неуклонной тенденции понижения уровня творческого напряжения. Интеллектуальная интуиция, которую я развил неустанными трудами на метафизической ниве размышления, мне подсказывала, что их усилия не могли увенчаться успехом, ибо разум так и не стал телом их духа. Они научились управлять своими страстями, искусственно подавляя их силой интеллекта и вытесняя в бессознательное, или искусно преображая их в благую энергию эстетики красоты и этики добра. Но это дается не всем и не само собой, а только постоянными трудами, да и то не навсегда даже при должном старании.
Как я догадываюсь, мифы о духовных существах до сих пор таятся в глубинах коллективного бессознательного человечества или оно прячет их в занебесье собственного самосознания. Правда, как я ни пытался разузнать у Василисы, что люди будущего знают о духах, она делала удивленные глаза и пожимала плечами, отговариваясь, что разумные существа давно перестали быть детьми и не верят в сказки о духах. Однако именно на уровне духовных существ, у которых тело является не материальным, а разумным, начинает действовать закон совместной жизни, прямо противоположный нашему закону: не общественное бытие определяет общественное сознание, но, наоборот, общественное сознание определяет общественное бытие. Поэтому существо, следующее действию этого закона, вполне является свободным от страстей и счастливым вплоть до состояния абсолютного покоя.
Раздумья привели меня в уравновешенное состояние, я успокоился, и… не вовремя заснул. Мне снился сон, что я стоял на берегу моря и бросал в воду плоскую гальку. Камни, подпрыгивая, скользили по водной глади, пока от столкновения с рябью на воде не меняли угол своего движения и не скрывались под водой, плеснув мне на прощанье пригоршней соленых брызг и оставив на покачивающейся воде расходящиеся круги. У меня не было ни малейшего желания отправляться в море вслед за галькой, исчезнувшей в ее необъятной пучине. Необозримый морской простор не манил, - он пугал. Но еще страшнее было то, что скрывалось под водой, толща которой сдавливала голову как грецкий орех ладонь, сжатая в кулак, чтобы расколоть его на части.
Каменистый берег меня не отпускал, и казалось мне, что ступни ног все глубже и глубже погружались, наливаясь тяжестью, в намокшую гальку, которая россыпью скатывалась, шурша, в набегавшую на берег волну с шапкой шипящей пены. С моря дул ласковый теплый ветер, который порывами приносил его терпкий запах и обдавал меня снопом брызг, сверкавших на ярком солнце, тут же высыхавших у меня на лице и оседавших на губах крупицами горьковатой соли. Я от удовольствия закрыл глаза и немного покачнулся, хватаясь за воздух. Мне пришлось их открыть, но я увидел не море, но номер в институте, в котором до сих пор прохлаждался. Что меня разбудило? Вероятно, тревога, связанная со сном. Могу признаться в том, что я не люблю спать и видеть сны. Они меня пугают. И я держусь до последней капли сознания, пока сон, почувствовав мою слабость, не набрасывается на меня. Что же пугает меня во сне? Не то ли, что я предаю себя и растворяюсь в нем без остатка, как кубик сахара в граненом стакане в подстаканнике из нержавейки с крепким чаем?
Сон – это предвестник разлуки с самим собой в смерти. Он бросает меня в пучину коллективного бессознательного; его скользкие щупальца охватывают меня со всех сторон и тянут на темное дно сознания, чтобы высосать там, причмокивая своими отвратительными присосками, мои сокровенные мысли. Что такое смерть, как не превращение живого и сознательного существа в безликое бессознательное инертной материи. Она жаждет стать живой и подвижной и для этого крадет мои мысли. Именно они как замыслы будущих деяний становятся импульсом жизни. Мир оживает, освобождаясь от спячки материи. Материя нуждается в пробуждении. Она является материалом воплощения идей. Однако виновника своего пробуждения материя сживает со света. Таков закон материальной жизни. Мы, живые, боимся смерти. Почему? Потому что мы материальны. Что или кто в нас боится смерти? Конечно, дух, заключенный в материю. Это душа. Душа тяготится материей, угнетается ей; она стремится от нее освободиться, но не может, ибо материя есть часть души, та часть, благодаря которой как материалу душа что-то делает с собой, продолжает жить. Бегство от материи оборачивается для нее смертью. Смерть выводит душу в духи. Именно этого она боится и поэтому подменяет страх перед духом как собственным сущим, которого она как сущность потеряла в его воплощении в материи, меньшим страхом перед материей. Тайное желание души не развоплотиться в духе, но всегда воплощаться в материи. Но это желание невозможно исполнить, так как материя в духе им ограничена. Он ей заканчивается. Он существует в материи в качестве ее предела, ограничения, лимита, ибо она по своему существу беспредельна, бесконечна. Это, конечно, дурная бесконечность беспредела. Между тем как дух есть благая бесконечность меры. Весь мир составлен их состязательным дополнением.
Развоплощение души в чистый дух смертелен для нее. Но он смертелен и для тела, в которое воплощен дух в качестве души. Именно этого бессознательно боится человек. Это и есть препятствие, которое мешает человеку как разумному существу стать духом. Человек разумен только частью, душой, не телом. Целиком разумным является только дух, телом которого является сам разум. Свой недостаток в разуме человек восполняет чужим умом себе подобных. Поэтому можно сказать, что собственно разумным является не столько отдельно взятый человек, сколько само человечество, человеческое общество. Но опять же является разумным на человеческий манер, на ту меру, которой он, человек, измеряется. Человеческий разум есть уже не общественное сознание, а общественное самосознание, носителем которого в будущем, я полагал, будет всякий человек. Но, оказалось, что, как и в мое время, таковым носителем может быть только особый человек как исключение. Поэтому он может быть носителем общественного самосознания, а не самого разума как такового, только, как исключение, на некоторый момент времени.
До сих пор препятствием для всеобщего вразумления людей является их коллективное или социальное бессознательное, машиной работы которого является сон. Сон мешает им преобразиться в духи. Не зря архаты полагают сон врагом медитации, а православные монахи видят в видениях соблазн для исихазма. Следовательно, сны позволяют людям быть людьми, связывая душу страхом развоплощения. Они предлагают людям разные варианты их будущих воплощений.
Я ощущал себя боддхисаттвой, стоящим в шаге от нирваны. Но краем сознания, вернее, его закраиной, я, нет, еще не понимал, но лишь догадывался, что это иллюзия, ибо такой шаг никуда не ведет, пока не спаслись все, кому следует спастись. Поэтому пока остается только тешить себя иллюзиями мира снов. Это все же лучше, чем вообще ничего. Нирвана не есть ничто. Это что не ничто, а что что и ничто. Союз и в этой формуле не менее значим, чем что и ничто. В этом союзе что и ничто имеет значение не только развоплощение, у-ничтожение себя, души, но и пробуждение духа в разуме, который является его материей, а именно ноуменальной материей. Разрыв между ними есть смерть. Смерть не есть ничто. Она есть отсутствие связи между что и ничто. Связь между ними есть жизнь вечная. Она живет в чем-то, в воплощении ничем или развоплощением. Это материальная жизнь поколений, живущая памятью индивидов. Она живет ничем или развоплощением в чем-то, зреет в нем будущим настоящим. Такова мера вечной жизни для нас. Это вечная жизнь не духов, духовных существ, но существ с разумной душой.
Переход в мир духов для нас чреват смертью. Мы не готовы к ней. Кто к ней не готов, тот навсегда умрет. Не случится преображение. Самонадеянность авраамических религий убивает. Их адепты являются заложниками страхов души. Их претензии заводят в никуда, от чего они отшатываются и в страхе бегут, утешая себя любовью. Это соблазн любви как слабое место души: где сила, там и слабость, если нет правильной перспективы, где средства перепутаны с целью. Любовь есть средство, а не цель на уровне духа. Она цель на уровне души. На уровне тела она средство, но не всеобщего, как в мире духа, но отдельно взятого, разделенного.
Уровень души противоречив. Там нет изначально согласия. Согласие появляется на волне усилия всех чувств во главе с чувственным разумом или разумом души. Это стоит многих как душевных, так и телесных усилий, что не может не привести отдельно взятого индивида к развоплощению. Но это развоплощение не обращается преображением души в дух. Она обратно возвращается в мир, из которого вышла, но уже не в его прошлое, а в будущее состояние. Само это возвращение делает мир будущим. Будущее подпитывается снами. Сны есть видения будущего, его представления как репрезентации, его подмены. Будущее же есть представление как презентация снов, их актуализация.
Теперь я понял, что в будущем нет спасения. Ориентация на будущее есть человеческая или душевная иллюзия. Это и есть майя. Вечное повторение индусов, стоиков и Ницше. Спасение ждет в настоящем, а мы его не видим: ни настоящего, ни спасения. Прошлое прошло, ушло в основание настоящего. Будущее идет нам навстречу, чтобы «все» опять повторилось благодаря тому, что не все еще прошло. Таков наш удел, если мы люди. Другое дело, если мы перестаем ими быть. Но готовы ли мы к тому, чтобы расстаться с самими собой? Если мы к этому не готовы, то можем не просто деградировать, потерять себя и впасть в свое прошлое, животное состояние, но и попросту исчезнуть, потеряться вообще.
Так что я понял, оказавшись в будущем? Я понял, что нахожусь в «хорошем обществе». Но это не мешает людям будущего продолжать искать спасение от своего настоящего. Взять хотя бы тайное общество интеллектуалов, представителем которого является Василиса 3709. Тот факт, что оно есть, есть факт группового сопротивления деградации сословно сложившегося общества в своем постгосударственном состоянии. Интеллектуальные маргиналы пробуют организовать борьбу лучшего с хорошим. То, что было у нас при Советской власти на словах, у них получило техническое воплощение в изобретении машины времени и манипуляции прошлым.
Передо мной опять встал так волновавший меня вопрос: кто же или что мешает отправиться на машине времени в будущее? Как на него я мог ответить в свете идеи, открывшейся мне в ходе моего размышления? Опережению будущего мешает коллективное бессознательное разумных существ, окутывающее сном без сновидений их сознание как поясом безопасности ради их же блага быть самими собой. Но некоторые из них, вроде меня, хотят большего. Но как известно из жизненного опыта, тот, кто хочет большего, как правило, получает меньшее из него. Но все равно к нему стремится, - ведь все же получает что-то. Но это что-то не есть то, к чему он стремится. Можно сделать вывод: людям будущего не увидеть будущего как своих ушей, как и мне настоящего, не только настоящего духа, но и моего настоящего, а не настоящего будущего. Здесь скрывается парадокс: люди
