Искры

оказывался сильнее предыдущего. Сегодняшняя встреча ещё раз показывала, что он услышан, что всё делает правильно, что нужно продолжать путь…

- Оставьте его в покое. – негромко говорил отец Николай Филипповне и матери Максима. – Хороший у вас мальчик, светлый.
- А как же секта, батюшка? – округлила глаза тётка.
- Нет никакой секты. – он перекрестил их. – Идите с богом.

 Вечером отец Николай с задумчивой улыбкой присел рядом со старушкой, продававшей свечи. В храме никого кроме них не было, свет из окон стал совсем тусклым, стояла гулкая тишина.
- Что радуешься, батюшка? – спросила бойким голосом старушка, будто что-то постоянно пережёвывая. – Душу невинную спас?
- Душа только сама себя спасти может, Никитична. – священник задумчиво глядел куда-то в пространство. – Я лишь путь указую.
- Хороший мальчик. – кивала она. – Смиренный.
- Да, не смиренный мальчик этот. – он задумался. - Бунтарь. – подобрал нужное слово.
- Нешто против веры Христовой восстал? – Никитична стала неистово креститься.
     -    Он свой путь ищет…много путей к богу ведёт. Испытания у него впереди большие. – отец Николай посмотрел на неё. – Пройдёт достойно – новый путь людям укажет.

* * *

   Тысячи свечей сгорели в маленькой деревенской церкви с той поры, когда врач-реаниматолог центральной городской больницы Щеглов Сергей Петрович отстранился от мирской жизни и стал отцом Николаем.
  Почти пятнадцать лет с переменным успехом будущий батюшка состязался со смертью. Он искренне любил свою работу, делал её бесстрастно, даже с азартом пытался заставить вновь застучать остановившиеся сердца, словно часовщик или наладчик станков. Человеческая боль, часто изуродованные агонизирующие тела, перекошенные от ужаса лица родных и близких, кровь…ничто не трогало опытного блестящего специалиста. Да и не могло быть по-другому. Впустить в себя хоть малую часть чужих страданий или проникнуться горем, означало дать лишний шанс смерти, промедлить там, где секунды решают всё…а этого он никак не мог себе позволить. Холодный здравый рассудок быстро принимал верные решения, всегда твёрдые сильные руки чётко выполняли спасительные манипуляции, прямой внимательный взгляд, не мигая, смотрел в стеклянеющие глаза, губы постоянно напевали какую-нибудь популярную песенку.
   Хладнокровное спокойствие Сергея Петровича поражало всех знакомых и близких. За эту вызывающую уважение черту характера коллеги называли его сфинксом. И лишь одно пробуждало в нём сильное раздражение и даже злость: когда новые знакомые, узнав о его специализации, высказывали предположения о депрессивности и ужасе подобной деятельности. В ответ врач мгновенно вскипал и выходил из себя…знал об этой своей черте, но ничего не мог с собой поделать. Скрывать же суть своей работы или стесняться – означало предавать любимое дело.
   С опытом Сергей Петрович интуитивно научился почти всегда безошибочно различать безнадёжные случаи. Он проникся уважением к смерти, и если раньше он видел её своим достойным соперником, то позднее осознал себя лишь секретарём, присутствующим при рассмотрении персонального дела. Как? Где? Кто принимает решения об уходе молодых, внешне здоровых, сильных людей? Уходе, не смотря на обнадёживающие жизненные показатели и не самые сильные повреждения. Как иногда вопреки всем законам физиологии удаётся выбраться чахлым и тщедушным, потерявшим много крови, казалось безвозвратно ушедшим? Как одним бывает достаточно сквозняка или незаметного ушиба, а иные продолжают жить, даже будучи раздавленными почти в лепёшку?
   Дикие девяностые привнесли свою особенность и в специфическую деятельность реаниматолога. В относительно больших количествах стали поступать неудачники самоубийцы, чаще отчаявшиеся мужчины средних лет, оказавшиеся неспособными прокормить семьи, словно морские обитатели, выброшенные на сушу…обнищавшие военные, педагоги, его коллеги медики… Зачастили подстреляные, недовзорванные и недорезанные бандиты, упёртые и наглые даже перед лицом смерти. Но больше всего стало тех, кто в смертельной схватке решил сразиться со всемогущим зелёным змием. Алкоголики и бомжи и так всегда составляли не менее трети всех пациентов…а под Новый год и того больше. Но с приходом жестокого рынка доля трясущихся синих, воняющих перегаром и протухшей мочой,  бедолаг стала резко расти.  
   Провожаемые презрительными взглядами прохожих на улице, вызывающие своими ароматами рвотные позывы эти бродяги удивляли Сергея Петровича своим противоестественным выбором идти шаткой слабой походкой прямо в объятия смерти. Во всех их действиях, нечленораздельных словах, мутных взглядах и всеприятии ясно ощущалось неколебимое следование избранному курсу. Как и при каких обстоятельствах люди, в большинстве своём имевшие благополучное детство, родителей, работу…как приходили они к такому состоянию и положению? Может быть им известно нечто, не доступное пониманию окружающих? А что если они, не нарушая закона, не совершая греховного самоубийства, нашли относительно быстрый и надёжный способ ухода от всех этих неприятностей, геморроев, несовершенств, обязанностей…что если они в понятиях потустороннего мира хитрее и умнее всех богатеев и так называемых успешных людей, следящих за здоровьем и мучающихся тут, относительно высшего бытия, до восьмидесяти лет, а то и больше.
 Сергей Петрович во время долгих дежурств нередко обсуждал эти и многие другие вопросы с сорокалетним санитаром Колей.
- Чёрт его знает, Петрович. – пожимал плечами Коля. – Я как – то два года сильно бухал…сейчас уже семь лет как в рот не беру. Ну нельзя мне. Пять капель и всё! – смеялся он, обнажая металлические со стёршимся золотым напылением коронки. – Пять капель и заплыв на длинную дистанцию. Словно в туннель попадаешь. Никуда не свернуть. Идёшь в тумане и идёшь. Сначала вроде бодро и весело вечером с закуской, за столом, с бабами…а потом уже и утром у пивнухи, и без закуски, вроде с такими же, но уже один…Она незаметно накатывает. Плохо поутру…подлечишься, вроде легче. Но делать ничего не хочется, заставлять себя нужно. А если и заставишь, то за что не возьмёшься – получается плохо. Только если таскать чего или копать, но тут устаёшь быстро, болит всё, когда хмель проходит…тут или опять добавить, или проспаться, водой отпоиться. Вот и выбирают опять поправиться. А здоровье всё слабее…кишки пожгло, жрать не охота, витаминов нет, энергии нет. Вот и валишься с ног. Проспался – снова херово. Тут и с работы выгнали, и не побрился…потом не помылся…вонять стал, привык…только бы поправиться на пару часиков чем-нибудь…и уже неважно чем.
- А как остановился? – вспоминая весёлые студенческие многодневные загулы, спросил Сергей Петрович.
- Меня баба спасла. Бог её послал. Почти на помойке подобрала. – едва не пустил слезу Коля. – Сначала я ей навоз на грядки носил, дрова колол, забор, как мог, чинил за бутылку, естественно. Месяц у неё работал. Она вдова была…ни детей, ни близких. Привыкла ко мне, а я к ней. Потом в сарай жить пустила.
- А твоё жильё?
- Да. – махнул рукой санитар. – Проссал давно я жильё своё. Как сейчас ухаря того рыжего помню. Вроде всё под алкаша косил, всё с нами около ларька ошивался, всё угощал да выспрашивал: кто, где, да с кем живёт? А потом как привезли они мне в хатёнку однокомнатную мою…После смерти матери мы с сестрой нашу трёхкомнатную на две однушки разменяли…
- Чего привезли?
- Водки пять ящиков. – чпокнул он губами. – «Твоё всё будет через два часа. - говорят. – Хочешь?» И денег пачку ещё показывают. Рыжий этот со стаканом тут же, чтобы лучше думалось.
- И чего?
- Чего, чего? – снова засмеялся Коля. – Ну, я для приличия спрашиваю, дескадь, где же мне жить-то? А они фотографии домика деревенского показывают…буду жить, мол, в хорошей деревеньке, на свежем воздухе, в почти новой избе…
- Продал?
- Продал. – шумно выдохнул санитар. – Побрили, причесали, одежонку сносную подобрали, да и к нотариусу своему отвезли. Сейчас лавочку-то эту прикрыли…а тогда таких, как я, целыми вагонами в деревни вывозили…а кого и на дно или в лес в яму.
- А дальше?
- Дальше привезли меня почти без сознания в тьмутаракань в халупу убогую, из машины вынесли и на полу положили. Ладно хоть не прихлопнули. Там, ну в смысле в деревне этой, таких дуриков уже десятка два кантовалось. Деревня брошенная, до ближайшей цивилизации километров десять. Они только раз в неделю да с каждым новичком водку палёную туда завозили, да картошки пару мешков с макаронами и хлебом чёрствым…чтоб не рыпались. Вот и сидим мы посреди леса пьём и картошкой с яблоками закусываем. Летом ещё ничего. А вот зима пришла тяжелее нам стало. Многие прямо так и подыхали там. Если бухать по–нормальному то не больше пяти лет…а так в среднем трёха.
- А выбрался как?
- Да пацаны из ближайшей деревни на газоне колесили по округе…ну и попросился я до станции.
- Так а баба–то эта что? – с искренним интересом слушал Сергей Петрович.
- Валя. – мечтательно закатил глаза санитар. – Она на станции этой бухгалтершей работала. Вот пожил я у неё в сарае недели две, она и говорит: «Коля, одежда от мужа у меня осталась…может тебе подойдёт? Только помыться тебе надо…побриться, постричься. Истопи баню. Хочешь назад к людям? Я помогу. Давай возвращайся.» И такая доброта от неё, Петрович, идёт… И чувствую, представляешь, Петрович, что обнять её хочу, приласкать. Баба-то добрая, крепкая, ладная…красивая такая. Кровь с молоком. А у меня не то что не стоит…так и к людям-то нормальным подойти стыдно: вонь от меня, грязь кусками, язвы, вши.
- И чего, приласкал всё же?
- Приласкал, Петрович. – застенчиво улыбнулся Коля. – Помылся я в баньке впервые за много месяцев, приоделся. Отвела она меня к бабке ихней. Такая ведьма, Петрович. В хате змеи засушенные висят, травы всякие. Ей семьдесят два года, а она воду из колодца в двух вёдрах на коромысле сама таскает…представляешь? Почитала она надо мной заговоры всякие, отваром напоила и говорит: «Выпьешь – сдохнешь. Да и зачем тебе, милок, пить? Ты же гадость эту терпеть не можешь…на.» - и стакан протягивает. Я, не поверишь Петрович, только запах почуял, едва прямо там не издох. Воротило меня жутко. Валя меня молоком отпаивала, в баню через день ходить заставляла, чтоб потел, всё витамины да отвары бабкины пил. Так, Петрович, месяца через два сама ко мне в баню и зашла. Я уже силёнок-то поднабрался, отъелся, язвы залечил… Сразу всё же с ней не вышло, но она баба мудрая… Короче, Петрович, бог мне её послал…

   Год за годом, наблюдая сотни переходов в неизвестность и десятки удивительных возвращений из небытия, Сергей Петрович всё больше убеждался в том, что где-то за пределами видимого мира и границами человеческого понимания существует нечто настолько грандиозное и всемогущее, что любые разглагольствования о торжестве человеческого знания и абсолютной понятности бытия вызывали у него снисходительную улыбку.
   Особое место в его сознании занимали повествования людей, переживших клиническую смерть и помнивших о своих необычных ощущениях, путешествиях или даже разговорах с другими сущностями. Ещё в академии лектор, слегка смущаясь,