шансов выбиться “в люди”, в элиту, в руководящий состав. А диссертация его как волшебная палочка озолотит, позволит сразу же поменять статус и положение: перейти из инженерной категории (где как не пыжься и не крутись, и не рви задницу, выше должности ведущего инженера не прыгнешь и 220 рублей соответственно ближе к пенсии) в категорию научную. Понимай: позволит стать старшим научным сотрудником уже на следующий после защиты день, уважаемым человеком то есть, учёным, которых у нас было мало не только в отделе, но и в институте в целом, и у которых оклад отсчитывался от 260 рублей и выше. Это если со временем стать ещё и ведущим научным сотрудником, а потом и главным. У главного научного сотрудника нашего НИИ, для справки, оклад был почти что директорский. За такие денежки и перспективу стоило и побороться, так ведь. Валерка, во всяком случае, бороться решил, себя на борьбу настроил…
- Но чтобы диссертацию написать, одного желания было мало: кое-какие мозги всё же требовались, понятное дело, и знания, с которыми у него как раз была напряжёнка. Амбиции были, да, терпение и усидчивость, задница крепкая, как у бабы, железная от природы хватка, что если прихватит кого - не вырвешься. А с мозгами - проблема, увы: обидел его здесь Господь, обошёл умишком-то… И он, подумав-подумав, всё взвесив как следует и обмозговав, с женой своей посоветовавшись, которую во всём слушал, которой всегда потакал, - он решил к Огородникову прицепиться, приклеиться банным листом, новоиспечённому начальнику сектора. Который тогда как раз только-только появился опять в нашем отделе после скандального увольнения и годового отсутствия - и союзника себе искал, надёжного товарища по работе; да и по жизни - тоже… Вот Валерка и приклеился к нему, подружился, начал усиленно задницу Вадиму лизать; ну и просить, разумеется, помочь ему с диссертацией. Этаким агнцем перед ним себя выставил, гнида хитрющая, фанатом-радетелем больших дел, большой науки и космоса… Простодушный Огородников поверил ему, расчувствовался и размяк; после чего принял в его судьбе самое живое и самое горячее участие. Диссертацию, как знатоки уверяли, он ему в итоге и написал; а Валерке надо было на обложке только фамилию свою поставить, и выступить перед Учёным советом козырем… Он и поставил, и выступил, балы нужные за то получил, учёную степень; а до этого несколько лет из дома Огородникова не вылезал, членом семьи Вадимовой стал: не то сватом его, не то братом… А как диссертацию сляпал и защитил, прохвост, - про дом и семью учителя и благодетеля позабыл: жена Вадима на это сильно потом жаловалась, называла Прошкина свинтусом неблагодарным и паразитом…
23
В этот момент возле нашего шлагбаума остановились какие-то два молодых подвыпивших пацана, намеревавшиеся пройти на территорию: не по злому умыслу, а так - от скуки больше, от молодой дури. У нас такое часто случалось: метро же близко, палатки пивные, ларьки, сутками не закрывавшиеся, возле которых молодёжь и гужевалась, как правило, днём и ночью, а потом, “нажравшаяся”, колобродничала и чудила. Обычное дело для молодых и борзых - “нажраться” и чудить, искать приключений на задницу… Ну, в общем, пришлось выходить из каптёрки срочным образом, ругаться и не прошеных гостей прогонять. И только минут через десять, когда всё опять успокоилось и утихло, напарник свой рассказ продолжил.
- Итак, защитив диссертацию в 30 лет, - продолжил говорить он уже на улице, - до этого обыкновенный, самый простой и пустяшный инженер Валерка в эсэнэса сразу же превратился, маленького, но учёного; получил причитающиеся ему 260 рубликов в качестве оклада и огромные премиальные ежемесячно. Рублей на 180, в целом, увеличил он свои прежние инженерные заработки, несказанно обрадовался этому, разумеется, сотрудников как положено захмелил, банкетик даже небольшой в отделе устроил. Короче, сделал всё честь по чести, парень: тогда, по-молодости, был ещё молодцом… После чего он логично и законно, главное, потребовал себе от Огородникова ответственного участка работы, что соответствовал бы его новому окладу и уровню… И Вадим ему дал пред’старт - предстартовую подготовку платформы, если полностью, - действительно большой и важный участок полёта, который сам академик Кузнецов с товарищами ещё разработал и внедрил в технологический цикл на заре космической эры. Огородников этот участок заметно улучшил, придя в институт, доработал, довёл до совершенства, применив, как я слышал, даже и ряды Фурье для фильтрации различных технических помех и шумов на платформу при включении маршевых двигателей, чего у Кузнецова не было. Все эти свои наработки он Валерке и передал. А тот их дотошно выучил и запомнил слово в слово, цифра в цифру - на это у него умишка хватило. И стал после этого жить, не тужить: снимать “урожай” с чужих идей, мыслей и разработок.
- Своего-то он ничего в пред’старт не вносил, разумеется, - он на это в принципе был не способен: творцом и новатором быть. Работая с тридцати лет старшим научным сотрудником, он не написал ни одной малюсенькой научной статьи. Учёный хренов! Ни одной идейки на гора не выдал: работал, по сути, также, как у нас все инженера работали, простые, старшие и ведущие - по указке. Все они, или мы, тупо и бестолково выполняли чужие команды, чужие приказы: команды и приказы Огородникова - главным образом. И Прошкин вместе с нами такой же попкой был. А денежки в карман получал, как учёный-творец, как кандидат тех-наук: вдвое больше нашего то есть. И вёл себя с тех самых пор с сослуживцами достаточно высокомерно и гонористо. Ни с кем из отдела уже не общался и не дружил, повторю, не курил сигарет, не стоял на лестнице - презирал нас всех, скот поганый, за маленькие оклады и должности, за простодырство и неумение жить, в блатные места пробираться. Сам же занимался тем только, гордец доморощенный, что по восемь часов сидел за столом в своей комнате, обложившись бумагами, и вечно что-то делил и умножал, складывал и вычитал на любимой своей логарифмической линейке - ореол в доску учёного парня себе создавал, гения-самородка. Делал вид, хитрюга, что работает, что пашет в поте лица, чего-то там и куда-то двигает и толкает. Но на самом-то деле спал, и довольно часто, прикрывшись бумагами. Потому что работы-то у него, как правило, не было никакой - каждодневной, текущей, я имею в виду, - факт! Это мы, молодые парни и девушки, быстро для себя отметили. И невзлюбили Валерку, естественно, за такое его кривляние и лицедейство…
24
Всё время молчавший до этого и внимательно слушавший разговор, помнится, я в данном месте не выдержал и прервал напарника.
- Как же это так, не понял? - осторожно и тихо перебил я Валерку, не понимая последних слов. - Ты же только что сам заявил, что пред’старт - очень важный участок полёта. А человек, кто за него отвечал, не делал ни черта, якобы, - только “сидел и спал”. Неувязочка какая-то получается! Согласись?!
- Заявил, да. И что из того?! - с вызовом ответил Валерка. - Участок действительно важный, я и не отказываюсь от своих слов. Но он был давным-давно уже сделан, пойми. И принципиально нового ничего там не было, не появлялось: Прошкин нового, своего туда ничего не вносил, категорически!… А работа его, которую я десять лет наблюдал, заключалась в следующем. Где-то за месяц до пуска ракеты к нам в институт с завода-изготовителя привозили платформу, которую мы должны были тщательно проверить на предмет годности её к работе. Ну, это как с новым телевизором, знаешь. Перед тем, как пускать телевизор в продажу, технологи ОТК обязаны проверить работу его основных узлов: блоков яркости и контраста, блока звука и чего-то ещё, что у прибора имеется. Так и с платформой нашей, точно так; хотя и гораздо сложнее всё, канительнее, ответственнее и ресурсо-затратнее. Но принцип-то проверки у телевизора и платформы один: это всё, Витёк, прописные истины я тебе рассказываю…
- Итак, новую платформу делали на заводе и привозили к нам. И наши специалисты на Стенде проверяли работу всех её основных узлов, датчиков и деталей. Записывали те показания в таблицу и отдавали нам в отдел, “учёному человеку” Валерке на экспертизу: на, мол, Валер, садись и сличай; ты, мол, у нас умный, всё на свете знаешь. А того дело было по полученным со Стендам цифрам понять: хорошо сделали работяги платформу - или нет; укладывается она в требуемые параметры - не укладывается; можно её, такую, пускать в полёт - или же лучше обратно на завод отправить, от греха подальше. Работа у него кропотливая и ответственная, безусловно, но тупая, как и работа бухгалтера или аудитора того же. Наукой там и не пахнет, во всяком случае, полётом фантазии, творчеством, новыми горизонтами… А дальше, если он видел, допустим, что все параметры в норме, всё тютелька в тютельку совпадает, он писал: «всё точно, номинал соблюдён», - ставил подпись и выдыхал спокойно, шёл курить. А ежели нет, если какой-то параметр отклонился от требуемого нами, разработчиками, номинального значения, - он шёл к Огородникову и докладывал ему об этом: что так, мол, и так, Вадим, непорядки, мол, с новой платформой. А тот тогда уже садился и скрупулёзно проверял сам; и потом единолично решал: можно с таким отклонением использовать платформу в полёте - или всё-таки лучше её обратно на завод вернуть, на доработку, а пуск пока отложить. Совещание, если что, собирал по этому поводу с начальниками отделов, директору сообщал, звонил на завод-изготовитель: детали уточнял и согласовывал, причины сбоев и неполадок. Мороки много, как правило, возникало, шума и гама разного: потому что дело-то было связано с переделками и лишением завода-изготовителя премий, тринадцатых зарплат. А следовательно - и переносом пусков. Из-за этого-то всегда и бывал скандал, когда дело денег касалось, задержек с их выплатами и отсрочек.
- Но к Валерке-то это всё отношения уже не имело, ибо в дальнейшей работе сам Прошкин участия уже не принимал. Он, как мавр, своё дело сделал и мог спокойно идти к себе и дальше продолжать спать, до следующего полёта и испытания, которые случались у нас, как мне помнится, два-три раза в год - не чаще. Вот он два-три раза в год и работал у нас по нескольку дней, пока статистику проверял стендовых испытаний. А всё остальное время у него работы не было, фактически. Дальше уже начинался цирк-шапито, или театр самодеятельный, клоунада, когда он занимался тем, в основном, что имитировал бурную деятельность перед своими сотрудниками, “переливал из пустого в порожнее”, “из мухи слона раздувал”. И всё, и вся его, как говорится, песня!... Представляешь, Витёк, какая мелкая и подлая была душонка у человека! Сидеть и сидеть за столом годами, задницу тренировать, ядрёного работника из себя перед всеми корчить, учёного. А когда силы кончались - спать. Но так, чтобы этого никто не видел и не догадывался…
- Я, между прочим, сам его сонного несколько раз заставал, когда приходил к нему с чем-нибудь по работе. Заходил к нему в первую комнату, где он у самого окна сидел, спиною к остальным сослуживцам, тихо подходил сзади, чтобы он не слышал: «Валерий Геннадьевич, - говорил, - вопросик задать можно?» А он сидел и не слышал меня, спрятав слипшиеся глаза за толстыми стёклами очков, и
