прибить пыль и освежить воздух, как требовал герр комендант.
Внезапно с крыльца, брызнув искрами, под ноги ему прилетел окурок сигареты. Часовой развлекается, криво усмехаясь, наблюдает за стариком, мол, как тот отреагирует.
Лука Фомич не отреагировал никак. Степенно и невозмутимо он молча замёл окурок на совок и с остальным мусором ссыпал в ведёрко. Развлечения не получилось. Разозлившись, часовой смачно сплюнул на ступени и прошипел сквозь зубы: доннер веттер, руссиш швайн!
Хоть утро и раннее, но город уже проснулся. Со стороны железнодорожной станции послышались свистки маневрового паровоза, звякнули сцепки вагонов, в сторону фронта прогрохотал состав с техникой: если партизаны оплошают, то немцы получат подкрепление...
Лука Фомич прошёлся с лейкой по площадке, затем двинулся к воротам, размашисто брызгая на булыжную мостовую. Часовой вылез из будки, с хрустом потянулся, зевнул и, крикнув дворнику на скверном русском: "Лутше лей, сволош!", закурил.
Сквозь прутья решётки привокзальная площадь смотрелась, как на ладони. Самого вокзала, собственно, давно не было: здание разрушено бомбёжкой, руины успели покрыться чертополохом. Привокзальный сквер тоже выгорел до тла. Вместо яблонь и вишен из земли торчат обугленные колья. Памятник товарищу Сталину на центральной аллее повален и разбит вдребезги...
Но не это привлекло внимание дворника, а виселица с пятью повешенными подпольщиками - пожилой мужчина, двое юношей, молодая женщина и подросток - схваченными накануне. Под нею, с карабином на плече, вышагивал злой, невыспавшийся полицай. Виселицу фашисты возвели в центре площади, поэтому "блошиный рынок" поневоле раскинулся вокруг неё по периметру - немцы, устанавливая на оккупированных территориях "новый порядок", вовсе не препятствовали развитию свободной торговли и рыночных отношений.
Сейчас площадь понемногу оживала, со стуком открывались ставни ларьков, за прилавки становились те, кому война была "мать родная", и те, кому было что продать. К ним стекались ранние покупатели. Работающие на фашистских предприятиях горожане обладали малой толикой оккупационных дойч-марок, иные несли торгашам свои нехитрые пожитки в надежде обменять их на продукты. Всё как обычно, вот только откуда взялось чувство тревоги?
Внезапно в небе раздался оглушительный гул: огромный четырёх моторный транспортник Юнкерс Ю-290 А-7 с крестами на крыльях и бортах в сопровождении звена "мессеров"- /реактивных истребителей Мессершмитт Ме.262 «ласточка»/, выплыл из-за горизонта с западной стороны. Сделав разворот над городом, и едва не задев брюхом колокольню, самолёт люфтваффе тяжело перевалил через крыши пятиэтажек на окраине, и пошёл к аэродрому на посадку.
"Никак, высокое начальство из Берлина заявилось?" - прикинул дворник, и вдруг ощутил укол опасности в самое сердце...
Лука Фомич сохранил видимое спокойствие. Анализируя внезапно возникшее гнетущее ощущение, он с невозмутимостью Сфинкса взялся за садовые ножницы, быстро подравнял розовые кусты под окнами, после чего развернул шланг и щедро полил клумбы и цветники вокруг крыльца.
Солнце поднялось выше, роса высыхала на глазах. Он, как всегда, уложился вовремя. Герр комендант, проживавший в личных апартаментах левого крыла особняка, проснётся с минуты на минуту. И обязательно в дурном настроении – обычное дело! Тем более, что вчера вечером он допоздна пропадал в городе, в каком-то питейном заведении с рулеткой и, похоже, проигрался в пух и прах. От его нетрезвого, но проницательного взгляда, не укроется ни одно упущение. По опыту дворник знал, что попадаться фашисту на глаза с утра - себе дороже.
Он поспешно собрал инвентарь в тачку, с которой обогнул особняк и, оказавшись на заднем дворе, спустился по каменной лесенке из дюжины ступеней к массивной подвальной двери с квадратным окошком и ситцевой занавеской на нём. Погремев ключами, открыл замок и скрылся в своей сторожке.
Но, за минуту до того, его изощрённый слух уловил шум двигателей на аллее: несколько грузовиков и легковушка заехали на территорию особняка через ворота. Интересно, что за гости пожаловали к герру коменданту? Неужели берлинские господа, с аэродрома? Возможно и так, по времени совпадает...
Необъяснимая тревога возросла многократно. Дворник на ходу прислушался к своим ощущениям. Нечто давно забытое внезапно всплыло из глубин памяти и просигналило сознанию только одним зловещим предупреждением: опасность!
Лука Фомич направился к старенькому, как и он сам, рукомойнику на стене, под которым стояло помятое ведро. Вымыв с мылом руки и поплескав на лицо, он потянулся к рушнику на гвозде, утёрся насухо, поглядывая на своё отражение в мутном зеркале над рукомойником. В сторожке царила тишина, нарушаемая лишь тиканьем ходиков...
Внезапно он почувствовал легкое колебание воздуха и одновременно ощутил постороннее присутствие. Кто-то проник в сторожку и ожог спину недобрым взглядом. Дворник резко обернулся: на высоком порожке, от которого к полу сбегали три дощатые ступеньки с перильцами, стоял и щерился фашист в чёрной эсэсовской форме оберштурмбанфюрера! Мундир сидел на незваном госте как влитой, и сам он, несмотря на свои явные пятьдесят с небольшим, выглядел, как картинка на обложке журнала.
"Так-так-так! А вот это интересно! - Лука Фомич мгновенно прокачал ситуацию, - дверь не скрипнула, колокольчик над ней не звякнул! Следовательно, фашист в неё не входил! Есть только один способ проникнуть в сторожку без шума - телепортироваться! Ай, какой сюжет! Ой, какой непростой оберок пожаловал! А ведь я, кажется, догадываюсь, кто скрывается под личиной лощёного офицера..."
Тем временем эсэсовец, поигрывая парабеллумом, быстро и профессионально - от порога слева направо - осмотрел помещение. Его красивые тонкие губы скривила брезгливая ухмылка, когда взгляд скользнул по панцирной кровати, застеленной простеньким залатанным одеялом, матрацу, набитому соломой, и двум перьевыми подушкам; по дощатому, ручной работы, шкафу, с дверцами из проолифленной фанеры; по круглому столу под скатёркой с кружевами в центре сторожки, и трём стульями вокруг него; по ходикам на белёной извёсткой стене рядом с групповым портретом героев-папанинцев...
Закончив знакомиться с незатейливым жилищем дворника, незваный гость осклабился:
- Скромненько, но со вкусом! - сквозь зубы прокомментировал он увиденное по-русски, и неожиданно одарил дворника жутким испепеляющим взглядом, в котором не было ничего человеческого. Лука Фомич глаз не отвёл и не опустил, спокойно выдержал-отразил атакующий выпад, в ответ легонько улыбнувшись краешками губ:
- Чего изволит господин офицер?
- Бедновато живёшь, дворник! - проговорил эсэсовец, вновь становясь самим собой.
- Мне, старику, хватает! - Лука Фомич сделал быстрый шаг в сторону с таким расчётом, что бы стол оказался между ним и гостем, - Моё богатство - мои года, господин офицер!
- Не валяй дурака, Велеслав! - не на шутку рассвирепел оберштурмбанфюрер. Кипя злобой, он поднял руку с пистолетом и прицелился дворнику в лоб, - Ты отлично знаешь, кто я, как и я знаю, кто ты! Давай прекратим этот глупый маскарад, забудем прежнюю вражду и поговорим по душам...
- Странно слышать подобные слова от существа, ею не обладающеего, - улыбнулся дворник - Велеслав, делая замысловатое вращение кистью левой руки.
В тот же миг парабеллум выскользнул из холёных пальцев фашиста и с грохотом скатился по ступеням. Изрыгая проклятия, тот кинулся его поднимать.
- Не трудись, Рюригон! - предупредил немца Велеслав, - Поднять не получится: сейчас твоя пукалка пудиков сто весит!
Эсэсовец распрямился, пробормотав ругательство, щелкнул пальцами над головой. Парабеллум дёрнулся, медленно приподнялся над полом и, как бы нехотя, поплыл по воздуху в его подставленную ладонь.
- Будем считать, что мы квиты! - прошипел Рюригон, убирая оружие в кобуру.
- Я бы на твоём месте его выбросил! – заявил Велеслав, усаживаясь за стол.
Фашист быстро осмотрел пистолет и, убедившись, что тот превратился в безобидную цельнометаллическую болванку, с отвращением зашвырнул в угол.
- Всё шутки шутишь, Велеслав! А я к тебе по важному делу прилетел! Из самого Берлина!
- Ну конечно! Откуда ещё, раз на тебе их форма... - хозяин указал гостю на стул, - Присаживайся, поговорим! Кстати, костюмчик твоего любимого цвета! Не жмёт?
- В самую пору! - Рюригон осторожно опустился за стол на краешек шаткого стула напротив Велеслава, - Ты вот меня существом обозвал, а я человек! Потому и не обиделся, и за один стол с тобой сел...
- Был бы человек, не пошёл бы к нелюдям в услужение...
- Ты не понимаешь!
- Чего ж тут непонятного? Ты снова нашёл себе новых хозяев, Рюригон! Или как мне тебя называть теперь? Профессор Вернер Гейде?
- Зови, как прежде... Это временное сотрудничество! - эсэсовец одёрнул китель, - Как только Гитлер с помощью оружия утвердит новый мировой по рядок, мы избавимся от него! Мавр сделал своё дело, мавр может умереть, не так ли? Мы установим на Земле не господство арийской расы, как мечтает бесноватый, а господство избранных!
Слушай, Велеслав, давай сбросим маски? Не могу так разговаривать...
- Давай! - пожал плечами дворник.
В следующее мгновение лица обоих "поплыли", на глазах помолодели. Фигуры преобразились, приобретя атлетическую стать. Теперь за столом сидели не пожилые люди, а тридцатилетние молодцы, что называется - кровь с молоком, чем-то отдалённо похожие. Только один был русоголов, а другой черноволос. Противники с интересом вглядывались друг в друга, вспоминая давно позабытые черты. Рюригон на секунду снял фуражку, чтобы аккуратно промокнуть батистовым /по-прежнему не равнодушен к роскоши, мерзавец / платочком вспотевший лоб.
- А где моя отметина на твоём темени? - сарказм в голосе Велеслава был убийственным, но Рюригон и бровью не повёл, - Помнится, в последнюю нашу встречу я красиво приложил тебя по головушке мечом. Думал, убил, ведь череп раскололся и брызнули мозги, но выходит – ошибся? Когда же это было? В 968-ом или в 896-ом?
- В 869-ом! - отмахнулся эсэсэсовец, - Я об этом уже забыл!
- А я нет! Человек, забывающий оскорбление, словом или действием, не прощает его, ибо прощение проистекает из чувства героического, от сердца благородного, от великой души, наконец! Ты лишён всего этого! Но вот забвение происходит от слабой памяти или от мягкости и беспечности - качеств души миролюбивой... Это также не про тебя, потому как противоестественно твоей тёмной природе, так что я тебе не верю!
- Мне на твоё неверие наплевать! У меня, как ты правильно заметил, душа настолько зачерствела, что её, почитай, что и нет! А посему я и не великодушен, и не миролюбив! Прекращай философствовать, светлый! Эти изречения не твои, а Джованни Джакомо Казановы, с которым я был знаком в своё
