Клавкой он пробовал было бороться поначалу, Вить, не думай; хотел было пару раз премии её за дерзость лишить, за неповиновение. Да только куда там! Тщетно всё оказалось, и его намерения праведные “ушли в свисток”. Вонючая Клавка бежала сразу же к Шепилкиной с Ляшкиной за подмогой, втроём они бежали к начальнику отдела нашего, Скворцову Марку Павловичу, мужику хорошему и достаточно справедливому по жизни и по работе, но - еврею, единокровнику и единоверцу их. И там, у него в кабинете, они хором начинали орать, откровенно клеветать на Вадима - обвинять его во всех смертных грехах, в черносотенстве и антисемитизме в первую очередь. Договаривались до того, мегеры, что Огородников уже чуть ли ни 37-й год мечтает в секторе возродить, устроить гонения на бедных евреев.
- Когда Марк Павлович подобные наветы слышал, - он, старый, тщедушный, больной человек, щетинился весь, разумеется, багровел, покрывался пятнами - и сразу же вставал на дыбы, крепчал и суровел по-прокурорски. После чего немедленно вызывал в кабинет “махрового угнетателя-антисемита” - “виновника торжества”. Вчетвером они набрасывались на Вадима, “рвали” того на части так, что “пух и перья” от него, бедолаги, летели. И он, ошарашенный и раздавленный, быстро сдавался, решение своё отменял. И довольная Клавка выходила из кабинета Скворцова победительницей... Униженный же Вадим Александрович после такой взбучки и посрамления её уже за версту обходил. И она получала законное право сидеть месяцами опять, вытянув ножки, и ни черта не делать... Только бегать по институту изо дня в день от скуки - “дерьмо” по щелям собирать, по сусекам: сплетни там разные, скандалы и пересуды. А потом приносить их в отдел да на ушко рассказывать мил-дружку Проньке, который только делал вид, что не от мира сего: дескать, в науке весь, в деле крутом и важном, что кроме работы его-де ничегошеньки не интересует… Но мы-то знали, что это - поза, игра, клоунада дешёвая и достаточно пошлая, на дурачков-простачков рассчитанная; что на самом-то деле он такой же как Клавка мелкий и пакостный склочник был, законченный интриган и бездельник, завистник, хапуга и рвач. Что, как и она, привык пускать людям пыль в глаза и годами ни черта не делать. И не испытывать от этого всего ни малейшего угрызения совести.
- Поэтому-то они с Котовой и сроднились так крепко, намертво прямо-таки, как Сиамские близнецы только сродняются в утробе матери. Потому что были, как в таких случаях говорят, два сапога - пара… В общем, Витёк, они оба ненавидели и презирали нас, сослуживцев своих, а мы - их. Так вот и жили они годами рядом с нами, гниды двуличные, окружённые всеобщей ненавистью и хулой. Худющие оба, желтые и сухие, вонючие словно отхожие ямы или туалеты общественные. Тошно было на них на обоих смотреть, тошно иногда общаться… Валерку, того от злобы и от интриг, от клоунады его дешёвой и вовсе в середине 90-х скрючило всего, перекосило. Я когда увольнялся из института, он уже как баба-яга ходил, спину не мог разогнуть и выпрямиться по-человечески… Вот и Клавку Котову подобная же горбатая участь ждёт - за всю её накопленную подлючесть…
29
Но всё равно, это всё были цветочки, забавы детские в сравнение с тем, что я про обитателей второй, родной его комнаты от Валерки услышал в предпоследнюю его на Горбушке смену. И рассказ тот его поучительный и предельно искренний, предельно честный я тоже очень хорошо запомнил и теперь в точности передаю. Вместе со всеми эмоциями, опять-таки, и переживаниями.
- Во второй комнате у нас, Витёк, где традиционно молодые парни сидели, где я и сам отсидел ровно 10 лет, а лучше сказать - отмучился, вместе с нами работали ещё и два “старичка” - 45-летний Усманов Равиль и 40-летняя Куклёнкова Татьяна (возраст обоих передаю на момент моего в институт прихода). Хотя, знаешь, “стариками” и того и другого назвать можно было с большой оговоркой и натяжкой: “старыми” они были по паспорту, по календарному возрасту своему. По виду же и умственному развитию оба, как и Котова Клавка, были сущие дети; а лучше даже сказать - дауны, недоразвитые уродцы то есть, генетический брак или репродуктивные отходы. Наши старожилы из первой и третьей комнат, во всяком случае, к ним как к даунам и относились - высокомерно и снисходительно, - не считали их равными себе, внимания или общения достойными.
- Усманов Равиль, маленький, неказистый, сухой, гиперактивный и подвижный как ртуть татарин - тот и вовсе был у нас существом уникальным; именно существом, ибо человеком я его назвать никак не могу: он человеком не был; а был законченный паразит, этакая двуногая человекообразная гнида. Со всеми присущими этому диковинному существу родовыми признаками и качествами.
- Как это? - вытаращив глаза, помнится, искренне удивился я подобному повороту беседы, на напарника напряжённо взглянув, ловя каждое его слово.
- Да так, - услышал в ответ насмешливое и, одновременно, грустное. - Потому что в мире людей, как и в растительном и животном мире, существуют особые существа - паразиты, - живущие за чужой счёт, питающиеся чужими соками и плодами, кровью, трудами, энергией. Неужели ж ни разу не слыхал про такое, Вить?
- Нет, не слышал, - честно признался я, ещё больше поражаясь словам и вопросу Валерки.
- Ну, а про волков-то, надеюсь, слышал, которые бедных зайцев подлавливают в лесу и едят, оленей, лосей, кабанов? Про тараканов и блох, вшей и гнид разных, которые возле человека ежедневно крутятся, в кастрюли, в волосы, в трусы к нему залезть норовят и дармовщинкой попользоваться?
- Про тараканов и гнид слышал, конечно же, про вшей, что от грязи заводятся. Но только при чём здесь это-то, не пойму?
- Да при том, что и среди людей подобные гниды водятся, кровососущие паразиты, хищники настоящие - точно тебе говорю. Хотя внешне они и не приметны, не отличимые совсем, имеют такую же человекообразную форму и статус. Чем более всего и опасны для окружающих, честных нормальных тружеников, живущих своим трудом, - вот в чём вся загвоздка-то и хитрость кроется. Потому что гниду, блоху, таракана или клопа того же, если увидишь вонючую мерзость эту поблизости, можно преспокойненько и раздавить без зазрения совести и проблем, избавиться от неё, выдохнуть и перекреститься. Волка серого, если он повадится скот резать, если досаждать начнёт, можно и пристрелить. И стреляют часто - и правильно делают: чего церемониться-то с такими, которые житья не дают... А попробуй избавься от человекообразных гнид и волков, шакалов двуногих, которые в мире людей огромадными чёрными тучами крутятся - холёные, сытые, деловые и важные все на вид, с дипломами, диссертациями и связями, с кучею родственников и знакомых повсюду, друзей, с уловками и приёмчиками подлыми, “подковёрными”; как и наветами, подставами, провокациями и подлогами, а то и просто откровенною клеветой; проплаченной прессой и подконтрольными СМИ, правозащитными организациями различными, которых тоже повсюду не счесть и которые за них - горой, как за детишек родненьких. Таких вот тронь и “раздави” попробуй; или хотя бы к элементарному порядку призови, к труду ежедневному, праведному! Вони и визгу не оберёшься, скандалов, травли и звездюлей. В Истории это редко кому удавалось, насколько я знаю. Кто на это отваживался из людей - с социальными паразитами в бой вступить, в открытую конфронтацию! - такие сразу же в категорию “кровавых диктаторов” попадали, проклятых “тиранов”, “злодеев” и “черносотенцев-фашистов”, плохо кончали жизнь свою. Все они теперь на слуху и в чёрных поносных списках. А их имена - нарицательные: ими детишек пугают, стращают с молодых лет. А для либеральных писак, историков и журналистов они - самые главные жупелы… Неужели ж и вправду не знал и не слышал про это ни разу у себя во Владимире, не задумывался никогда?
- Да нет, конечно! Откуда?! Я ж простой работяга, Валер. Забыл что ли? Мне по статусу моему не положено задумываться: времени на это нет, и никогда не было. Сяду, задумаюсь если - с голоду умру. И семью пущу по миру.
- Ладно, не расстраивайся и не переживай: мне всё ясно. Я и сам, признаюсь, про этот социальный феномен только в нашем институте работая, по-настоящему понял, когда увидел подобных двуногих гнид воочию, рядом с собой, когда их рассмотрел и изучил хорошенько - до мельчайших деталей, чёрточек и подробностей. До этого-то я идеалистом глупеньким был, человеком необразованным и неискушённым: думал по простоте, что все люди вокруг хорошие, все - братья, все - труженики неутомимые и добросовестные, что добывают хлеб свой насущный в поте лица своего, стараются добывать, стремятся к этому… А в нашем НИИ поработал десяток годков и понял, что дурачок я круглый и простофиля, и глубоко ошибаюсь по поводу человеческой сущности и её устройства; что не все, оказывается, хотят жить по чести и по совести-то, как нас к тому призывают с партийных и мавзолейных трибун, со страниц газетно-журнальных и книжных, - то есть талантом собственным, потом и кровью, натужным и кропотливым трудом; и даже и не многие. Что есть и такие “премудрые пескари”, которые работать вообще не любят и не хотят - с рождения. И делать их этого ты не заставишь никакими способами: такие при любой системе, строе и любом правителе “тёплое место” себе найдут и туда пристроятся. Пролезут туда, слизняки мерзопакостные, пустят корни, обзаведутся связями - и будут жить, не тужить, над честными тружениками от души посмеиваться и потешаться… Такие “гниды” считают на полном серьёзе, что любая работа - для м…даков, которые на них, пронырливых и оборотистых от природы, ишачить-гнуться должны, трудовую лямку тянуть - быдло так называемое, плебеи-олухи. А они, склизкие и ловкие, будут всю жизнь на шее сидеть, но жить при этом лучше и сытнее честных и добросовестных тружеников: больше них есть и пить, лучше потомственных работяг одеваться и обуваться. За чужой счёт, короче, мечтают такие ушлые деятели-прощелыги существовать на свете - этакими барами-голубокровниками. А в действительности - законченными социальными паразитами: это если вещи своими именами назвать; или же захребетниками-дармоедами, как их в народе нашем справедливо и точно зовут, про которых умные люди из года в год предупреждают и пишут…
30
- Сначала-то я, Вить, пугался такого открытия, в себе его глубоко держал, ни с кем и никогда не делился, даже и с родителями и женой, с тем же братом. Думал, что, может, что-то всё-таки путаю по незнанию и неопытности, сгущаю краски, клевещу на окружавших меня людей - старших коллег по работе, в первую очередь. Которые, признаюсь, мне сильно не нравились с каждым новым трудовым днём, до печёнок доставали прямо-таки и всего остального ливера; а под конец и вовсе до трясучки и ярости доводили, суки, своим поведением и внешним видом, до бунта открытого и вселенской ненависти ко всем. Представляешь, каково было оно, тогдашнее моё душевное состояние, что было сродни аффекту и про которое, повторюсь, мне даже и пожаловаться-то было некому, снять тяжесть с сердца, вытащить раскалённое жало из головы!...
- Но потом, когда в начале 90-х годов я статью в каком-то патриотическом журнале однажды прочёл про немецкого философа и психолога К.Г.Юнга и его уникальную
