"Мёртвые души - 2"

выраженного цыганского облика, цыганских замашек, цыганских чёрных как смоль волос; из-за чего их тяжело распознать и выработать против них защиту… Но и они тоже ведь никогда не работают по-настоящему, ничего не производят, не создают, по-цыгански в наглую сидят на шее общества всю свою жизнь, питаются его плодами и достижениями. Понимай: тихой сапой нас с тобой, православных русских людей, работяг с малолетства, объегоривают, исподволь объедают и обирают, да ещё и подсмеиваются над нами между собой… Но тщательно это скрывают за культурной и якобы творческой оболочкой, дипломами и специальностями учёных и инженеров прикрываются, актёров и режиссёров, художников, скульпторов, критиков, писателей и поэтов. Умело прячутся, твари поганые, за добродушной клоунской маской своей, интеллигентской искусственной ширмой, которой они пустоту и убожество собственное прикрывают, гнилое насквозь нутро…

32

- Как раз таким вот “цыганом-подпольщиком” и был в нашем отделе Усманов Равиль - ярко выраженный паразит-кровопивец. Или “неутомимый бездельник”, как мы, молодые, его меж собой называли, “двуногая человекоподобная гнида”, падаль людская, гниль, - жизнь которого я и хочу поподробнее осветить, в качестве второго живого примера: расшифровать и подтвердить глубокие и архиважные мысли Юнга.
Я было напрягся сразу же, как по команде, настроился слушать и запоминать, “мотать на ус” ночные учёные проповеди. Но Валерка, перед тем как продолжить рассказ, за сигаретами слазил в карман, достал, не спеша, одну и привычно запалил её, глубоко пару раз затянулся, от удовольствия жмуря глаза, как обычно затягиваются и жмурятся солдаты перед атакою. И только уже после этого, откашлявшись хрипло и тяжело, и по-стариковски надрывно, и собравшись с духом, продолжил и дальше меня просвещать, обнаружив в моём лице, как я уже не раз говорил, предельно-благодарного слушателя.
- Про Усманова, Вить, я много чего интересного могу тебе рассказать: десять лет с ним, гнидосом, в комнате просидел на соседних столах, как-никак, рассмотрел и изучил его основательно себе на горе. Да и от мужиков-доминошников из соседних секторов я про него тоже прилично узнал, старослужащих нашего отдела. И прежде всего - про его молодые годы, когда меня ещё и на свете не было… Так вот, устроился он работать к нам в институт сразу же после школы, то есть в 17-ть лет, - на должность лаборанта, самую низкооплачиваемую и пустяшную. В какой-нибудь московский вуз он, похоже, даже и не пробовал поступать из-за отсутствия у него школьных знаний, мозгов, тяги к образованию и маломальских способностей: тупым, недоразвитым и необученным был с рождения - этаким мальчишём-плохишём, “Мишкой Квакиным”, с какими учителя вечно мучаются... И от армии его освободили по состоянию здоровья, дали “белый билет” из-за плохого зрения, признали не годным к службе. Вот он на предприятии у нас и болтался аж со школьной скамьи - неучем недоделанным и доходягой, балластом, не нужным никому... Со зрением, правда, у него проблемы были серьёзные: не стану этого отрицать. Он действительно всё время ходил в очках, а когда садился за стол и книги или бумаги брал в руки, одевал другие очки - для чтения. И астигматизмом страдал, и косоглазием, и чем-то ещё. Что было, то было: наговаривать на него не стану. Очки я на нём постоянно видел, две пары разных очков… Но я также видел и другое, не менее первого очевидное: что, во-первых, когда ему было нужно, когда он общался с нами, к примеру, мотался по институту, Москве, по пьянкам-гулянкам разным, до которых он был охотник и большой любитель, или сидел и читал художественную литературу на рабочем месте, - он видел всё прекрасно и на зрение своё не жаловался никогда. Оно, во всяком случае, сильно ему не мешало и жизни его не портило, не осложняло и не создавало проблем. А во-вторых, подмечал я, что он своими больными глазами здорово у нас прикрывался всё время и умело отгораживался от работы, перекладывал её на других - сослуживцев своих добродушных, молоденьких девчонок в основном, - которые за него, хитреца “слепого”, вынужденно ишачили, жалея и оберегая его, татарина хитрожопого, пока он дела проворачивал.
- Посуди сам, Витёк, подумай и по достоинству оцени его природную ловкость и изворотливость, - обращался ко мне Валерка с усмешкою. - Будучи у нас лаборантом достаточно долгое время, он должен, просто обязан был что-то всю дорогу чертить для отчётов, набивать инженерам программы и тексты; выполнять черновую работу, короче, на которую его и взяли, собственно, и для которой не требовалось ничего - только старательность и усидчивость, и добросовестное отношение к делу. Всё! Пустяки, казалось бы, сущая ерунда, мелочёвка. Для других - для нормальных людей… А у него, паразита законченного и тунеядца, с этим сразу же возникли проблемы. И немаленькие, как мне рассказывали мужики. Потому, во-первых, что был он абсолютно-неусидчивым по природе, минуты на месте спокойно не мог посидеть: как собака гончая периодически вскакивал, выбегал из комнаты и начинал по институту кругами носиться, “пар” из себя выпускать, дурную энергию сбрасывать на окружающих, зависть и злобу. Из-за этого-то, скорее всего, он и в школе плохо учился: в отстающих там вечно ходил, в презренных двоечниках. Потому что физиологически так был устроен, что ему постоянная беготня требовалась, как гончей собаке той же или волку, которая для него была жизнь и здоровье, которая спасала его, бодрила и приводила в чувства... Застать его на рабочем месте, такого, имевшего “свищ в заднице”, поэтому уже и тогда, в 20 лет, была большая проблема для сослуживцев и руководителей - пока уж все у нас на него не махнули рукой: пусть, мол, бегает, ну его к лешему, вертихвоста. За его “жалкие” 100 рублей заставлять Равиля что-то ещё делать полезного и производить людям как-то даже и совестно было. Представляешь себе, картиночка: совестно было к бедному татарину с работою приставать! И все от него отстали, действительно, забыли про него, вычеркнули из рабочего цикла…
- Но усмановские природная тупость и неусидчивость были не главной его бедой. Потому что был он ещё и патологическим жуликом и саботажником с рождения, да ещё и существом мелочным до неприличия и страшно жадным, страшно! За копейку, кажется, удавиться мог; или другого кого удавить, если б подвернулась такая возможность; любое преступление мог совершить, любую гнусность!... Я это быстро в нём разглядел, такую его скаредность, бессовестность и подлючесть. Потому-то и общаться мне с ним всякий раз было муторно до тошноты, мерзко и очень противно…
- А, между тем, придя к нам в НИИ на лаборантскую должность, этот гнидос недоделанный быстро смекнул, что без диплома и высшего образования ему на нашей работе “труба”: так и будет на своих 100 рублях до старости у нас сидеть, пусть даже и палец о палец не стукая. Остальные, учёные и образованные, будут деньги лопатой грести, а он, неучёный, возле них станет рядом болтаться никому не нужной какашкою и всю жизнь всем завидовать, чужие большие получки постоянно в уме держать. И прикидывать с болью в душе: сколько же это он, дурачок, не имея диплома, каждый месяц на зарплате теряет-то?... Для него, помоечно-копеечного существа, такая печальная безденежная перспектива была воистину невыносимой…

33

- И он, жук навозный, годика через два или три, как мне мужики рассказывали, собравшись с духом и силами, решил получить диплом и инженером стать: заметно повысить этим себе оклад и социальный статус. Причём - у нас же на работе.
- Как это? - удивился я в очередной раз, не понимая ещё, к чему Валерка клонит.
- Да так! - добродушно усмехнулся напарник. - У нас же на предприятии ещё и свой образовательный институт имелся! Филиал моего родного МИРЭА. Представляешь, какие порядки были в СССР диковинные. А главное - какая была лафа для блатных и дебильных сотрудников, чьих-то сынков и внучков, у кого или мозгов совсем не было, ни грамма, как у Усманыча, или кому нормально учиться было, элементарно, лень. Пять лет упорно заниматься наукой в серьёзном столичном вузе, предварительно вступительные экзамены туда успешно сдав; потом, студентом уже, - регулярные тяжёлые сессии. После чего законным молодым специалистом уже становиться, после обязательной трудовой практики и защиты диплома, человеком то есть, реально что-то там знающим и умеющим. Это же всё - тяжеленный труд, понятное дело, и нервотрёпка!… А у нас на предприятии какая учёба и какие знания? Так, смех один и издевательство над здравым смыслом и высшим образованием вообще. Ни вступительных экзаменов тебе, ни сессий нормальных и головоломок дипломных, ни утомительных через всю Москву на учёбу поездок. Ничего! Несколько выделенных для студентов-вечерников комнат в одном из наших административных корпусов - только-то и всего: вот и весь тебе институт со всеми его атрибутами и ореолом. Туда, то есть к нам, ежедневно вечером приезжали мои бывшие институтские преподаватели на подработку - проводить занятия; и там, при желании, каждый наш молодой работник мог себе высшее образование получить - без напряжения и старания со своей стороны, без отрыва от производства.
- А зарплату где ж эти ваши приезжие преподаватели получали, не понял? За подработку-то? - машинально спросил я, не знаю, с чего даже.
- У нас в НИИ и получали. И хорошие “бабки”, по слухам, гребли, довольны были.
- А разве ж такое возможно, Валер? - Растерялся и опешил я от услышанного. - Ясно же, что их студенты вполсилы учиться будут, а то и в четверть силы. И преподаватели станут подобное безобразие им позволять и терпеть - потому что все они будут зависимыми от руководства данного предприятия, от денег, что платятся им.
- Ты всё правильно говоришь, Витёк, молодец! - натужно засмеялся Валерка над моими словами. - Потому что ты честный и трудовой парень, вышел от плуга и от сохи. И половину жизни своей прожил честно: никогда не юлил, не ловчил, не выгадывал, левым промыслом не занимался. Да и сейчас трудовую лямку честно тянешь, как я погляжу, не сачкуешь на службе, не жульничаешь и за спины напарников не прячешься. И к другим поэтому относишься так же: уверен, что и другие похоже живут, честно и добросовестно то есть, “не по лжи”… Поэтому-то нашу подлую и гнилую столичную светскую жизнь ты не в силах себе и на сотую долю представить, тем паче - понять: это другой совершенно мир, дружок, вам, деревенским жителям, недоступный… Так вот, поясняю тебе, открываю великую правду, как у нас погано и мерзко всё было устроено. На самом-то деле студенты нашего филиала вообще не учились. Совсем. Как приходили неучами на первый курс - так неучами и выходили на пятом. А все экзамены и зачёты сдавали чисто символически - для отвода глаз, для проформы и галочки что называется, для отчётов. Им, главное, надо было лишь на учёбу ходить, не бросать институт до срока. Только-то и всего. Потому что и это для многих было уже настоящим подвигом, на который не все оказывались способны…

34

- Понять людей можно, Вить, посочувствовать и пожалеть, - остановившись и передохнув чуток, продолжил Валерка далее после минутной паузы. - Отпыхтеть целый день на предприятии за работой, а вечером в