Усечённый куб

нам?
А это уже не наша воля,  засмеялся секретарь Е.
  Я думаю, что другие города не согласятся…
  Не называйте эти рабочие поселки скотоводов и земледелов городами, умоляю вас,  поморщился секретарь Е. – Город только один, и он перед вами.
А что Совет думает, что они смогут сохранить свою власть? Их съедят, может даже фактически.
  Это их желание, они желают этого, вожделеют, уповая на волю сильнейшего. Мы уже сдались, не начиная боя, эти дикари оказались умнее нас, что толку в нашем просвещении? Мы не способны защитить себя. Вы скоро познакомитесь с послом, они хотели видеть нашего жреца – это вы, как вам, а?
  Я считаю, что мы не должны так просто сдаваться. Они уничтожат нас, сделают рабами!
  Как на Каткьюбе? Вы, наверное, это имели ввиду,  секретарь Е тревожно осмотрелся. – Я читал этот дневник несколько раз, у них похожая система управления, чувствуете руку нашего создателя? И еще, вы зря считаете их дикарями, мы не лучше. Вспомните, сколько раз пускали кровь в этом мерзком кубе? Сколько раз ваш предшественник резал горло человеку, заливая черные доски новой порцией крови? Помните? И это была воля горожан? Нет! Это было их желание – крови! Мы все хотим ее – это в нашей природе, внутри нас!
Секретарь Е закашлялся, с трудом сбивая накатившее на него волнение, но продолжил.
  Ваши руки чисты, и поэтому вы долго не проживете. Поверьте мне, Роб, когда вы поймете в чем должна быть наша воля, ваша воля, за вами пойдут многие. Время есть, но его мало у вас, у вас времени почти не осталось.
Секретарь Е кивнул Робу и пошел к зданию Совета города. Роб достал из кармана дозиметр, уровень радиации был очень высок, потом резко упал до нуля, стрелка прибора задрожала, новый скачок и затишье, теперь уже навсегда. Прибор молчал.

21.

Санитар JF закончила работу, на вычищенном до блеска металлическом столе лежали пахнущие жаром печи стерилизатора инструменты. Санитар JF придирчиво осматривала инструменты отбирая на отдельный лоток те, у которых появилась явная коррозия. Пересчитав оставшиеся чистые скальпели и зажимы, она внесла данные в книгу учета ровным красивым почерком, она оглядела процедурную комнату, все было так, как она хотела: чисто, убрано по своим местам, каждая полка, каждый ящик был подписан, и никто не смел ничего взять отсюда без ее ведома.
Лиз поймала свое отражение на блестящей дверце электрического стерилизатора и улыбнулась, превратившись вновь в молодую красивую девушку, сбросив с себя маску напряженного усердия. Она радостно выпорхнула из комнаты, погасив везде свет, и закрыла ее на ключ. Она шла по безлюдному коридору, в больнице уже никого не было кроме нее и санитара J, на ходу снимая косынку, освобождая стянутые в тугой пучок длинные золотистые волосы. Лиз подошла к полураскрытой двери, на которой было написано «Ординаторская», и широко распахнула ее.
  Мама, пора домой! – звонко воскликнула Лиз, подбегая к сидевшей за столом Мэй.
  О, ты уже закончила? – Мэй оторвалась от чтения, весь стол был завален толстыми книгами, на которые Лиз смотрела со страхом, часто не понимая, что ей пытается объяснить мама. – Как ты себя чувствуешь, больше не болит?
Мэй притянула дочь к себе и расстегнула больничную куртку спецодежды. Лиз не сопротивлялась, вздрагивая от прикосновения холодных пальцев матери к ее животу, который, как ей казалось, становился с каждым днем все больше. Мэй взяла со стола стетоскоп и приложила его к животу дочери, долго слушая.
  Мне кажется, я слышу его,  прошептала Лиз и вся зарделась. – У тебя было также?
  Да, мне так казалось все время,  улыбнулась Мэй и поцеловала дочь в живот. – Иди переодевайся, я скоро подойду.
А что ты читаешь? – Лиз пододвинула стул и села, машинально поглаживая живот.
  Хочу понять, что мы сделали не так,  ответила Мэй.
  Мама, мы все сделали правильно,  строго сказала Лиз. – Он был уже старый, ты же видела на вскрытии не было ни воспаления, ни гноя, а шов не разошелся. Нашей вины в этом нет.
А мне кажется, что есть,  задумчиво проговорила Мэй. – Это даже скорее не вина, а ошибка. Может не стоило делать эту операцию?
  Может и не стоило,  пожала плечами Лиз. – Но он сам этого хотел. Мама, ты же сама видела, что он весь был поражен этими клетками! Ты же сама видела!
  Да, но мы же не удалили их все,  Мэй пододвинула к ней книгу, на красочной иллюстрации был массивного вида аппарат, а ниже шла таблица режимов. – Я хочу это показать твоему отцу, он, конечно, больше не инженер, а святой отец.
Мэй бросила ехидный взгляд на дочь, та прыснула от смеха, закрыв лицо копной волос. – Я думаю, что раньше лечили иначе.
  Это было раньше,  Лиз раздраженно махнула рукой и отодвинула книгу от себя. – У нас ничего нет, мы даже не знаем, правильно ли понимаем эти тексты!
Пока, вроде, правильно,  с сомнением сказала Мэй. – Я думаю, что надо изучать опыт наших создателей, когда-нибудь нам это пригодится.
А вот Боб считает, что должны пройти тысячелетия, пока мы действительно поймем все это.
  Ну, Боб, он смотрит уже на все космическими масштабами, для него больше не существует времени,  засмеялась Мэй. – Как он изменился, такой серьезный стал, как капитан D.
  И не говори,  Лиз нахмурила брови. – Такой зануда, просто ужас!
  Лиз, он всегда таким был,  рассмеялась Мэй.
  Не знаю! – с вызовом воскликнула Лиз, но через секунду расхохоталась. – Мам, что со мной?
  Все нормально, ты стала женщиной,  Мэй погладила ее по руке. – Идем, надо еще зайти в раздаточный пункт.
  Да, пусть все Боб тащит!
Лиз встала и потянула мать за руку, Мэй не долго упиралась, ей самой хотелось быстрее покинуть это холодное молчаливое здание. А снаружи разгоралась поздняя весна, торопливая, с резкими порывами еще холодного ветра, юная и прекрасная, немного неряшливая, но всё ей прощалось за теплое дыхание солнца и чуть сладкие поцелуи распустившихся цветов на деревьях, сладкой патокой воздушной пыльцы обволакивавшие воздух. Мэй безумно любила это время, смотреть, как просыпается природа, встрепенувшаяся от долгого сна, забывшая про коварные первые месяцы весны, манящие, смеющиеся, обманывающие.
Они вышли на лужайку перед зданием больницы, вдали шумел молодой листвой вековой лес, трава росла прямо на глазах, впуская в себя новых обитателей, о чем-то жужжащих, пищащих, свистящих под ногами. Мэй и Лиз опустились в траву и сели, одновременно вскинув голову к небу, впитывая лучи уже начавшего заходить солнца. Они смотрели на этот жаркий желтый диск, сощурив глаза до узких щелочек, тихо смеясь про себя, без злобы, просто так, ни над чем.
Вскоре над ними выросла фигура Боба, он сел рядом с Лиз, она облокотилась на него, довольным взглядом хозяйки посмотрев на мать. Мэй не заметила этого, уйдя в далекие воспоминания, все чаще она вспоминала себя и Роба совсем юными, как Лиз и Боб, не сравнивая себя с ними, в ее воспоминаниях они были рядом, все вместе молодые и веселые, без причины, просто так, какими и должны быть молодые люди в лучшие годы своей жизни.
  Ты чего такой хмурый? – спросила Мэй Боба, обратив на него внимание.
  Да так, не нравится мне кое-что,  прохрипел Боб и прокашлялся, продолжив нормальным голосом. – Наш полет переносят.
  Почему? – удивилась Мэй. – Я думала, что это может повлиять на выход на орбиту или что-то такое, мне Роб объяснял.
  Да, придется сжечь больше топлива, капитан D сказал, что это может и к лучшему.
  Почему? Что в этом хорошего? – возмутилась Лиз. – Ты же тогда поздно прилетишь!
  Да, я знаю, но может я успею?
  Не успеешь! – Лиз дернулась и поднялась, толкнув рукой его в грудь. – Как ты можешь? Ты меня одну оставить хочешь?
  Не обращай на нее внимания,  сказала Мэй Бобу. – У нее сегодня настроение такое.
  Да! – воскликнула Лиз. – И ты в этом виноват!
  Конечно, я и не спорю,  серьезным тоном ответил Боб, привыкший к выходкам Лизы, поначалу он злился, но Мэй объяснила ему, что просто стоит немного потерпеть и дать дочери выговориться, через полчаса она и не вспомнит о том, что говорила.
А почему отложили полет? Кто так решил? – спросила Мэй.
  Совет города. Они кого-то ждут, хотят показать взлет корабля,  ответил Боб.
  Хм, я думаю, что надо бы отца Роба сегодня вечером попытать, он точно знает,  ехидно усмехнулась Мэй.
  Что знает? – спросила Лиз, уже остывшая после вспышки гнева и прижавшись к мужу.
  Да так, ничего особенного,  рассмеялась Мэй. – Пойдемте, а то раздаточный пункт скоро закроют, а мы уже вторую неделю не забирали нашу норму.
  Почему они не понимают, что нам столько не надо? – возмутилась Лиз. – Я уже устала все это готовить!
  Твоему отцу полагается больше, чем остальным,  ответила Мэй. – Ты же знаешь. Да и не так уж и много остается, сегодня ночью к твоему отцу опять кто-нибудь придет.
  И завтра придет, и послезавтра – и так каждую ночь! – возмутилась Лиз. – Что им всем от него надо?
  Им нужна помощь,  ответил Боб.
Иногда присоединявшийся к ночным беседам, когда Лиз уже спала. Кому-то помогали советом, подводя человека к нужному решению, Боб был поражен, насколько Роб умел понять каждого. Другим Роб отдавал все, что скапливалось в погребе, все то, что Лиз и Мэй консервировали, стараясь сохранить выданные по норме продукты. Лиз злилась, что они работают зря, но сама часто отдавала свою старую одежду, в которой она проходила свое детство, ее сильно озадачивало то, что поток людей не кончался, а скорее усиливался. Слушая рассказы Боба, отец не любил ничего ей рассказывать о чужих проблемах, Лиз понимала, что все живут по-разному, у кого-то всего достаточно, как у них, у кого-то не было и малой части того, что они имели. Лиз не понимала, почему все не могут получать одинаково, пока как-то в одном из разговоров у них дома капитан D не сказал, что это потому, что они не равны друг другу и никогда не будут равны, таков закон природы, кто-то доминирует, кто-то пресмыкается. Она всю ночь потом не спала, обдумывая это, пытая Боба вопросами. Он терпеливо отвечал, вспоминая, как его мать, швея F часто уходила к святому отцу работать по дому. Его мать рассказывала, что двери дома святого отца всегда были открыты, их приходило к нему по трое или четверо, сам он почти ничего не брал себе, а по выходным приезжали люди с дальних полей и забирали все то, что женщины сделали.
  Пора,  сказал Боб.
  Да, пора,  сказала Мэй и потянулась вверх, уловив, что Боб все еще смущается, глядя на нее. Лиз недовольно буркнула что-то в сторону матери и нехотя поднялась, оперившись на него. Мэй улыбалась, смотря на молодых, ей сейчас хотелось, чтобы сегодня вечером дом был их, а отец Роб стал снова Робом, хотя бы на этот вечер, на одну ночь. Загадав свое желание солнцу и получив от него согласие, Мэй быстрым шагом пошла к дороге, напевая.
Лиз толкнула Боба локтем в бок и прошептала ему на ухо.
  Она что-то задумала.
  Определенно,  хмыкнул он.

22.

Трое всадников въехали в город, остановившись возле городского фонтана. Двое спешились, беря под узды мощных животных, свирепо фыркавших на стоявших вдоль улицы горожан. Они впервые видели таких животных, высоких, с мощными покрытыми шерстью ногами, упиравшимися в брусчатку черными как смола копытами. Морда зверя была вытянута, но кончалась тупым рылом, напоминавшим буйвола с пастбищ, но это был не буйвол, не было