сцену, да, и были варианты. Но Влада распределили сюда, и я поехала за ним, а все, что было для меня важно, осталось там, в Ленинграде. Но я не жалею. У каждого из нас свои уроки, где мы должны выбирать правильные решения. Пусть они трудные, почти невозможные, но если ты смог выбрать правильно, ты себя уважаешь, а это – главное. Для меня, во всяком случае, да и для тебя. Я знаю». Так они сидели еще долго, потом Саша ушла, а Лида легла в кровать, пытаясь заснуть. Она долго ворочалась, сон не приходил. Скрипнула дверь спальни, в лунном свете возник силуэт Великого Физика. Он сел в кресло, стоящее в изголовье кровати, и произнес своим мягким обволакивающим голосом: «Что, Лидочка, тяжко? Ну, ничего, ничего, все проходит, и это пройдет!». Лида села в кровати, она не испытывала ни страха, ни обычной при его появлениях дрожи. «Откуда ж Вам знать? Вы ведь в адюльтерах замечены не были», - произнесла она тихо. “Это правда, - усмехнулся он,- меня в этом вопросе всегда мой перфекционизм подводил. Всегда считал, что любой процесс, и ухаживание за женщиной в том числе, должен быть хорошо продуман и организован, как красивый физический или химический опыт, а у меня на это никогда не оставалось времени. Да и Мусика я любил, свинством было бы делать ей больно. Но красивые женщины, поверьте, Лидочка, никогда не оставляли меня равнодушным, вот и вы мне очень нравились. Хотя… Может быть, я лишился из-за своей позиции нескольких счастливых часов, и это прискорбно». «Нескольких часов,- эхом повторила Лида,- не так важно». «Не скажите, каждую счастливую минуту нужно хранить, это очень, очень важно. В конечном итоге, у человека остаются только эти счастливые минуты. Больше ничего. Вот пройдет время, и вы из всей этой истории будете вспоминать только хорошее, все, что вас мучает теперь, забудется. А останутся только мгновения радости, которую вы испытали, и удовлетворение от правильного решения, которое вы приняли. Вы ведь его приняли, не так ли?». Лидия, молча, кивнула. «Вот и молодец, вот и умница. Случись это с вами лет через сорок, вы бы так не переживали. Рискну предположить, что общество будет, намного проще относится к таким ситуациям. Я думаю, к тому времени оно уже сильно утратит многие нравственные принципы». «Вот хотелось бы хоть чуть-чуть пожить без принципов», - сказала Лида. «Лидия Васильевна, вы же умная женщина, а такую ерунду сказали. Ну, это от усталости, от усталости. Вы что же хотели бы, чтобы вашей дочери или сыну какой-нибудь подонок нанес душевную рану? Я вам больше скажу, решив сейчас покончить с этим вашим приключением, вы, может быть, отвели беду от какой-нибудь вашей внучки или правнучки. Так бывает, Лида, бывает. Не жалейте ни о чем, а сейчас, засыпайте». Он положил руку ей на лоб, и она тут же заснула, и проспала спокойным, здоровым сном до утра.
Рано утром, Лида с тоской посмотрев на костюм и кроссовки, убрала их в шкаф, а сама оделась и пошла в школу, чтобы не встречаться со Славой. Там она сделала перестановку в своей мастерской, помыла окна, и пришла домой только вечером, уставшая, но немного успокоившаяся. Весь вечер телефон разрывался от звонков, она знала, что нужно честно объяснить свое поведение, но она боялась не выдержать, поддаться искушению, и, в конце концов, вынула телефонный провод из розетки. Подумав, и собравшись с силами, она спустилась к проходной, и попросила дежурившего солдата никого не пропускать, тот оказался понятливым и немногословным, отдал честь, слегка кивнув, и никак не выразив своего отношения к странной просьбе. Так закончилось ее единственное романтическое приключение в жизни. Саша потом помирила их с Зинаидой, и подруги больше никогда не вспоминали о досадном происшествии. Слава тоже не искал больше встреч, видимо, и без объяснений поняв, что дальнейшее развитие отношений не принесло бы никому ничего хорошего. А улицу, где жила Лидия Васильевна вскоре переименовали в улицу генерала Мезенцева.
Глава IX
Подруги продолжали болтать о разных пустяках, когда раздался тревожный звонок телефона, почему-то все сразу поняли, что он тревожный. Лидия Васильевна схватила трубку. Звонил младший брат Бориса, Анатолий, теперь уже Анатолий Глебович. После Бауманского училища он был приглашен на работу во всемогущий в те годы КГБ. Лидия не знала, был ли он рад этому, но от таких предложений отказываться было не принято. Несколько лет он работал за границей, и можно было только догадываться, чем он там занимался. С годами связь Лидии Васильевны и братьев как-то истончалась, у всех была своя жизнь. Очень редко они созванивались и уже много лет не встречались, но к Дню своего рождения и к Новому году она неизменно получала от них подарки. Когда молчание Глеба превысило все возможные сроки, Лида позвонила и Николаю, работавшему в одном из закрытых институтов, и Анатолию, чтобы хоть что-то узнать о сыне. И вот теперь голос, так похожий на голос ее свекра, прорываясь через помехи, говорил: «Лида, тебе нужно срочно приехать, - и помолчав, сухо добавил, - он жив». Лидия Васильевна поняла, что это все, что он мог сказать по телефону. Горячая волна надежды накатила на нее, но она понимала, что случилось что-то серьезное, раз требуется ее присутствие. «Ничего, ничего, главное – жив, а со всем остальным мы справимся», - убеждала она себя, бросая в дорожную сумку самые необходимые вещи. Зинаида уже звонила мужу, чтобы он был готов увезти подругу в аэропорт.
Все два часа полета Лидия изводила себя самыми невероятными предположениями о судьбе сына, и когда шасси самолета коснулись земли, она первая сошла по траппу и кинулась бежать по летному полю. Навстречу ей двинулись двое солидных мужчин с непроницаемыми лицами, в которых Лида с трудом узнала Кольку и Толика. Они обнялись. На обочине их ждала черная «Волга», но, не доходя до машины, Анатолий остановился, взял Лиду за руку и сказал: «Лида, на лодке случилась авария, она по понятным причинам не афишируется, поэтому сама понимаешь… Глеб повел себя геройски, сильно облучился, теперь уже несколько месяцев в госпитале. Пришлось постараться, чтобы его найти, и чтобы тебе и Лере дали разрешение приехать». Лидия Васильевна оперлась на его плечо, чтобы не рухнуть на подкосившихся ногах. Немного придя в себя, она спросила: «Они что, звери? Не дать матери увидеть сына, жене мужа. Это уже за пределами человеческого понимания!». «Тише, тише! Ты же знаешь, что это обороноспособность страны. Ты всю жизнь в этом живешь. Теперь успокойся, поедем к Глебу. Может быть, удастся поговорить с доктором», - он тихонько гладил ее по плечу. С другой стороны подошел Николай, взял ее под руку, и посмотрев сверху вниз синими, как в детстве, глазами сказал : «Соберись, Лидуша. Тебе теперь надо сына вытаскивать».
Проехав через всю Москву, они оказались в госпитале, который был совсем не похож на больницу. Коридоры с мягкими ковровыми дорожками, из светильников лился мягкий золотистый свет, в холле стоял большой цветной телевизор. Анатолий позвонил по стоявшему на вахте телефону, и к ним вышел врач, молодой еще человек в роговых очках, через которые смотрели умные и холодные глаза. Офицер предъявил свое удостоверение и еще какой-то документ, очевидно, разрешение на посещение. Доктор, коротко, по-военному, обрисовал ситуацию. Из его речи Лида поняла, что никакой определенности нет, но в целом прогнозы не утешительные. Артур Петрович, так звали доктора, провел их в другое крыло здания, и оставил перед дверью палаты. Братья тоже остались в коридоре, Лида робко открыла дверь. Глеб лежал на узкой кровати, и Лидии Васильевне показалось, что и сам он как будто сузился в плечах. Может быть, так казалось из-за казенной пижамы, не по размеру, а может быть из-за потухших, каких-то отсутствующих глаз. Она бросилась к сыну, стараясь сдержать рыдания. Она обнимала, целовала его, ощупывала каждый сантиметр его тела. Все, все было на месте, руки, ноги, она слышала, как ровно бьется его сердце, вот только взгляд был не его, не Глеба. Когда первые эмоции улеглись, сын сказал: «Мама, ты заберешь меня домой?». «Конечно, сын, конечно!», - горячо зашептала Лидия Васильевна. «К нам домой», - уточнил Глеб. «Да», - твердо ответила она.
На следующий день, когда Лидия Васильевна, ранним утром приехала в госпиталь с книгами, термосами и разными вкусностями, которыми ее снабдила жена Николая, в коридоре она увидела рыдающую женщину. С трудом она узнала в ней свою невестку, та была в черном, как будто траурном платье. У Лидии похолодело внутри, на минуту, она подумала, что ей не сообщили о произошедшем несчастье. Она бросилась к Валерии, дернула ее за плечи, и почти беззвучно спросила: «Что?». Та, задыхаясь и хлюпая, сказала: «Он прогнал меня. Сказал, что мы разводимся, что только девочки могут приезжать на каникулы. За что? За что, Лидия Васильевна?». У Лидии немного отлегло от сердца, она обняла невестку и сказала: «Ничего, ничего, все образуется. Это он от болезни. А вот вылечится и все наладится». Она говорила еще какие-то успокоительные слова, а сама думала, что, наверное, сын из благородства, не хочет быть обузой для жены и детей, а может быть, его семейная жизнь не была такой уж счастливой. Да и какая семья, если он семь месяцев в году в море.
Почти неделю братья утрясали формальности с выпиской племянника из госпиталя. И Глеб, и Лидия Васильевна дали кучу подписок о неразглашении государственной тайны, и наконец, им удалось вылететь на Урал. Никакие просьбы Лидии Васильевны о предоставлении истории болезни сына для изучения специалистами Центра радиационной медицины услышаны не были, поэтому по приезде домой для Глеба больничная жизнь началась заново. Казалось, он был совершенно равнодушен к этому, как, впрочем, и ко всему остальному, и это больше всего, пугало Лидию Васильевну. Несмотря на усилия врачей, которые под руководством профессора Кожевникова, делали все, что в их силах, несмотря на новейшие лекарства и усиленную терапию, Лидия Васильевна видела, что сын угасает. Флот, декларировавший: «Своих не бросаем!», не помог ничем. Глебу выделили крохотную пенсию по инвалидности и оставили доживать, как придется. Правда, однажды зимой в дом Мезенцевых пришел военный комиссар города, и буднично, без торжественных речей вручил Глебу орден, еще раз напомнив, Лидии Васильевне, о недопустимости разглашения обстоятельств за которые вручена награда. А Лидии и нечего было разглашать, Глеб никогда не говорил о своей службе, а она и не спрашивала. Мать и сын, молча, выслушали комиссара, а когда он ушел, Лидия Васильевна не смогла сдержать слез. «Вот за эту цацку, которую даже никому нельзя показывать, мой сын отдал здоровье, семью, сломал судьбу себе, Лере, девчонкам», - с горечью думала она. Сын как будто услышал ее и, приобняв , сказал: «Не надо, мама. Там мои ребята были, и они живы остались. Это - главное». С того дня между ними снова восстановилась безмолвная связь, которая объединяла их еще до рождения Глеба. Иногда Лидия Васильевна подходила к стоявшему у окна сыну, обнимала его, и мысленно говорила: «Возьми мое здоровье, мои силы, мою жизнь, только выздоровей. Выздоровей!». В такие минуты она чувствовала себя почти счастливой, но какое
