Философские связи на стороне
Наши друзья и на стороне имели философских друзей. Такой стороной по большей части стала столичная интеллектуальная тройка в составе Ученого, Гуру и Поэта. Первым из наших друзей вошел в контакт с этой столичной троицей ON. Он стал учеником Ученого, вернее, его консультантом стал Ученый. С Гуру он вел себя как учитель, а с Поэтом как поэт. В свою очередь MN относился к Ученому как друг, к Гуру как товарищ по несчастью, к Поэту как собрат по перу, но хотел бы относиться как товарищ по уму. А SM воспринимал Ученого как мыслителя, Гуру как не своего учителя, а Поэта как своего по уму, но не по сердцу. Для сердца у него уже были друзья по «духу огненному», - последователи четы и подотчетных Рерихов. Таких «сердечников» в любом месте можно найти или вырастить в своем сердце.
ON вслух удивлялся, почему Ученый занят наукой, то есть, изучает чужую философию, например, Карла Маркса или его интерпретатора Генриха Батищева, а не занимается своей философией. Когда Учитель пробовал объяснить ON как своему ученику, что его ученое занятие и есть философия, он не верил ему, ибо иначе понимал философию. Нашему старшему другу было невдомек не то, что Ученый еще как учен, - это он воочию наблюдал, - а то, что тот не строит систему из понятий, но лишь пользуется чужой системой, точнее, системой своего учителя. Вот, например, Батищев был не только интерпретатором учения Маркса, но еще и таким философом, который строил свою систему и еще был учителем своей школы философии. То есть, у него было свое учение, свои понятия. Никак не мог, или не хотел ON понять, что у Ученого свой путь в философии и это не путь ON. Ученый не строит систему, он систематически использует понятия, причем не важно, свои или чужие, не для поиска истины, а для установления оной. Если это способствует такой установке, то он вырабатывает понятия. Он не работает с понятиями для понятий.
MN пытался объяснить ON, что понятия необходимы для понимания смысла, а не для поиска понятия понятий и даже не для установления истины, так как смысл более важная цель, чем понятие или истина, ибо смысл имеет и ложь и непонятное, которое можно все же понять. SN полагал, что непонятное можно понять непонятным, то есть, не понятием, но сердцем. Что значит, понимать сердцем? MN возражал: непонятное тогда становится понятным, когда является понятием. Если уж говорить о том, чем мы понимаем, а не при помощи чего мы понимаем, то лучше иметь в виду не сердце, а ум. SN был не согласен. По его мнению, пусть даже он не правильно выразился, – следовало говорить тогда не о сердце, а об интуиции как сердечном умении понимать непонятное, - понимается только живое, а понятие не есть живое, оно только средство познания как описания, определения и объяснения не живого или живого как не живого. Живое понимается интуицией сердца, а не понятием ума. Тем более, если это живое есть животворящий дух, «дух огненный». MN спорил с SN: сердцем мы чувствуем, а не понимаем. Интуиция есть средство не понимания, но переживания. Понимаем мы умом. Объясняем мы не умом, то есть, разумом, а рассудком. Средством объяснения является не понятие, но термин науки. Средством же выражения чувства и интуитивного переживания является образ, художественное слово.
В общем, наши друзья расходились относительно не столько понятного, сколько непонятного. Старший друг рекомендовал своим друзьям, как в провинции, так и в столице, строить систему понятий, благодаря которой даже непонятное станет понятным. MN уточнял: станет понятным не благодаря системе, а самому понятию.
- Зачем ты это говоришь? Это и так подразумевается. Само понятие тогда понятие, когда является системой понятий. Ясно? Это очевидно.
- Система не терминов, но понятий. Здесь понятие подлежащее, существительное, а не система. Система существенна, но не существительна.
- Все это никому ненужный схоластический спор ученика философа, но еще не самого философа, - отрезал ON. Он как рожденный под знаком скорпиона любил жалить спорящих с ним.
Старший друг не мог отказать себе в удовольствии в отречении от его любимой философии, которую полностью отождествлял со своей персоной, и выгонял из нее с позором, с клеймом «ты не философ» тех, кто не был им самим или, по крайней мере, не был с ним… согласен. Почему? Видимо потому, что философия в его собственном толковании была последним прибежищем, той святостью, которая непогрешима и поэтому спасительна. С этой сверхценной идеей (Idée fixe) философии была связана мечта ON об органе спасения, о котором пойдет речь в следующей главе.
Менталоид философа
Признаюсь, есть не только профессиональные успехи, но и профессиональные заболевания. Так вот профессиональным заболеванием философа является болезнь ума как его рабочего органа. Эта болезнь заключается в том, что он использует не ум для жизни тела, а тело, мозг для жизни ума. Не то, чтобы философ сумасшедший, - я бы так не сказал, но подумал, глядя на нашего старшего товарища. Во всяком случае, он был сам себе на уме. И со стороны, например, обывателя не мог не показаться непонятным. Между тем все непонятное нас пугает и оценивается как опасное, непредсказуемое, вредное, странное, ненормальное, одним словом, дурное. Понятное дело, философ не псих, не идиот, хотя, как сказать. Если это слово, идиот, употреблять в исходном греческом, то есть, философском, а не в медицинском смысле, то, да, философ идиот, как такой человек, о физическом существовании которого следует заботиться людям, так как он сам не позаботится, ибо думает только о душе, вернее, его душа занята только разговором с самой собой. Философ находится на иждивении города, общины или семьи, потому что является «ходячим умом», занятым не поиском хлеба насущного, но поиском единой токмо истины или смысла жизни. Согласитесь, проницательный читатель, как точно называл вас Николай Гаврилович, это, мягко говоря, ненормальное занятие.
Болезнь ума нашего старшего друга проявлялась в его стремлении сконструировать менталоид, вроде гиперболоида инженера Гарина. Этот фантастический роман Алексея Толстого еще в детстве врезался так плотно в голову (можно сказать, как жало в «серую плоть») нашему умному другу, что преследовал его до самой смерти. Наш ученый друг полагал, что можно изобрести в виртуальном пространстве ума такой аппарат, который будет облучать сознание «управляющих» добрыми мыслями и внедряться в их сознание так, что они сами, того не замечая, будут творить добро.
Как человек умный он прекрасно понимал, что люди в «коридорах управления», если думают, в чем он сильно сомневался, то думают, что думают правильно и на основании этого принимают правильные решения. На самом деле, управлять людьми никто из людей не умеет и просто не может, но сделать вид такого управления могут те, кому делать больше нечего, точнее, они и этого не могут сделать, - только прикидываются и представляют фигуру управления. Управлять другими может только тот, кто научился управлять собой. Где вы таких видели? Например, я, нигде. Поэтому управиться с теми, кто «управляет», прямо просто невозможно (как можно управиться с теми, кто не управляем?), но исподволь, хитростью, которая им знакома, в отличие от ума, можно, ибо управиться может тот, кто управляет, но не всякий, кто может управиться, управляет. Только делать это надо строго в их полном неведении так, чтобы хитрость ума (сложенная, сложная хитрость) мыслителя стала сущностью простой или непосредственной (первопорядковой, ординарной) хитрости (в народе она называется грубым словом, которому не место в словаре умного человека) тех, кто всегда начинает, но никогда не заканчивает, и потому не несет ответственности. Только в этом случае такая хитрость «управленцев» станет превращенной формой хитрости ума мыслителя. В противном случае это будет такая, с позволения, «работа», которая осуществляется через одно место, известное всем пользователям туалета.
Преобразователем или трансформатором энергии простой хитрости (как умения делать, точнее, представлять и выдавать свой частный корыстный интерес за всеобщий) в энергию благого ума, по мнению ON, должен стать его менталоид. Что это такое? Это органон очеловечивания, орудие мысли человечества как система понятий, приводящая человеческий ум в состояние сборки и настраивающая его на добродетель. Разумеется, обыкновенной, здравой частью своего ума, ON понимал всю утопичность своего проекта, но мирился с ним, так как он помогал ему самому упорядочивать свои живые состояния в порядок, от чего эти состояния приобретали человеческий вид.
Таким образом, становится понятной подземная часть философского айсберга как истина надводной части под именем «философская система», которая имеет свое alter ego в живописном виде философской мифологии или утопического места менталоида.
Чтобы адекватно понимать своего старшего друга, младший друг переводил менталоид на «телепатический язык» (или язык сердца), на котором этот «странный аттрактор» ума становился менталом, то есть, таким эгрегором, который заряжен «умной энергией». Однако, как и MN, он понимал, что менталоид играет чисто инструментальную роль интеллектуального массажера самого мыслителя, и не более. Ни о каком воздействии на управление без «царя в голове» или обывателей, ничего не видящих дальше своего носа, над коим висит «морковка» управления, видом которой как народовластием она кормит их, и речи быть не могло, а если и могло, то только в негативной для самого мыслителя фигуре преследования и наказания.
Стать лучше может разумное существо, но никак не человек, который пробует разум не в качестве того, чем можно питаться, а значит жить, но в качестве того, посредством чего можно накормить свое животное нутро. Поэтому затея менталоида изначально обречена на неудачу, даже если она, в принципе, может быть реализована, что неочевидно для человека.
Из бесед на ходу
Однажды в свободное время окна в занятиях со студентами старший и средний друг отправились на природу, чтобы никто не мешал их беседе на рабочем месте. Стояла «золотая осень» и дул холодный ветер, что типично для наших мест. Поэтому друзья укрылись от непогоды в подъезде, где ON стал читать MN свой курс лекций по философии, записанный на обрывках студенческих рефератов с обратной (тыльной и потому чистой) стороны. На слуху было трудно «въезжать» в смысловой строй текста, но средний друг старался из всех сил вникнуть, нет, не в отдельно